Я хотел быть сильным.

Сильнее всех. Всегда.

Это мой навигатор, вектор, направление, стрелка компаса и звездный ориентир. Не сдаваться. Не опускать руки. Быть сильным. Но на моих ладонях чужая кровь. А значит, один из выбранных поворотов привел к тупику. И оказавшись один на один с непреодолимой стеной я слабее, чем когда-либо.

Обрывистый звук шагов звучит пугающе-спокойно.

Наши глаза сталкиваются и правда рассекает трещиной то, что называлось… а, впрочем, у этого до сих пор нет подходящего названия.

Из его разбитой губы течет по подбородку. С моих рук капает на пол.

Красное.

Под тревожной темнотой глаз залегли страшные тени, волосы облепляют лицо скомканной черной паутиной. Он не удивлен. Не испуган, не шокирован даже. Просто… ранен.

Саске выдыхает тяжелый воздух, сглатывает и на мгновение прячется под светлыми веками. Давит любые эмоции. Если он даст им волю, страх разрушит то, что осталось.

Я понимаю. Понимаю всё: проблеск бешенства в ледяной решительности взгляда, пустой глазок нацеленного на меня оружия и дрожащие плечи. Понимаю и волнообразные приступы боли, накатывающие ударами, словно в самый суровый шторм. Потому отвечаю прежде, чем Учиха успевает спросить.

– Я убил Хаку.

Какая-то невидимая струнка рвется. Рвется, звенит и разлетается на мелкие жалкие кусочки.

Саске опускает взгляд вниз, на моё окрашенное в алый концертное одеяние. И спрашивает медленно, тихо, по слогам:

– Что произошло?

Он знает, что я не стану ничего объяснять. Он слишком умён, чтобы питать какие-то эфемерные надежды. Саске, в отличие от меня, никогда не ждал подходящего момента, милости с неба и удачных дней. Так что и сейчас он спрашивает только потому, что должен хоть что-то сказать. Хоть как-то зацепиться за реальность.

Но это чертовски больно, верно?

Как соленым крюком под сломанные ребра.

– Ты не сможешь. Ты не сможешь выстрелить. Так что не надо, Саске.

Пришибленный и замороженный, он начинает оттаивать. Точнее, таять. У нас ведь еще не придумали безопасного способа вернуть в относительно живое состояние человека из морозилки?

Интересно, кому с ним пришлось драться? Хидану, Кисаме? Или, может, Нагато? Кто сейчас лежит без сознания в той комнате, где он пришел в себя?

– Я предупреждал тебя, – сдавленно выдыхает Учиха. – Предупреждал…

– Ты хотел бы выстрелить. Но не сможешь, – я позволяю себе запрокинуть голову и полной грудью вдохнуть отвратительный запах свежей крови. Почему я даже тошноту не чувствую? Раньше ведь терял сознание…

– Посмотри на меня, Наруто.

Я слушаюсь.

Похоже, это и правда конец, да?

Лицо Учихи похоже на треснувшую маску старой фарфоровой куклы. Но даже сейчас он красивее всех живых, которых мне приходилось встречать на своем пути. И красота эта не только физическая – чистый огонь его души горит так ярко, что способен затмить всё вокруг.

Я в окружении трупов, но могу смотреть только на него. И так было бы с любым, не только со мной. Я не особенный и не избранный.

А Учиха кристальнее любой чистоты. Весь такой из себя мрачный, темный, заклинатель змей, иллюзионист-тень, злодейшество зла…

– Тебя… заставили?

– Ранить. Но не убить. Так что… нет.

Мое фальшивое равнодушие срезает поддерживающие тросы. И Саске срывается, зло отбросив пистолет. Хватает за ворот, встряхивает как следует и рычит разъяренным зверем.

Зверь…

Но воспоминание о нашей единственной по-настоящему жестокой драке удерживает от первого удара. А еще он видит, что я не стану бить в ответ. Мне нечего отстаивать в этом споре. Для Хаку я – что-то вроде последней надежды, но для Учихи всё верх тормашками, и что бы я не сказал, это не изменится.

Саске убьют первым.

Я не могу взять его с собой в эту битву…

– Я предупреждал, что остановлю тебя.

– Если я скажу, что так было нужно, ты поверишь?

А было ли когда-то просто? Нет, не было.

Он всё-таки бьет. И я впервые узнаю, каково это, когда Саске не жалеет и не контролирует силу. Он мог бы вырубить меня с одного такого удара, но, благо, попадает в острую кость скулы.

Когда я нахожу силы, чтобы открыть глаза, он стоит, согнувшись пополам. С кончика носа капают прозрачные капли, руки сжаты в белые кулаки и теперь тоже перепачканы.

– Нет…

– Отойди от него, Учиха.

Как только в наш разрушающийся мир пробивается чужой голос, во мне активируется аварийная система тревоги. Я узнаю и тембр, и интонации, но рефлекторно прикрываю Саске собой, даже зная, что опасность никому не грозит.

– Опусти пушку, Хидан, – не знаю, откуда у меня берутся стальные нотки в тоне и почему вдруг становится так легко говорить. – Он не опасен.

Хидан переводит цепкий взгляд на мертвое тело Хаку, которое я, как мог, привел в порядок.

– Значит, всё кончено.

Затем он смотрит в мою сторону. Между нами возникает понимание. Полное и безоговорочное. Он – из моей новоиспеченной команды, скорее всего, тот, кто должен ввести в курс дела. Или что там Хаку мог ему поручить…

– Хидан, у меня задание для тебя, – я не хочу видеть Саске после того, как скажу это. Поэтому отворачиваюсь и отхожу в сторону Данзо, навечно застывшего с нелепой улыбочкой на морщинистом лице. – Уведи его отсюда. Внизу с левой стороны стоит машина, там ждет Итачи.

– Наруто? – этот сиплый, сдавленный хрип наверняка будет сниться мне в кошмарах. В тех же, где у людей из плеч растут ветки, где цепями звенит тишина и заточен психослед Хаку.

Сжав руки до боли в пальцах, мне удается перетерпеть спазм в груди.

– За его безопасность ты отвечаешь головой.

Наконец, я собираюсь с силами, чтобы обернуться.

– Ты…

– Я остаюсь.

– Что?..

– Я остаюсь. Здесь. Ненадолго, но, я думаю, у меня есть пара часов, пока информаторы не прознали о смерти Данзо и Хаку.

– Уже, – вмешивается Хидан. – Большая часть руководителей еще не знает, что произошло, но информация уже поползла. Здесь нет камер, но есть взломанная прослушка. Остановить это невозможно, так что нам пора, пока есть шанс скрыться.

– Что значит «остаюсь»?! – Саске цепляется за слова, просто потому, что зацепиться больше не за что. – Ты… что?..

– Хидан.

Преступник без особого труда скручивает Учиху в относительно безопасном захвате, чтобы не вырывался по пути из здания. Мне приходится наблюдать за этим, но лучше так, чем не видеть совсем…

Вдруг это самый-самый последний раз?

Саске думает о том же. Мы вообще стали думать почти одинаково за то время, что были вместе.

Столько ошибок было совершено. Столько носов разбито и крови пролито…

– Наруто!

Он кричит и упирается, но Хидан всё-таки сильнее. Мне ли не знать.

Перед тем, как исчезнуть за поворотом к лифтам, Учиха сбрасывает все маски и, кажется, готов умолять. Готов всё мне простить – и убийство, и этот спектакль, и наигранное равнодушие.

Наши взгляды отчаянно сцепляются. Будто тело за душу и душа за тело – в момент смерти. Это агония. Конвульсии.

Жалкие попытки.

Если бы я только знал, что такую боль можно испытать, я бы выбрал другой способ умереть.

Наигранное равнодушие…

Весь мой ублюдочный костюмчик рассыпается в пыль, стоит ему пропасть из поля зрения. Болью прошибает всё – живот, грудь, то место, где должно быть, рвется моя душа. Я даю себе слабину, дождавшись, когда звякнет лифт, и затихнут звуки борьбы.

Как хорошо, что в этой комнате звукоизоляция.

Как хорошо, что никто не слышит мой крик.

Такое выдержать не каждому под силу – это хуже, чем отрубленная конечность или обнаженные нервы. Это смертный приговор, с моей подписью и печатью. Будет приведен в исполнение… как только я закончу то, что начал Хаку.

Как только я переверну вверх дном, разложу по кирпичикам и перетру в пыль всю эту гнилую систему человеческой купли-продажи, грязных денег и больных на всю голову руководителей.

А пока я могу только рыдать и душить в себе желание сорваться, чтобы сейчас же догнать его и, обняв до хруста в руках, уверить в том, что это глупая шутка. Это была шутка, да, совершенно точно…