Выбежали на руины бывшей скотофермы. Макаров её не застал, но видел фотографии. Раньше там были два корпуса. В одном держали колхозное стадо коров, голов на пятьсот. Это здание было очень длинным. Во втором, покороче, жили телята и быки. Эти две кирпичные 'кишки' окружал несуразно большой двор. Нет, ну часть его, конечно была занята под нужды фермы, там располагались навесы для сена, площадки для техники, два вида загонов - для телят и для быков. А ещё была пустая земля. По площади она была примерно такая же, как и полезная (включая два корпуса фермы), а по сути представляла собой пустырь, заросший одуванчиками, подорожником и пыреем. Всё, что было на этой праздной территории - древняя силосная башня, двадцатиметровый цилиндр красного кирпича, лет сорок как никому не нужный.

Ещё была пара чёрных от времени и огня венцов сруба на том месте, где некогда стояла сторожка. Кто и когда построил эту маленькую хатку, вспомнить в Акимове было уже некому. Вроде, ещё в начале семидесятых она была, и вроде, пустовала. Потом в Акимово пришёл человек из тех, которых в СССР не существовало - бездомный. Бомж. Его взяли на работу, и с тех пор Виктор Пылинский, колченогий и бородатый, намертво врос в деревенский быт. Он честно и тщательно работал сторожем фермы до начала девяностых. Ему платили что-то вроде зарплаты, плюс сельсовет напрягся и добился для полезного труженика села хоть какой-то, но пенсии.

Вроде бы в 92-м скот увезли невесть куда. Потом приехали акимовцы, кто на телеге, кто на тракторе, с кувалдами, мешками и ещё черт-те чем. Они, не дожидаясь официального сноса, обглодали бесхозную ферму до фундамента. Кирпичи пошли на печки, пристройки и прочие полезные вещи. Пылинский с порога своей избушки наблюдал, как те, с кем он дружил и выпивал, рушат смысл его жизни.

Через три месяца почтальонка принесла в сторожку очередную пенсию и обнаружила, что получать деньги больше некому. Тощую пачку 'зайчиков' потратили на худо-бедно нормальные похороны. Через пару лет осиротевшая избушка стала базой для пьющих малолеток, которые, в итоге, и сожгли её почти дотла.

Ферму пробежали. Теперь угол сада, потом аппендикс грунтовой Коммунистической улицы (кто же их в деревнях-то переименовывать будет?) и вот - дом Ханорика. Длинный узкий сруб мертвецки-серого цвета. Кривые прямоугольники окон, стёкла в них больны катарактой и обрамлены чёрными огрызками наличников. Конёк крыши устал держать шифер и стропила, просел пологой дугой посередине. В одном из торцов чердака - жердь с металлической раскорякой телеантенны, волнистая и накренённая. Участок зарос густым бурьяном в человеческий рост, трудно представить, что здесь вообще когда-то что-то сажали.

Практически на дорожке - ржавые качели, точнее, рама от них. Даже тогда, когда у Ханорика не отобрали детей, это сооружение не использовалось по назначению. Чуть сбоку... ну пусть будет колодец: вросшее в землю бетонное кольцо, ворот с цепью, собранной из нескольких разнокалиберных обрезков. И ведро - пластиковое, когда-то розовое, сейчас цвета советской 'Театральной' пудры. Воду таким, в принципе, не зачерпнёшь, и потому по бокам от ручки вниз тянулись две пряди сталистой проволоки, фиксировавшие на днище ведра полноценный кирпич.

Пёс воткнулся носом в калитку и визгливо тявкнул. 'Охраннник' вопросительно глянул на Макарова, поймал согласный кивок и открыл. Скрипнули шарниры, не знавшие смазки. За калиткой была дорожка к дому - твёрдая, утоптанная мешанина из серой пыли, щебня и почвы. Её обрамлял коридор бурьяна. Самый высокий его ярус составляли венерин башмачок вперемешку с земляной грушей. Ниже росли сизый пахучий чернобыль и американка, неистребимая дрянь с крохотными жёлто-белыми цветами. Ещё ниже - подорожник, пастушья сумка, и прочее черт-те что. В сумме этот ансамбль был почти что коридором, и закончился он точно перед дверью в дом.

Страшно это выглядело, если честно. Прашкевичи ведь не начали бухать с рождения, у них был отрезок нормальной человеческой жизни. Вот, например, этот скомканный сруб с парой огрызков стропил и хлопьями обломанного шифера, это же точно был хлев. Дощатый параллелепипед серого цвета, обмотанный диким хмелем - то ли сеновал, то ли сарай.

А вот и упавшее дерево. Макаров его помнил. Конечно же, канадский тополь, будь он неладен. Быстро и высоко растёт, становится мощным и красивым, его ветки вкусно пахнут на изломе. Но ещё в молодости канадский тополь начинает гнить от сердцевины наружу. Однажды он упадёт, это всего лишь вопрос времени и внешних условий. Когда налетела позавчерашняя гроза, ветер раскурочил первую развилку ствола и уложил половину кроны тополя на крышу Прашкевича. Не меньше тонны дерева, листьев и коры, с толстой боковой ветвью. Судя по размерам полиэтиленовой заплатки, листа четыре шифера дерево точно уничтожило. Если участковый был прав, и Ханорик умер не пять, а от силы полтора дня назад, то перед смертью он неплохо поработал - распилил рухнувший кряж на чурки, скатив их в груду, выгреб ветки помельче, застелил пробоину куском мутного старого полиэтилена. Заплату он придавил такими же силикатными кирпичами, как тот, что висел на ведре.

- Эскулап недорезанный! Видишь? Или у тебя от казённого спирта буркалы лопнули? - Пузако ткнул пальцем в этот тополиный постапокалипсис.

Насчет спирта, конечно, гнилая подковырка: Лимонов не был судмедэкспертом, он служил простым экспертом-криминалистом, бойцом первой линии. Доколупываться к нему с такими словами было так же глупо, как требовать от бригады 'скорой' провести нейрохирургическую операцию ножовкой на сеновале. И спирта у него было... ну точно в разы меньше, чем у коллег, работавших в морге. Хотя и те в последние годы этанол получали чуть ли не под счёт и расписку.

Максим молчал в тряпочку. Сказать-то у него было что, но точно не сейчас. Сейчас эксперт подобрался, его злые серые глаза бегали от объекта к объекту, отмечая свежие спилы древесины, чёткие отметины от шаркающих шагов на дорожке, примятый бурьян - как будто в него кто-то смачно падал, и может даже, не один раз.

- Мы заходим или как? - тихо уточнил 'охранец'.

Он косился на своего пса, который, уткнувшись в дверь в дом, окончательно повредился умом. Эрзац-овчарка вертелась юлой, повизгивала, царапалась в дверные доски, натягивала поводок, шла по дуге, насколько позволяла узкая кордуровая лента, врезалась в дверь башкой, снова взвизгивала, начинала копать землю, зарывала выкопанное. Наконец - тупо обмочилась под себя.

- Аккуратно! - прикрикнул следователь, отстегнув кнопку на кобуре. Прашкевич, конечно, жил один, но обстоятельства были несколько чересчур удивительными для бытового выезда. А где удивительно, там, как правило, вилы.

Конструкция у дома была стандартной, с сенями. Дверь с улицы в сени объективно можно было назвать новоделом, но по-человечески от одного её вида хотелось плакать матом. Брусья с завесами явно остались от каких-то лохматых времён, при этом основное полотно двери давно погибло. И что сделал Ханорик? Он нашёл какие-то нестроганые горбыли и тупо приколотил их на старую основу, не потрудившись ни выровнять по верху-низу, ни даже подогнать между собой по бокам. Он даже гвозди загнул как попало.

Макаров махнул рукой собачнику, чтобы тот оттащил животное из-под ног. 'Охранец' рванул поводок, пёс сел на задницу и так поехал, пробуксовывая всеми четырьмя лапами. Лёха очень осторожно потянул на себя дверную ручку. Надо медленно, потому что внутри невесть что или кто. Теоретически, этот возможный... пусть всё-таки будет некто, уже знает, что прибыли незваные гости. Опергруппа, в общем, не маскировалась, когда входила во двор под визгливый собачий аккомпанемент. Дальше могли быть варианты. Бывало, что брали врасплох даже тех, кто должен был ждать визитёров в погонах. Наоборот, впрочем, тоже случалось.