В конце января 1914 г. они обменялись клятвами верности и начали жить вместе. Спустя примерно восемь месяцев Клеммер, как ее называли, сообщила Доусону о своей беременности, а в апреле 1915 г. она родила в их крошечной хижине сильного и здорового мальчика. Они назвали его Уильямом Эдвардом Джорданом. Есть масса указаний на то, что это событие принесло новоиспеченному отцу невероятную радость.

Если бы только эта радость продлилась немного дольше.

Первые признаки надвигающейся беды появились почти сразу после родов: у молодой мамы началась потливость по ночам, она стала испытывать дискомфорт при мочеиспускании. Потом Клеммер начала харкать кровью. Самым явным симптомом болезни были бугорки, маленькие круглые уплотнения или узелки, проступавшие на костях и мышечных тканях.

«Туберкулез был болезнью черных, – вспоминал Морис Юджин Джордан. – В те времена медицина мало что могла с ней поделать».

Передающаяся воздушно-капельным путем болезнь была крайне заразной, и несмотря на то что Северная Каролина стала одним из первых южных штатов, открывших санаторий для чернокожих в 1899 г., в этом учреждении, существовавшем на частные деньги, насчитывалось лишь десяток коек, а стоимость лечения была заоблачной. Единственной альтернативой для семей была установка белого защитного тента или возведение временного барака во дворах позади домов, в которых заболевшие могли провести свои последние дни, не распространяя инфекцию туберкулеза на других. Медленная смерть близкого человека могла тянуться месяцами или даже годами. Клеммер Джордан обследовалась у доктора на ранних стадиях заболевания, но все равно умерла апрельским утром 1916 г., спустя год после рождения сына.

В те годы молодые вдовцы часто бросали своих детей, это было в порядке вещей. Доусон мог пойти легким путем и оставить мальчика в семье Клеммер, чтобы они растили его сами. У Доусона Джордана точно были варианты в той ситуации. Поскольку Уилмингтон был портовым городом, там всегда было полно возможностей наняться коком на одно из многочисленных судов, что регулярно заходили в порт и покидали его. Но из публичных записей, оставшихся о его жизни, открывается простая правда: он очень сильно любил свою мать и так же сильно своего подрастающего сына. Об этом говорят его поступки. И его твердая решимость построить семью стала первой крепкой нитью, из которой будет потом соткана история Майкла Джордана.

Несколько месяцев спустя жизнь нанесла Доусону еще один тяжелый удар. Он узнал, что его мать, которой еще не было и 50, умирает от заболевания почек. На Прибрежной равнине смерть была частым гостем, но в 1917-м и 1918 гг. показатели смертности в округе Пендер сначала удвоились, потом утроились, а потом и учетверились, и всему виной пресловутая эпидемия испанского гриппа. Доусон своими глазами видел, как члены семьи Хэнд, а вместе с ними его коллеги и их близкие один за другим умирают в рекордные сроки. За 90 дней сентября – ноября 1917 г. эпидемия выкосила более 13 тыс. жителей Северной Каролины.

Ухудшавшееся состояние матери Доусона вынудило ее покинуть дом Айзека Килона и возвратиться к сыну. Мать Доусона приближалась к своей кончине и больше не могла помогать ему заботиться о маленьком сыне, а потому Доусон решил взять в дом иждивенку, молодую женщину Этель Лэйн, у которой была маленькая дочь и которая могла позаботиться как о детях, так и об умирающей Шарлотте. Вскоре после этого внезапно умирает Айзек Килон. Его похоронили, а спустя три месяца почечная болезнь окончательно добила и мать Доусона.

Доусон похоронил Шарлотту Хэнд Килон ниже по течению реки, у моста Баннерман в Холли. Мальчик, всегда мечтавший о семье, теперь остался почти совсем один, если не считать деятельного малыша, путавшегося у него под ногами. Остаток своей жизни отец и сын проведут вместе, будут жить и работать то в одной хижине, то в другой, не покидая маленьких прибрежных селений, и будут напрягать все свои силы, чтобы устоять перед лицом страшной нищеты.

Сохранившиеся свидетельства со временем покажут, что ни один из двух мужчин не нажил в этой жизни почти ничего, однако жизнь сложилась таким образом, что им все же удалось многое оставить в наследство следующему поколению семьи. Удалось, несмотря на то что в дымке Кейп-Фир таилось и другое наследие, коварное, порой даже сюрреалистичное.

Майкл Джордан и сам довольно часто возвращался в прошлое, к деревенским проселочным дорогам и простым воспоминаниям, оставшимся от побережья Кейп-Фир. Если свернете на восток по трассе I-40 на выезде из Чапел-Хилл, Пидмонт откроет вам дорогу к Прибрежной равнине с ее сочными открытыми полями, обрамленными однообразным сочетанием карликовых сосен и обветшалых сушильных сараев для табака. Вскоре на дороге появляются знаки, указывающие на повороты в сторону Тичи, потом в Уоллес, а позже в Бергау и Холли – фермерские городки, где много лет назад пустил первые корни род Джорданов.

В наши дни паутина шоссейных автодорог, связывающая штаты, скрыла под собой большую часть тревожного наследия Кейп-Фир, теперь тут на многие мили раскинулись ровные мостовые с вкраплениями придорожных заправок и сетевых ресторанов, очень слабо связанных с культурным прошлым Каролины, да изредка попадающимися площадками для барбекю. Ныне, кажется, нигде не отыскать упоминаний о политике Демократической партии США, продвигавшей идею превосходства белой расы, но в ранние годы жизни Доусона Джордана она ощущалась вполне явственно, и эти старые раны, восходящие к давним событиям, случившимся в старом Уилмингтоне, позже откроются в жизни Майкла Джордана, причем весьма странным и ироничным образом.

К 1890-м, за годы, минувшие с начала Реконструкции Юга, демократы Дикси[5] сумели возвратить белым политический контроль над большей частью Северной Каролины, но Уилмингтон и Прибрежная равнина оставались обособленным регионом, во многом потому, что там было зарегистрировано свыше 120 тыс. чернокожих мужчин, имевших право голоса на выборах. Край уверенно шел к тому, чтобы вскоре обрести статус побратима Атланты: здесь начало зарождаться высшее общество среди чернокожих, был чернокожий мэр, две газеты для черных и сплоченная полиция, а также целое множество компаний и предприятий, находившихся во владении чернокожих. Реакцией демократов на эти перемены стало подстрекательство к бунту: 11 ноября 1898 г. в Уилмингтоне случились погромы на расовой почве. Белое население города, возбужденное политической риторикой демократов, высыпало на улицы, чтобы сжечь офис газеты для чернокожих, посмевшей встать в оппозицию к демократам.

Позже в тот же день началась стрельба, вооруженные белые люди, называвшие себя «красные рубашки», стали вести ее на улицах города. На следующий день местный морг сообщал о 14 убитых, 13 из которых были черными, но другие утверждали, что общее количество жертв составило 90 человек. Волна насилия распространялась, и пришедшие в ужас чернокожие стали вместе со своими семьями сбегать в близлежащие болота, где, по слухам, «красные рубашки» их выслеживали и добивали. Останки многих из этих людей так никогда и не были найдены.

Следующая стадия тщательно спланированного восстания началась на следующий день, когда белые собрали видных чернокожих деятелей города – священников, бизнес-лидеров и политиков – и препроводили их на местный вокзал, где посадили в поезд, отправив из города восвояси.

Убедительная победа сторонников идеи белого превосходства обеспечила доктрине партии успешную реализацию в последующие десятилетия. Чарльз Эйкок, выбранный губернатором в 1900 г., определил повестку для законодательных органов, которая следовала основному кровавому посылу, спровоцированному бунтом. «На Юге не будет никакого прогресса ни для одной из рас до тех пор, пока негры не будут окончательно удалены от участия в политическом процессе», – объявил Эйкок. В основе плана была идея ограничить регистрацию голосующих на выборах за счет введения теста на грамотность, в результате чего число чернокожих мужчин Северной Каролины, имевших право голоса на выборах, стремительно сократилось со 120 тыс. до бунта до 6000 после.