Сент-Джон Питер, чья гордость превалировала над здравым смыслом, не имел точного представления о том, что должен и чего не должен делать джентльмен; он женился из-за денег и на свадьбе обронил другу: «Я вношу в этот дом кровь, а она — кашу»; он имел претензии аристократа, но не имел средств на их поддержание. В этот миг он хотел объявить, как презирает это создание в черном сюртуке, сидящее напротив, он нуждался в этих словах, чтобы сохранить самоуважение и самомнение. Но последняя фраза Кэрри дала ему пищу для размышлений. Временно? Насколько временно?

Это была горькая пилюля, прибавленная к стыду за то, что этот человек может его разорить.

— Насколько временно? — спросил он.

— Полгода, — ответил Кэрри, снова сев в кресло. — Полгода самое большее. Могу гарантировать, мой мальчик, первого сентября мы снова выдадим вам ту же сумму, под те же низкие проценты. Как раз к началу охотничьего сезона. Вам это подойдет?

Сент-Джон Питер пересек комнату, взял сюртук со спинки кресла и надел его. Кэрри за ним наблюдал. Сюртук был из зеленого бархата модного покроя, с фарфоровыми пуговицами ручной работы. Кэрри в жизни не имел такого сюртука. Да и не хотел иметь. Не хотел. Он получал удовольствие, манипулируя людьми в подобной элегантной одежде.

Пасхальная неделя — неподходящее время для смерти, думал Оззи. Не то чтобы он или другие священники сильно утруждались в преддверии Пасхи, но всё же дел в приходе становилось больше, в особенности эта утомительная вереница венчаний в воскресенье. И хотя мистер Оджерс почти совсем поправился и возобновил службы в Соле, викарий планировал нанести неожиданный визит, возможно в пятницу, провести ночь в Тренвите, проинспектировать своего заместителя и отметить недостатки, от которых страдает церковь Сола.

Однако кое-кто явно не дотянет до конца недели, а это означало еще и утомительную вереницу похорон. А среди них, прежде всего, похороны мистера Натаниэля Пирса. Инфлюэнца нанесла ему удар в спину, и сердце старика решило наконец-то прекратить борьбу. Он лежал, как безжизненная гора, дышал короткими глотками, которые явно не могли долго поддерживать огромное тело. В таком состоянии он находился, когда Оззи зашел к нему в предыдущий четверг, и каждый день священник ожидал услышать о кончине мистера Пирса. Но близилась Пасха, а новость так и не пришла, хотя во вторник дочь нотариуса послала записку со словами, что это дело нескольких часов.

Утром в Страстной четверг Оззи задался вопросом, стоит ли придерживаться обычного для этого дня маршрута. Он не был человеком, строго соблюдающим все заповеди, но понимал, что может ограничить себя во время поста — это продлится недолго. Пару раз он одернул себя, когда пытался открыть дополнительную бутылку вина. Он отменил заказ на портвейн, который Морвенна иногда пила, памятуя о совете доктора Эниса. Каждое воскресенье Оззи взял за правило проповедовать на десять минут дольше. Он снизил потребление масла слугами. Он возносил молитву каждое утро, встав с постели, как и каждый вечер. И после игры в вист приходил домой пораньше.

Но он всё равно продолжал посещать Ровеллу, даже несмотря на то, что возобновил плотские отношения с женой два раза в неделю. Он по-прежнему желал Ровеллу, а похоть, как он знал, отвратительна. Это должно прекратиться, твердил он себе, но вспоминал о своей похоти с удовольствием. А текущая неделя — самое подходящее время, чтобы положить этому конец. Даже если он прекратит визиты всего на несколько недель, Ровелла перестанет так быть в нем уверенной, станет реже требовать подарки. Теперь, когда жена снова оказалась в его распоряжении, Оззи не мог больше оправдывать внебрачную связь под предлогом необходимости для здоровья.

После того как он взял жену силой, Морвенна вела себя лучше, чем он ожидал. Правда, теперь она иногда часами ни с кем не разговаривала, даже со слугами, а в особенности утром по четвергам и субботам. И внезапно она перестала выполнять некоторые обязанности в приходе. Но она принимала Оззи, когда он приходил в ее спальню, и не сопротивлялась. Она совершенно не реагировала на его прикосновения — неприятный контраст с ее похотливой сестрой, но он всё равно получал удовлетворение. А в первую ночь, перед тем как покинуть жену, он рассказал ей о роли мисс Кейн, и как он понял, Морвенна уже подозревала что-то в этом роде и не попыталась осуществить свою угрозу. Теперь он понимал, что это были лишь безумные угрозы истеричной женщины, которые не стоило принимать всерьез. Он просто не мог поверить, что настолько испугался и поверил в них. Он испугался собственной тени.

Но когда умрет мистер Пирс, станет труднее устроить регулярные визиты по четвергам к Ровелле. И значит, в этот четверг, если мистер Пирс доживет до вечера, стоит забыть на время о лучших побуждениях и навестить ее в последний раз. В конце концов, он может позволить себе получить удовольствие и во время поста.

Он вышел из дома в обычное время, перемолвившись словечком с мисс Кейн и, наказав ей не оставлять ребенка без присмотра — пускай угрозы оказались пустыми, но не стоило расслабляться, — поскакал к мистеру Пирсу, спешился, и мисс Пирс с покрасневшими глазами и одутловатым лицом повела его наверх, где лежал нотариус. Он еще дышал, как вынутая из воды рыба. Других признаков жизни не было, разве что глаза приоткрыты. Оззи задумался о том, что придется полчаса провести в этой тесной и неприятной комнате.

— Он... он без сознания? Почти нас покинул?

— Полагаю, он нас узнает, — ответила мисс Пирс, сглотнув. — Он не может пошевелить ни руками, ни ногами, но понимает речь. Он отвечает, подмигивая. Вот и всё, что ему осталось. Папа, дорогой, ты меня слышишь?

Один глаз на огромном лице, лежащем на подушке, медленно закрылся.

— Дорогой папа, — повторила мисс Пирс, и слезы потекли по ее щекам, — тебя пришел навестить викарий. Ты меня слышишь?

Глаз снова закрылся.

— Ну что ж, — сказал Оззи и громко откашлялся. — Рад снова вас видеть, друг мой, даже если в последний раз. Позвольте принести вам утешение. Давайте я вам почитаю.

Он убрал от носа платок и сел в кресло подальше от кровати. Потом открыл Библию. Мисс Пирс тактично удалилась.

— Позвольте я почитаю вам семьдесят третий псалом. «Но я всегда с Тобою: Ты держишь меня за правую руку; Ты руководишь меня советом Твоим и потом примешь меня в славу. Кто мне на небе? И с Тобою ничего не хочу на земле».

Через двадцать минут он вытащил часы. За окном было еще совсем светло. Рановато, чтобы подниматься на холм, но можно пройтись по городу, даже дойти до церкви святой Маргариты.

— Теперь я должен вас покинуть, — сказал Оззи, закрывая книгу. — Я верю, что Господь поприветствует вас на небесах. Теперь мне пора, у меня еще много дел.

Когда он собрался уходить, мистер Пирс снова моргнул, и его раздувшееся лицо исказило подобие улыбки. Слива почти созрела.

Эта улыбка, несомненно, отражала признательность за внимание, которое уделял ему Оззи весь этот ужасный год. Она означала «прощайте, мой мальчик, прощайте». Но на этом лице она выглядела циничной, почти зловещей, как будто Нат Пирс на пороге смерти, когда ко всем приходит озарение (или не приходит), дал понять, что он знает: внимание Оззи лишь увертка, попытка скрыть его свидания в доме на холме.

Оззи пробыл с Ровеллой меньше обычного. Она огорошила его новостью, что чуть не послала ему записку, поскольку Артур странно вел себя всю неделю и болел — инфлюэнцей или чем-то вроде лихорадки, он трясся в ознобе и иногда рыдал в постели, все пять дней, но вчера внезапно выздоровел и ушел в библиотеку как ни в чем не бывало. Вечером он выглядел гораздо лучше и в обычное время отправился к родителям.

Осборну это не понравилось: сама мысль о том, чтобы лечь в постель, где кто-то недавно дрожал в лихорадке или от инфлюэнцы, его не привлекала, но Ровелла призывно улыбнулась с дрожащей губой и потупив глазки. Она почувствовала колебания Оззи и сказала, что утром сменила простыни. Все еще немного обескураженный, он поднялся вслед за Ровеллой по хлипкой лестнице, позволил ей проделывать все ужасные штучки и предался разгулу страсти.