Но визиты всего раз в неделю (только по четвергам) вызывали серьезное напряжение его умственных и физических сил. Если бы Оззи мог вернуться к жене, хотя бы по понедельникам и пятницам (он собирался ограничить свои притязания), то его существование стало бы куда более сносным. Если такое случится, если Морвенна добровольно его примет, а он был убежден, что рано или поздно это случится, как только всё войдет в нормальную колею, то можно подумать и о том, чтобы разорвать отношения с Ровеллой.

Потому что эти визиты были очень рискованными. Каждый четверг Оззи оставлял лошадь на конюшне, в двух домах от дома мистера Пирса. С приходом лета и долгих светлых вечеров это станет невозможным. К тому же в последнее время Ровелла требовала всё больше. То новый ковер, то новые канделябры, новые туфли или бархатное платье. Разумеется, она просила не так открыто, не в той вульгарной манере, с которой ему приходилось мириться у шлюх в портовом районе. Но как бы аккуратно она это ни проделывала, деньги утекали, и если вдруг ему пришло бы в голову не давать их, наверняка Ровелла лишит его своих милостей.

Вот почему он обрадовался появлению мисс Кейн. Через три недели Оззи набрался мужества, чтобы рискнуть. Морвенна рано ушла спать, сославшись на головную боль, и он сидел у себя в кабинете, бессмысленно уставившись в сборник проповедей преподобного Антона Уайлда. Они не произвели впечатления на Оззи — банальные и повторяющиеся. Там слишком часто упоминалось имя Господа и обращалось больше внимания на веру, чем на труд, духовное превозносилось по сравнению с церковной рутиной. Оззи был человеком практичным и понимал, что на земле уж точно формальные религиозные ритуалы значат куда больше.

Он отложил книгу. Вероятно, этим вечером даже лучшие проповеди века не смогли бы завладеть его вниманием. Ведь он думал лишь о том, что там, наверху — молодая женщина, желанная, хотя и отказывающая в близости, с которой он связан священными узами перед лицом церкви и от которой вот уже два года не получал удовлетворения. Он рисовал ее в своем воображении, податливую и молящую или твердую и сопротивляющуюся, в белой ночной сорочке, готовящейся ко сну. Но пока она еще не спит. Она еще не должна спать.

Он возьмет ее, получит свое по праву. Если будет необходимо, возьмет силой, и это тоже его право. Ни закон, ни церковь не считают насилие мужа над женой грехом. А завтра, если она и впрямь решит со всей злобой отплатить за это, причинив вред сыну, их сыну, мисс Кейн — сильная, внимательная, терпеливая и упорная — позаботится о том, чтобы это пресечь. Но если Морвенна всё-таки решит действовать, можно снова поднять вопрос о ее помещении в лечебницу для душевнобольных.

Оззи встал, расправил жилет, сделал последний глоток портвейна и поднялся наверх. Он тихо постучался и вошел в спальню жены. Морвенна, как он и ожидал, лежала в постели и читала очередную отвратительную книгу из библиотеки. Она подняла взгляд, сначала вопросительный, потом озадаченный, затем встревоженный, когда увидела выражение его лица.

Оззи закрыл дверь и повернулся к ней спиной, чтобы хорошо видеть Морвенну, при виде очертаний ее прекрасного тела под простыней его кожа покрылась мурашками. Потом он снял сюртук, жилет и начал развязывать шейный платок.

— Оззи! — воскликнула Морвенна. — Что ты здесь делаешь? Ты же помнишь мои слова! Ты знаешь мои угрозы!

— Да, — ответил Оззи достаточно мягко. — Но ты по-прежнему моя жена, и эта ужасная епитимья, твой черствый отказ, идущий вразрез с супружескими клятвами, это должно... должно закончится. Прошло уже много времени, Морвенна. И это было тяжелое время, — продолжил он, словно поверяя ей секрет, который никто больше не должен знать. — Ты поклялась перед лицом Господа быть моей женой. Это твой священный долг. И сейчас ты должна, прошу тебя, должна мне отдаться. Но сначала... сначала давай помолимся.

Мистер Артур Солвей, работник библиотеки графства на Принс-стрит, которая теперь предлагала почти пятьсот книг для чтения на дому или в собственных помещениях, был высоким и худым молодым человеком болезненного вида, тихим и тревожным по характеру. Когда он влюбился в Ровеллу Чайновет и обнаружил к своей радости и почти испугу, что это чувство взаимно, то не мог заснуть по ночам, размышляя о выпавшем счастье. Ее признание в том, что она уступила притязаниям одного мерзавца (без имен и подробностей), стерло с ее образа немного позолоты, но вскоре Артур забыл об этом, восхищаясь своей будущей женой.

Выходец из ужасных трущоб на Уотер-стрит, где до сих пор обитали его родные, он каждый вечер после работы учился читать и писать при свете плюющейся жиром судовой свечи, и в двадцать четыре года по рекомендации достопочтенной Марии Агар, у которой когда-то работала его мать, Артуру предложили место в только что открывшейся библиотеке, и он начал потихоньку выбираться из пучины нищеты. Теперь он хотя бы мог купить приличный костюм, питаться чуть лучше, вращаться среди сливок образованных горожан, немного помогать семье и гулять по улицам Труро, ощущая себя респектабельным членом общества, за что не переставал благодарить Господа. Он был беден, близорук, тяжко трудился, но ему несказанно повезло.

Женитьба на Ровелле подняла его еще на ступеньку выше, о чем он даже не мог мечтать. Она была столь утонченной, столь прекрасной (по-своему), умела читать на латыни и греческом, была умнее и образованнее. Они часто обсуждали книги, и очень скоро он признал ее умственное превосходство.

Но в каком-то смысле она была менее гордой (его гордость она называла ложной), и при воспоминаниях о встрече с ее зятем, викарием церкви святой Маргариты, когда они спорили о размере приданого, причем чуть не дошло до драки, при этих воспоминаниях он покрывался холодным потом. Ровелла постоянно его поддерживала, придавала ему решимости, ободряла, избавляла от смущения, говорила, что если он и впрямь хочет на ней жениться, то должен бороться и получить достаточную сумму для обустройства в городе хотя бы с минимальным комфортом.

И этот пугливый воин задал сражение, хотя и не желал его, и каким-то образом им удалось вытащить из мистера Уитворта пятьсот фунтов. На часть суммы они купили и меблировали коттедж из четырех комнат, а остальное вложили в государственные облигации с доходом в тридцать фунтов годовых. Как и предрекала Ровелла, этого оказалось достаточно. Жили они скромно, но прилично.

Этот брак сотворил чудо и в другом смысле, поскольку Ровелла была кузиной миссис Джордж Уорлегган, ставшей после брака одной из самых влиятельных дам Корнуолла. Артур женился одновременно на представительнице старой, но обедневшей аристократии, а с другой стороны — на родне нувориша. Он был полным ничтожеством и наконец кем-то стал.

Правда, теща их не навещала, а Уитворты, выделив приданое и побывав на свадьбе, совершенно оборвали всякие отношения. Но миссис Элизабет Уорлегган сделала им несколько любезностей, и оказывала особое внимание, приходя в библиотеку. И это было еще только начало. Спешить некуда. К тридцати годам он усвоит хорошие манеры, научится у Ровеллы складно говорить и постепенно ее семья его примет, в этом Артур не сомневался.

Ему также было ясно, что у Ровеллы есть небольшие собственные средства, о которых она не упоминала. В прошлом году она потратила небольшую, но всё же приличную сумму на разные бытовые мелочи. Новый ковер в спальне наверняка обошелся недешево и очень пригодился — теперь зимой из щелей между половицами не сквозило. Иногда в ее кошельке оказывалось полсоверена, и Артур понимал, что она вряд ли сэкономила на домашнем хозяйстве, не говоря уже о том, что он всегда давал ей серебряные монеты. Но это не влияло на его чудесную новую жизнь.

По вечерам он работал дома до девяти, но по четвергам навещал родных. Ровелла относилась к этому благосклонно, всегда настаивала на том, что он должен пойти, вне зависимости от погоды, чтобы не разочаровать родителей. Она его не сопровождала, ссылаясь на то, что иногда заходит к ним днем, но всегда прилагала небольшой подарок: баночку джема, несколько яиц, упаковку табака или конфеты детям — она была очень заботлива.