- ... юноша-дерево, с жезлом волшебным, лозой оплетённым, - хозяин плодов зелёных, древесными соками повелевающий, животворящую силу Мира приумножающий! Милости прошу у тебя: народу твоему, вышедшему из своего дома в поле и призывающему твою долю и добро, пошли в помощь свою долю и добро, заступись за смертных перед Гмерти-порядкоучредителем, у врат златых чертога его испроси для нас, детей его, справедливой доли...
Лушни остатки вина допил, прислушался:
- Сейчас прорицателя в дупло сажать будут, пойдём, поглядим.
Вышли мы из тайника, протолкались в передние ряды, глазеем: чревовещателя меэне к алтарю подвели, кадаг в "главную" чашу выжал гранат, щепоть листьев плюща размятых бросил, размешал питьё, отступил. Принял муж кандею, приник губами, глотал шумно. Допил - пошатнуло его, однако выстоял, обернулся, шагнул к выжженному в древе дуплищу, забрался вовнутрь, уселся там - только что голова видна - глаза закатил. Чуть погодя зубами заскрежетал, зарычал, зачастил скороговоркой тарабарщину, после речь выправил, заговорил внятно:
- Не дал мне Гмерти ячменя-злата, небесные грады-градины, кошницы с битышами высыпал на меня - поостерегитесь, в страхе я! Когда бежал я от чертога его, послал вослед мне кровавые горшки и рогатые турьи головы: кровопролитие и смерть - поостерегитесь, в смятении я!..
Замолк меэне, поник головой, один из приалтарных факелов испустил клуб густого дыма и погас. Лушни на потухший пламенник указал:
- Скорбит Самдзимари, не к добру это.
Народ от капища отступил, сбились колхи в кучу, переговариваются в полголоса, грозным пророчеством подавленные. Всхлипы и причитания женщин стали слышны. Аэт прошёл к ближнему столу, виночерпию чашу подставил, отпил, обернулся к подданным:
- Прекратите стенания! Если Берика бог - нечего его оплакивать, если человек - не приносите ему жертвы. А с неизбежностью и боги не спорят. Столы накрыты - ешьте, пейте, веселитесь. Заботы я на себя возьму, для того и поставлен над вами.
Тут царь меня углядел, поманил (Лушни сразу исчез, как будто и не было его), как я приблизился, принюхался:
- Ты где это нализаться успел? Небось с дружком носатым. То-то я вас высматривал весь вечер, найти не мог. Хорош стратег, пьяница!.. как думаешь, почему Вседержец на нас гневается? О чём этот полоумный болтал, какой ещё напасти нам ожидать?
Молчу. Глаза потупил: знаю первопричину, сказать не могу. Знаю, в чём корень зла, но не ведаю, с какой стороны подкрадётся беда. Аэт по привычке своей руки за спину заложил, стал кругом меня вышагивать, вот остановился:
- Думаю, пора тебе в путь-дорогу собираться, в край Дарданский. Видать, от тамошнего вина мозги у тебя проясняются...
***
Вновь плыть в Троаду мне не пришлось, вести дурные сами подоспели, а дело так сложилось: наутро, после пиршества невесёлого, Лушни предложил поправить здоровье похлёбкой из бычьих потрохов - жене своей велел с вечера подвесить котелок над очажным жаром - вот и побрели мы, друг дружку подпирая, к дворцовым постройкам.
У пристани камару приметили - только подошла, гребцы вёсла складывали. Лушни аж сплюнул с досады:
- Выбрали время, ослиные дети, умаянному человеку опохмелиться не дадут. Обожди, Колхей, не иначе - с зерном посудина, выгоню лоботрясов моих таскать в закром.
Убежал Лушни командовать, а меня знакомец кибернетус высмотрел с палубы, кричит: "К тебе посланник, старуха в рдяном одеянии привела на корабль в Сигейском порту..."
Гляжу - по сходням крепенький муж поспешает: короткобородый, нос крюком, длиннополая полосатая рубаха, по подолу плетёные кисти. Голова островерхим колпаком покрыта (у меня невольно лапа дёрнулась - колпак с него стянуть, уши осмотреть), никак фригиец? Точно: такие куколи из тонкорунной шерсти в Ангире валяют, знамениты тамошние козы шелковистым очёсом.
- Кто будешь, - спрашиваю, - и откуда?
- Артах я, мигдон из Келены.
Говор у фригийцев чудной, слова с ахейскими схожи, только в речении то будто бы плюются, то задыхаются, то будто бы глотают - булькают горлом. Мне-то понять не трудно, считай, полгода в Пессиунте обретался, на склонах густолесого Диндимана, при святилище Кибелы (варвары Аммас зовут неистовую богиню) - у скопцов жрецов обучался игре на сиринге, на страстный, под стать моему нраву, фригийский лад.
- С чем пожаловал? - Спрашиваю.
- Провозвестница Сибилла оповещение тебе шлёт - рано, мол, сотворять тропионы, готовьтесь к новым битвам.
- И всё? С кем нам биться не поведала?
- Поведала, да и я многое рассказать смогу...
Голова у меня с перепою гудела, в глотке у меня царил сухой пламень - не способен я был в таком смятённом состоянии собраться с мыслями, посему пригласил новоприбывшего под гостеприимный кров друга моего (как раз Лушни орать на своих бедолаг закончил, к нам направлялся), подкрепиться после нелёгкого плавания - у Артаха щёки зеленью отливали, по-видимому, как и я не в ладах был с водной стихией - а уж после, передохнув, обратиться к сути грядущих событий, чему гонец не воспротивился.
Лучше любой панакеи исцеляет похлёбка из рубца утомлённых застольем мужей, и не только на Дионисовом борьбище пострадавших: Артах две полные миски умял, после признался, что за всё время в пути и глотка воды удержать в нутре не сумел, так, за борт свесившись, и пропутешествовал, попросил добавки, да и вином гость не брезговал - кубок осушал, касаясь губами осадка.
Говорят, что первым из греков разбавил вино слабый на желудок Девкалионов отпрыск Амфиктион, после сын винолюба Гефеста - Эрихтоний изгнал извращенца из Аттики, не иначе как за сей мерзкий поступок, но поздно было - взяли ахейцы в привычку смешивать с водой дар Диониса. Колхам, слава богам, подобное кощунство не свойственно, что и понятно: какой резон заполнять часть утробы бесполезной влагой, препятствуя тем самым помещению в ней же должного количества живительного питья? Однако, памятуя о неотложном деле, прервались мы, ощутив, что находимся как раз на полпути от унылой трезвости к столь милой сердцу эйфории и отправились разыскивать царя.
Царь на псарне баловал любимцев, потчевал вислоухих кусищами мяса из корзины, которую с натугой таскали за ним двое прислужников. Артах колпак с головы стянул почтительно (уши оказались обычными, человеческими, только топырились сильно), поклонился царю в пояс. Аэт приостановился, оглядел чужеземца:
- Что за ряжёный? Тельник бабий, побрякушки (у мигдона в густом волосе серьги поблескивали, чересчур уж поблескивали - недаром земля слухом полнится, будто ловчилы с берегов извилистого Меандра умеют всучить простаку под личиной золота обманный пироп), халдей? Египтянин? Может, прорицальщик бродячий, из тех, что гадают судьбу по тому, где стервятник падаль узрит?..
Я почуял - не в духе владыка (похоже, не давала Аэту покоя вчерашняя история с чревовещательным действом), поспешил доложить, что гонец перед ним, с известием от друзей из Троады. Протянул Аэт ладони слуге - тот обмыл из кувшина, оттёр льняным лентионом - повёл головой в сторону выхода:
