Франц Ансельм родился в венском гетто и прибыл в Англию в 1770 году нищим юнцом двадцати двух лет. С собой у него было несколько гиней, зашитых в сорочку, и ящик с медикаментами, конфискованный таможенником в Дувре. Он пешком дошел до Лондона — в точности так же, как прошел по Европе — и после года полуголодного существования нашел работу санитаром в недавно открытой Вестминстерской больнице. Через пять лет он стал помощником акушера Лазаруса, работавшего на Клот-лейн, неподалеку от Голден-сквер, а когда Лазарус неудачно порезал палец, оперируя женщину, впоследствии умершую от родильной горячки, Ансельм получил его практику. Таким образом, не имея никакой квалификации, но вооруженный громадной верой в собственные силы, пятью годами практических наблюдений, унаследованным от матери чутьем к пониманию человеческой природы и экземпляром «Анатомических таблиц» Уильяма Смелли, он завоевал определенную репутацию.

В этот дом он переехал пятнадцать лет назад, а пять лет спустя купил его. Пользуя бедных женщин города, он разбогател. Хотя к его имени по-прежнему не прибавлялось никакого звания, к нему приходило или вызывало его к себе всё больше женщин. Он им нравился и производил впечатление, часто лишь потому, что был не таким, как остальные доктора. У него был новый подход, гибкая совесть, точное понимание того, как всё в мире происходит, и широкие знания континентальной медицины. Однако самым ценным было все-таки унаследованная от матери проницательность.

На близком расстоянии он выглядел даже более уродливым и пугающим, чем на приеме у миссис Трейси. Карие маслянистые глаза смотрели из-под кустистых бровей. Верхняя губа и тяжелая челюсть могли бы принадлежать горилле. Волосы выглядели слишком искусственными, свалявшимися, как шерсть, будто кукольными.

— Миссис... э-э-э... Табб, — сказал доктор Ансельм очень мягким и приятным голосом, удивительным для такого крупного человека. — Мы с вами встречались?

— Нет, — ответила Элизабет. — Мне вас рекомендовали.

— Могу я спросить кто?

— Я бы предпочла... Она бы предпочла не говорить.

— Хорошо. Чем могу быть вам полезен?

Элизабет облизала губы. Она не знала, как начать. Доктор немного подождал и поднял брови.

— Принести вам что-нибудь выпить, миссис... э-э-э... Табб? Лимонад, апельсиновый сок? Я не держу спиртного.

— Нет... благодарю. То, что я скажу, доктор Ансельм... должно держаться в строжайшем секрете... Вы понимаете.

— Мадам, многие титулованные особы, включая двух герцогинь и двух принцесс, оказали мне честь, доверив свои тайны. Если бы я не умел их хранить, то не имел бы и практики, а этого я бы совсем не желал.

Комната выглядела странно — слишком роскошно обставленной, чтобы отвечать хорошему вкусу. Как будто доктор Ансельм пытался возместить лишения трудных лет не только телу, но и чувствам. Арабский ковер ярчайших красных и желтых цветов с замысловатым геометрическим узором. Французские шторы из тяжелого лионского шелка. Гобелены на стенах тоже французские, со сценами из Ветхого Завета. Кресло, в котором сидел доктор, непривычно роскошное для современной мебели. Канделябры — венецианские. Единственным свидетельством назначения комнаты являлась длинная кушетка, покрытая бледно-желтым шелком. Элизабет подавила дрожь и понадеялась, что ее не попросят прилечь.

— Мне тридцать пять лет, — резко начала она. — Я вышла замуж в юном возрасте. Потом муж умер, и я снова вышла замуж. Теперь я ношу ребенка.

Губы доктора Ансельма расплылись в подобии улыбки.

— Ясно.

— Скажу сразу — ребенок от мужа.

— Ах, вот как...

— И я не желаю его потерять.

— Рад это слышать, миссис... э-э-э... Табб, если мои наблюдения верны, вы сейчас на каком месяце? На пятом?

— На шестом.

— Прекрасно. Прекрасно. — Он кивнул и стал ждать.

— Мне сказали, что вы многое умеете, — продолжила Элизабет.

— Мне тоже так говорят.

— Что ж, по причинам, которые я не могу объяснить, да и не желаю объяснять, мне бы хотелось, чтобы ребенок родился семи- или восьмимесячным.

Доктор взглянул на нее с удивлением, а потом отвернулся. Позолоченные французские часы отбили полчаса.

— То есть хотите разрешиться от бремени раньше положенного срока?

— Да...

— Но хотите родить живого ребенка?

— Да. Да, разумеется.

Он сложил кончики волосатых пальцев и уставился на ковер.

— Это возможно? — спросила через некоторое время Элизабет.

— Возможно. Но непросто. И рискованно.

— Для меня или для ребенка?

— Для обоих.

— И насколько рискованно?

— Сложно сказать. Нужно вас осмотреть.

«Боже мой!» — подумала она.

— У вас есть другие дети?

— Да, двое.

— Сколько вам было лет при их рождении?

— Первый... Когда родился мой первенец, мне было двадцать. Второго я родила в двадцать девять.

— Значительный интервал. Они от одного мужчины?

— Нет.

— И теперь будет еще один интервал, в пять с половиной или шесть лет?

— Шесть лет, если этот ребенок родится в положенный срок.

— Понимаю. Были ли какие-нибудь сложности при рождении других детей?

— Нет.

— И они родились в срок?

Она поколебалась.

— Да...

— Когда у вас впервые прекратились месячные?

— В этот раз? В мае.

— Не могли бы вы сказать поточнее?

— Четырнадцатого. Или тринадцатого, я не очень хорошо помню.

— Обычно они бывали регулярно, той же продолжительности?

— Регулярно. Иногда менялась продолжительность.

Кресло скрипнуло, доктор Ансельм приподнял из него свое грузное тело и привалился брюхом к китайскому серванту, открыл его, вытащил календарь и положил его на столик в стиле Людовика XV. Доктор опустил перо в чернильницу и написал на листе бумаги несколько цифр.

— Значит, срок у вас подойдет в феврале, скорее всего, в начале месяца. А вы хотите сказать, что желали бы родить здорового ребенка в декабре или январе. Я прав?

— Да.

— Вы живете в Лондоне? Хотите ли вы, чтобы я вас посещал?

— Я намеревалась остаться в Лондоне, но теперь подумываю вернуться обратно... в общем, в свой дом в провинции.

Франц Ансельм провел пером по подбородку, хоть и выбритому всего три часа назад, но уже потемневшему.

— Миссис Табб. Прежде чем продолжить, я попрошу вас еще раз всё обдумать. Не так-то просто вмешиваться в непререкаемые законы природы. Если бы вы пришли ко мне с двухмесячной беременностью, я мог бы гораздо легче и безопасней избавить вас от нее. То, что вы просите — совсем другое дело. Да, это возможно, и хотя выглядите вы вполне здоровой, напоминаю, что вам тридцать пять, и это осложняет положение. Во-вторых, и это куда существеннее, вы просите выписать вам средство, за действием которого я не смогу проследить.

Элизабет кивнула, пожалев о том, что пришла.

— Полагаю, я прав, предположив, что вы хотите, чтобы роды выглядели своевременными, как будто это произошло по естественным причинам, и присутствие доктора, который открыто будет этому способствовать, противоречит вашим планам.

Она снова кивнула.

Повисла тишина, лишь звенели колокольчики уличных разносчиков.

— Иногда даже по ночам спать не дают, — посетовал доктор Ансельм. — В полночь прибывает почтальон и устраивает страшный трезвон своим колокольчиком. А часто и объявления зачитывают в поздний час, чтобы привлечь больше внимания. А некоторые разносчики как будто вообще никогда не спят.

— Доктор Ансельм, я напрасно к вам пришла, — сказала Элизабет. — Я бы так не поступила, если бы не была в расстроенных чувствах.

— Прошу вас, сядьте. Я вас понимаю, мадам. Нам следует всё обсудить спокойно и без нервов, и тогда будет проще решить, что нужно сделать.

Она безвольно сдалась и стала ждать.

Доктор вышел и вернулся с бокалом сладкого фруктового сока, Элизабет сделала несколько глотков. Ансельм одобрительно кивнул.

— Мой собственный рецепт. Прекрасно успокаивает нервы... Миссис Табб.