< За хлопотами канун нового года приблизился: на день солнцеворота колхи в честь Берика-изобильного празднество затевают - обращают к заступнику мольбу испросить у Гмерти милости в наступающем году для чад своих, после пируют всем миром.

Чернушка гемикранией мучалась (вечные эти женские недомогания), покидать наше обиталище отказалась, засела за пяльцы (над узорчатой хламидой для Медеи который уже месяц трудилась), дети спозаранку сбежали в Эйю - потолкаться на рыночной площади, поглазеть на разряжённых горожан, ну, а я, проглотив предварительно дюжину свежих яиц (очень способствует подобная мера последующему обильному возлиянию), направился к святилищу.

В излучине Фасиса, близ града Аэта, дуб-патриарх стоит - Ткон, на полсотни локтей разбросал узлистые ветви от необхватной стволины. Рядом алтарь, здесь же, за плетёной оградой, изрядные пифосы сокрыты в земле: хранилище Сагрмто - вина, богам посвящённого.

Жрецы снаряжали "древо изобилия": ствол молодой лещины очистили от коры, обожгли слегка на огне и принялись обтёсывать вдоль со всех сторон, завивая к концу стружку узкой полосой. Настрогав "прядей" вдосталь, отогнули их, спрямили, концы свесили книзу вдоль древка, на манер кроны листвяной. Над "кроной" сделали расщеп, укрепили в нём крест-накрест заострённые колышки. "Древо" вбили в землю у алтаря, украсили венком из лозовника, стеблями плюща, на верхушку насадили увитый пихтовыми ветвями, сдобренный топлёным маслом и мёдом пирог, на колышки навесили связки изюма, нанизали яблоки, груши.

Народ стал собираться: из Эйи, окрестных сельбищ. На плотах мастеровые прибыли, сгрузили кованные бронзовые жаровни - дар жрецам, плоты разобрали, часть брёвен изрубили для жертвенных костров, из остатка, присовокупив тёса нужное количество, принялись собирать столы и скамьи на скорую руку. Лушни появился с подручными - "Санатлави" пригнали: бычков и баранов на заклание.

В приготовлениях короткий день к завершению приблизился: занялось в треножниках жаркое пламя, высветило скоп людской. Аромат от поспевающей в котлах свежатинки потревожил ноздри собравшихся, а тут ещё виночерпии поснимали лючины с пифосов, принялись вино разливать по кувшинам. Заволновались колхи, понятное дело - оголодали, возжаждали, трапезы дожидаясь.

Наконец-то Аэт подошёл, прошествовал сквозь толпу, кого по плечу потрепал, кому перстом погрозил для острастки.

Жрецы уже готовы к таинству приступать: на алтарь водрузили расцвеченную каменьями серебряную чашу в добрый хус, окольцевали её семерицей малых скифосов, возле каждого - жертвенные хлебцы, гроздья винограда, гранатины. Служки разлили по чашам вино, запалили вкруг алтарного камня факелы по числу выставленных кубков. К жертвеннику ступил кадаг-распорядитель, начал славословие:

- Всея отпрыски Гмерти повелевающего и дарующего порядок, сёстры и братья, сподвижники его и гостеприимцы взаимные, восхваляем и возвеличиваем вас! Породивший вас Отец не даст вас в обиду, и да не дадите вы в обиду нас - телесных, детей ваших...

Народ слушал вполуха: колхи носы по ветру держали, перешёптывались - от котлов дух варёной чумизы разошёлся (между прочим, закладывают эту самую чумизу в мясной отвар, после кусочками выдержанного сыра заправляют, подливу из толчённого с травами ореха прилагают...). Аэт - у самого алтаря стоял - обернулся, бровь заломил: замер демос, притих. Кадаг, знай, напрягается, на напев уже перешёл, с подвываниями:

- ... во имя вашего главенства испейте сие вином полные чаши, потребите их в помощь, милость, облегчение общин наших, обратившихся с мольбой к вам. Мы не отвернулись от служения вам, и вы не преуменьшайте нам вашей милости. Гмерти да дарует победу вашему господству. Слава и победа вам: тебе - Ламария, чрева наших жён охраняющая, тебе - Барбол-целительница. Будь славен Пиркуши - покровитель ремёсел. Даруй нам милость свою Миндорт Батони, позволь возделать поля твои, овнов наших и тельцов допусти до трав на лугах твоих. Басили, тавр круторогий - защити наши стада от мора, упроси брата Лазаре в стороне от наших посевов опростать тучи от града...

Заскучал я, признаться: уж кому, как не мне, подноготную всех сущих богов познавшему не хуже родословия собственного, не видеть истинной цены подобного действа? Семерня отпрысков колхидского громовержца небось собственными делами озабочена, будут они прислушиваться к речам бесноватого жреца, из года в год повторяющимися, как же. Кстати: не раз дивился я - какая польза от подношений, коли боги до них и не дотрагиваются? Вино вон по чашам разлили, примите, мол, испробуйте... что, тот же Лазаре ради глотка-другого с небес сойдёт? Думаю у него там, наверху, своего питья хватает, и самолучшего. На аромат, мол, жертвенного жаркого боги падки. Как же, рассядутся сейчас на облаке, станут принюхиваться, слюни глотать. Недаром Аэт шарлатанов жрецов терпеть не может, только и позволяет по большим праздникам на людях появляться, представления устраивать... так, чего это Лушни мне из-за винохранилища знаки подаёт? А ну-ка сходим, поглядим, товарищ мой зря суетиться не станет.

Умница Лушни-рачитель, приспособил лавочку в укромном уголке, тряпицу чистую настелил, снедь разложил: головка сыра ноздреватого, лепёшки, варёные подбедёрки (самый нежный кус в телячьей туше, меня если спросить), фиги вяленые, каштаны, орехи царские (вот ещё чудные плоды, грекам неизвестные покамест). Здесь же амфора с пенистой влагой. Рядом с лавкой Жагар, верный пёс управителя, расправляется с бычьей лопаткой. Вот где праздник!

Лушни сосуд ухватил - некогда было с чашами возиться - приложился к горловине, только кадык вверх-вниз заёрзал, - понаслаждался, после амфору мне передал, усы ладонью обтёр:

- Вот скажи, Колхей, ты у нас мудрецом слывёшь: кому эта амбросия больше пользы принесёт, тем, которые наверху, - палец в небо выставил, - они её разве что нюхнут с высоты, или же нам с тобой, утробы ею ублажающим?

Смех меня разобрал, говорю - только-только сам о том же думал, ещё говорю: пленяет разум мой сладкой неволей отрада кувшинов полных - много я пил, много озоровал с того, и впредь подобной доли жажду, ибо нет для нас, смышлёных, ничего слаще радостей земных, безрассудная же дурь на небеса стремится...

Эклесия шла себе своим чередом, у нас амфора из рук в лапы и обратно путешествовала, беседа задушевная складывалась, как при винопитии и полагается. Тут надо отметить, этаир мой - собеседник речистый и зоософ не из последних, вот и сейчас принялся рассуждать о той мудрости врождённой, которая некоторым тварям присуща особо. Все живые существа обладают умом, говорит, но самые мудрые - драконы, змеи и птицы, ибо многому они учатся сами у себя. Возьмём, говорит, самку куриного племени - как будто бы дура дурой, а присмотреться внимательно? - сама не родит детёнышей живыми, а высиживает и оживляет, и так создаёт им душу, и все детёныши у неё справные оттого получаются. А возьмём, говорит, человечьего племени самку - чуть ли не целый год чревом отягощена, то не доносит, то разродиться не может, и что у неё получится, гадать ещё надо: может, дурень какой, может, горбун вроде нашего зодчего, или ещё лучше - у псаря во дворце дитё с козьими копытцами народилось, папаша от изумления вторую неделю пьёт запоем.

Я на новость такую рассудил, что, по-видимому, в ближайший лес какой сатир из свиты Берикониса забрёл прошлой весной, а жена псаря быстро бегать не горазда...

В амфоре уже на донышке плескалось. Кадаг охрип, но не сдавался: