— Нет, хочу кое-что спросить.

— Последний раз мелькал в «Брандмауэре».

— Спасибо.

— Точно таблеточку не хочешь? Тебе по старой дружбе дам бесплатно.

По старой дружбе. По дружбе — таблеточку. Как насчет «от большого желания подсадить тебя на это дерьмо и срубить бабла — таблеточку»?

— Давай.

Витя бережно бросил голубое колесо в полиэтиленовый пакетик.

На улице чернел вечер. Душный, тяжелый, влажный, свалившийся на город второпях и не успевший восстановить дыхание.

Никита затолкал пакетик в пустую пачку сигарет и бросил в урну.

Интересно, почему слова «предательство» и «преданность» так похожи?

Пред-пред.

Да-да.

Мягкий знак убежал в конец. Разница, получается, в «телв» и двойной «н».

— Зачем ты пришел, Зацепин? В прошлый раз не набегался? — поморщился Подольский, развалившись на диване в позе затраханной до полусмерти подзаборной шлюхи. Правда, одежда данному образу противоречила — черная рубашка, кофейные брюки, синий матовый кулон на острых ключицах.

— Я по делу, — усмехнулся Никита, стягивая куртку и располагаясь на диванчике напротив. — Ты ведь у нас разбираешься в реакциях.

— Что, стало лучше?

— Нет, но появился интерес, — Никита провел языком по твердому узелку шрама на губе. Болело до сих пор — фантомно-неощутимо.

— К чему?

— К человеку.

— Брось, это несерьезно, — Подольский кое-как собрал себя в кучу и сел ровно. — Человек тебя не вытащит. Ты хронически болен, тебе надо медикаментозное лечение и грубое вмешательство.

— Третье, что ли? — ядовито огрызнулся Никита. — Откуда тяга к триггерам и к чему может привести?

— О, — Подольский, наконец, заинтересовался всерьез. — Тяга? Это какая?

Никита начал загибать пальцы:

— Желание вспомнить, желание ощутить, желание спровоцировать приступ. Не так давно я успокоился и не думал об этом. Но вот человек — и всё возвращается.

— На агонию похоже. Психика из последних сил пытается наладить новые связи. Интересно…

— К чему может привести?

— Да у тебя только два варианта, родной мой, — съехидничал Подольский. — В гробик или на самое дно твоих потрясений. Вперед и с песней.

— Дно потрясений?..

— Ну, терять тебе уже нечего.

Тишина окутала маленькую личную кабинку «Брандмауэра», в которой Подольский коротал ночь.

Никита сдернул куртку с вешалки, кое-как впихнул руки в рукава, собрался было уйти, не прощаясь, но остановился у перегородки — отвлекся на вырезанную из дерева женщину на стене. Точнее, русалку.

Русалка была выточена небрежно. Неопытным учеником, пропустившим половину чешуек и выбравшим для красного дуба дешевый глянцевый лак, который запузырился на тонких деталях. Жаль. Могла бы быть отличная поделка.

Да только не тому мастеру досталась.

— И не забывай про гробик, — бросил Подольский в след. — Будешь без специалиста бегать по триггерам, дойдешь до суицида и понять ничего не успеешь. Ты сам себе враг, но это я уже говорил, да кто бы послушал.

— Не забуду.

Никита двинулся на выход. Глупости. Глупости всё это — Подольский, триггеры и русалка.

Надо просто продолжать искать причину жить.

На самом деле он был бесконечный.

Наверное, именно это и привлекло. Размытая мысль, но ничего не поделать с тем, что Никита до сих пор думал категориями творца, хотя сам не создавал ничего, кроме проблем.

Хотя, чем не искусство? Есть художники, есть скульпторы, есть музыканты. А есть проблемщики. Проблемщики высшего порядка, настоящие мастера создавать вокруг себя какую-то хуйню — послушаешь и охренеешь от невъебенной непродуманности «творений».

Но вот в случае с Лёшей было как-то… по-другому.

Беспроблемно. И бесконечно.

Той ночью они просто шли рядом, гуляли, разговаривая о ерунде, как делали уже второй месяц каждую субботу. Никита брел по правую сторону и искал в себе что-то похожее на надежду. Надежду на что — сам ещё не определился. Находил только уверенность, что со следующей недели всё закончится. Даже терпеливым людям в конце концов надоедает возиться с психопатом.

Но Лёша не выглядел скучающим. Даже не так… он всегда так выглядел — слегка уставшим, но неизменно приходил, неизменно писал сообщения, неизменно задавал стандартное «как дела, что делал, где был», и звучало искренне. Искренне и просто.

Он проявлял интерес. Этого было достаточно.

Как раз, когда Никита обнаружил свою «надежду» на привычном месте, они вышли на мост. Речная вода шелестела где-то между шумов проезжающих мимо машин, отражение превращало свет фонарей, понатыканных по всей длине дороги, в сияющие золотистые ленточки.

Река, ты, между прочим, баба. Гламурная тёлка. С этим льдом-мохито и ленточками, глубиной и грязью. Особенно с грязью.

Лёша ловко прихватил Никиту за локоть.

— Я понимаю, что тут ограда, но близко лучше не подходить. В прошлом году кто-то упал вниз, говорят, проржавело…

— Было бы неплохо, — фыркнул Никита и остановился.

— Что?

— Неплохо — упасть. Чтобы проржавело и всё. Считай, случайность.

— Что мешает просто спрыгнуть? — спросил Лёша. В спокойных голубых глазах всколыхнулась незнакомая эмоция. И исчезла. Словно редкая серебристая рыбка мелькнула в воде и мигом ушла на дно.

— Страх, — спокойно ответил Никита, без труда выдерживая серьезный взгляд. — Типа самосохранение.

— Ты пытался?

— Не таким способом, — Зацепин пожал плечами. — Ловил передоз, было дело.

Чиркнула зажигалка. Никита прикрыл рукой дохлый огонёк и поднес сигарету. Затянулся с удовольствием — было как-то неуютно, хотелось занять руки и рот.

Глотнув дыма, он желчно усмехнулся.

— Я говорил, что проблемный.

Лёша посмотрел куда-то за горизонт. Лицо его осталось безучастно-ледяным.

— Хочешь подтолкну? — спросил он.

Выронив сигарету, Никита замер. Лёгкий поток воздуха принёс мелкую снежную пыль и кинул ему в лицо. Чувства были странные, смешанные и суетились в груди, как стайка вытравленных тараканов или потревоженных пчёл.

Это была неплохая идея.

«Хочешь? Хочешь так? А вот так?»

Никита рассмеялся и вдруг, зацепившись за плохонькое ограждение, перескочил на узенький бетонный выступ. Металл обжег ладонь холодом. Тут было как-то даже комфортно. Шаг — ледяная чёрная бездна небытия, шаг — полотно шоссе и скоростная жизнь. В принципе, обычное дело.

По-Все-Дневность.

Лёша молчал. Вот что странно — чтобы донести важное, он никогда не использовал свой медовый голосок.

Никита бросил пачку сигарет в слякотную лужу.

— Выкури потом парочку. Подталкивать людей к суициду — это большой стресс.

— Вовсе нет, — Лёша приблизился на расстояние шага. Никита мог поклясться, что воздух натянулся, как струна. — Это проще, чем кажется.

— Может быть. Я никогда такого не делал.

— Прежде чем мы с этим покончим, хочу задать один вопрос.

— Я — внимание.

— В чём дело? Жизнь тебя недостойна или ты её недостоин?

Зацепин призадумался. Руки начинали замерзать, пальцы деревенеть. Хорошо, что река ещё не заледенела. Как раз самое оно, чтобы упасть и отключиться на водной подушке.

Похоже на сцену из Титаника, вспомнил Никита. Только там героиню пытались спасти.

С-пасти. Пастор. Или закройте пасть?

— Я — недостоин, — ответил Никита, поднимая глаза.

Удар был лёгким. Даже не так — небрежным. Словно кто-то стряхнул пыль со шкафа этой странной щеткой, радужной, с дурацким названием…

Как же…

Пипидастром?

Ледяная вода ударилась в спину. Тело моментально сковало в игольчатый болезненный кокон, а в голове зазвенело, да так звонко, будто кто-то держал колокольчик для дворецкого возле уха. Типа, эй, смерть. Принеси нам ещё виски и бутербродов с красной икрой.

На самом деле всё оказалось не так уж страшно, как рисуют любители драм: просто боль, почти обычная, просто холод, просто…

Предательство и преданность. Предательство и преданность. Пять раз повторить — два слова сливаются в одно. Кажется, разница только в людях.