– Как пролежала? – не поняла Айше. – Тебе было плохо?
– Наоборот, хорошо! – засмеялась Катя. – Я лежала в шезлонге. Муж поехал к любимой сестре, а я теперь свободна от визитов: как надо ехать к родственникам, у меня сразу начинается токсикоз, головокружение и прочие болезни. Надо же извлечь какую-то пользу из беременности, да?
Она обвела слушателей веселым взглядом, словно приглашая их присоединиться к ее радости от того, что ей удалось избежать поездки к каким-то никому не известным родственникам.
– А что, они так ужасны? – подыграл ей Октай, видя, что она посматривает то на него, то на Кемаля с бессознательным и, видимо, привычным ей кокетством. – Мне тоже после Америки наши турецкие визиты казались диким старомодным пережитком.
– Ох, я с ума схожу, когда ваши женщины принимаются обсуждать, как что готовить, как какой узорчик вязать да как что лучше мыть или чистить! Можно подумать, кроме домашнего хозяйства, на свете вообще ничего интересного нет!
– Ну, Катя, не все же такие! – вступилась Айше. – Тебе просто не повезло с родственниками. У нас полно умных, образованных женщин.
– Две. Ты и Сибел. Больше я не видела, а ты преувеличиваешь из патриотизма. Да повесь я в гостиной «Мону Лизу» (даже если оригинал украду из Лувра!), меня все станут спрашивать: «Это портрет вашей матушки?» – последнюю фразу Катя произнесла по-турецки, нараспев, действительно с характерной для многих турецких женщин манерной, мнимо светской интонацией. Это получилось у нее так забавно, что все ее слушатели от души расхохотались.
– Короче говоря, теперь я могу на законных основаниях видеться только с теми, с кем хочу. Я тебе и Сибел вчера звонила, звонила, но ни разу не застала.
– Не может быть! Я пришла около пяти и целый вечер… нет, я выходила ненадолго, – вот оно, началось! Айше исподтишка взглянула на полицейского: заметил ли он ее оплошность? Вроде нет. Теперь надо будет постоянно себя контролировать. «До завтра выдержу», – решила она. А кстати, если Катя не заговорит о романе и если этот детектив неплохо понимает по-английски и слышал ее вопрос про трупы? Тоже очень мило! Можно представить, что он вообразил!
– Нет, я звонила днем. Сибел-то почти всегда дома, а вчера и она куда-то подевалась. Ты ей отдашь мои сувениры, ладно?
– Конечно. Она, наверное, с малышкой гуляла или телефон отключила, если та спала. Ты бы так зашла, без звонка.
– Это неприлично. У нас никогда без звонка не заходят в гости, даже в соседнюю квартиру! Ладно, неважно, – Кате не терпелось показать содержимое своего пакета, и она вскочила с дивана, на котором удобно расположилась во время разговора, и бросилась к креслу, где этот пакет оставила. Ее движения были порывисты и быстры, как и ее речь, и наблюдать за эффектом шума и суматохи, вносимым ею, было приятно и забавно.
Айше нравилась Катя, и их симпатия была обоюдной. Она знала, что гостья сейчас начнет вытаскивать из сумки самые невообразимые вещи, всякую русскую экзотику и будет упорно отказываться принять деньги – хотя бы за то, что Айше сама просила ее привезти. Катя совершенно не соразмеряла цены на вещи со своими представлениями о них. Ее муж, конечно, неплохо зарабатывал в России и, судя по всему, был добрым человеком, позволяющим жене все ее нелепые траты. Но все равно нельзя же так! Айше считала, что Катя ставит ее в неловкое положение, заставляя постоянно принимать подарки бесплатно, однако в присутствии Кати эта неловкость почему-то не ощущалась. Может, потому, что та так радовалась привезенным сувенирам, рассказывала, как прятала их от непредсказуемой русской таможни и как упаковывала, чтобы ничего не разбилось и не испортилось в пути.
– Вот! – Катя гордо вытащила из пакета лист картона и продемонстрировала его зрителям. Они с изумлением уставились на то, что оказалось необычной и явно талантливой картиной. Нежной прозрачной акварелью в центре ее была нарисована изящная, как рисунок на китайском фарфоре, голубая роза. Роза словно парила в воздухе, зависнув среди размытой голубовато-сиреневой дымки, а не росла и не стояла в вазе, и это придавало картине какой-то сюрреалистический вид. Но самое интересное было не это: как бы просвечивая сквозь розу, из акварельной дымки выплывало женское лицо, и хотя оно было нарисовано лишь несколькими тонкими и точными линиями, можно было не сомневаться, что это лицо Айше!
Катя наслаждалась произведенным эффектом.
– Какая прелесть! Где ты это взяла? Очень похоже, просто изумительно! Прекрасная акварель! – в один голос заговорили Октай, Айше и даже присоединившийся к ним Кемаль.
– Что значит «похоже»? Это и есть наша Айше!
– Кто это рисовал? Ты что, заказала картину? Как же?.. – пыталась подобрать слова Айше.
– Миссис Катья, это же безумно дорого! Я должен заплатить за картину! Непременно. Мы после договоримся, без Айше, о‘кей? – Октай снова был самим собой, каким Кемаль видел его в начале визита: уверенным в себе, богатым, доброжелательным и щедрым.
Довольная Катя только рассмеялась:
– Если я вам скажу, сколько стоит эта картина, вы будете разочарованы и потеряете ко мне всякое уважение.
– Почему? – удивилась Айше.
– Потому что ты газет не читаешь и, наверно, даже не знаешь, что у нас с августа жуткий экономический кризис. Люди покупают только еду, а на роскошь вроде книг и картин спрос упал до того, что их можно купить за гроши. Художники сидят на улице и готовы рисовать портреты всех прохожих подряд. Я выбрала одного, показала ему твою фотографию и сказала, что на картине обязательно должна быть голубая роза. А заплатила я ему столько, что об этом смешно говорить.
– Но это же нехорошо! Такой талантливый человек!
– Что нехорошо, Айше? Он был рад, что кто-то вообще что-то хочет заказать. И сумма для сегодняшней России вполне приличная. Думаешь, я обманула несчастненького? Униженного и оскорбленного мизерабля?
– Да нет, – смутилась Айше, – просто было бы лучше, если бы заплатила я.
– Ты заплатишь за раму и специальное матовое стекло для акварели. И не вешай на яркое солнце, а то выгорит.
– Я в кабинете повешу. Ох, Катя, я даже спасибо не сказала!
Кемаль смотрел на лежащую на диване акварель и думал, как бы ему перевести разговор на интересующие его предметы. Он просидел у них уже больше часа, получил массу ложной информации и более или менее правдивых впечатлений, но его дальнейшее пребывание здесь оправдано только в том случае, если эпицентр расследования перенесется в этот дом. Тогда чем больше он узнает о его обитателях и чем дружнее будет с ними, тем лучше для дела.
Но решать это не ему. Как повел бы он себя, если бы был независимым частным детективом? Он по привычке принялся сопоставлять и систематизировать имеющиеся факты. Что мы имеем?
Первое. Разумеется, труп.
Обзвонив работающих по делу коллег, Кемаль узнал, что выяснить личность погибшей пока не удалось. Приметы не совпадали ни с одними из примет находящихся в розыске не вернувшихся домой девиц; отпечатки пальцев в картотеке не числились, значит, среди проституток, воровок, мошенниц, сбытчиц наркотиков, попадавших в поле зрения полиции, ее тоже нет.
Завтра ее фото появится в газете, вот тогда придется попотеть, отвечая всем желающим опознать в ней знакомую, соседку или «ту самую девушку, которую я видела на автобусной остановке». Хорошо бы, конечно, газета попалась на глаза тем, кто действительно девушку знал.
Убита она во вторник, не позднее трех часов дня. И не раньше часа.
Это хорошо стыкуется с показаниями аптекарши и старой дамы, якобы видевших ее с утра. Было, правда, одно «но»: девушка была беременна, а аптекарша заявила, что она покупала гигиенические прокладки. Зачем беременной прокладки? Или могут понадобиться?
Иногда Кемаль жалел, что не женат.
Но происходило это не тогда, когда, возвращаясь в пустую темную квартиру, он, усталый, начинал рыскать в холодильнике, из чего можно соорудить подобие ужина. И не тогда, когда выяснялось, что рубашки пора гладить, брюки стирать, а носки не мешало бы зашить. И даже не тогда, когда видел счастливых ровесников, идущих за руку с детьми или везущих в коляске румяных малышей. У Кемаля это чувство возникало, как правило, в такие моменты, когда ему просто необходим был женский совет. А случалось такое нередко.
