Вспомним те процессы, которые происходили в России в XVIII-XIX веках. Попы-расстриги, семинаристы, оставившие, не закончив курса, семинарии, шли в революцию. Некоторым внутренним образом они все были связаны с определенными религиозными структурами. Из-за недостатка материалов мы не можем сказать точно, насколько глубоко была «повязана» русская фронда и оппозиция с русским религиозным сектантством. Но мы знаем достаточно, чтобы утверждать, что такая связь была: например, старообрядцы сыграли свою роль в революционной борьбе против династии. Насколько велика эта роль – трудно сказать, но то, что они в определенном смысле «подпитывали» революционное движение, – бесспорно. А секты типа хлыстов: были ли они связаны с русским революционным движением? Бесспорно, такая связь была.

Есть лицевая, фасадная сторона и самой официальной церкви, не допускающая никаких вопросов; но есть внутренняя сторона. Какова роль определенных иерархов в подготовке кризиса Романовской монархии на последнем этапе? Она известна. Тот же Распутин без поддержки церкви вообще не мог проявиться и попасть в ближайшее окружение царя. Большевики немедленно «отплатили» церкви, восстановив чин Патриарха, отмененный Петром Первым. Так просачиваются отголоски некоей концептуальной реальности.

Я против того, чтобы идти от частного к целому, брать деталь и, подобно Кювье, восстанавливать целостную картину. Надо устанавливать парадигматическую истинность. Реальность имеет некую парадигму. Интуитивно понимаешь: вот оно, так и должно быть, а потом находишь детали, разрозненные кусочки, которые в эту схему укладываются. Никогда не удается набрать такое количество деталей, которое перешло бы в качество совпадения с парадигмой, так что подобные построения всегда уязвимы. Критически настроенные академики всегда скажут: «Ну, батенька, вот эта деталька так объясняется, зачем же сразу такие скачки логические? Нет этого ничего, все, как с виду кажется, так оно и есть».

Я убежден, что иерократия в широком смысле подготовила ряд крупных социальных смещений, перемен, революций, для того чтобы на конечном этапе, создать полностью контролируемое общество, называемое открытым, гражданским, рыночным, руководимое институтом демократического самоуправления, который в действительности является очевидной и даже не очень плотной ширмой. Что такое выборная система? Это система пифийского оракула, гадание, реализация принципа vox populi. Это апелляция к коллективному подсознанию. На чем основано обращение к общественному мнению? Как может сумма дураков давать умный результат? Собственно говоря, здесь и нет такой механической схемы, так как имплицитно подразумевается, что люди, вызванные к кабинкам для голосования, через свое коллективное бессознательное дают возможность проявиться судьбе, а не заявляют свои убогие личные мнения; когда они в толпе, они являются проявлением некоего судьбоносного движения. Разумеется, это «судьбоносное движение» определенным образом управляемо. Углубляясь в суть любого института, мы видим, что этот институт не является самодостаточным. Любому решению «помогают». И вопрос в том, где завязки, где корни этого решения? Кто является имиджмейкером? За консенсусом стоит некая мудрость, а мудрость принадлежит классу людей, которым по должности полагается быть мудрыми. Это и есть носители иерократического авторитета. Речь не идет о франкмасонах. Институт масонства, ставший предметом обсуждения, запугивания, мистифицирования в течение двух последних столетий – это, в лучшем случае, некая служебная структура. Это традиционная структура на одном конце, а на другом – максимально приближенная к профанизму система «Ротари». Проблема Истории в том, что ею никогда не руководят люди, у которых вопросы доминируют над ответами.

Проблема Истории в том, что человечеством руководят те, у кого ответы предшествуют вопросам. Такие люди составляют касту клерикалов. «Клерикалы» – достаточно гибкое понятие. В структурах официально утвержденных, этаблированных, церковных систем (я не имею в виду только христианство), есть проявленные, занимающие высокие посты люди, а рядом с ними – люди, по внешней иерархии выглядящие гораздо менее значительно. Серые кардиналы стоят не только за королями, но и за официальными главами клерикальных структур. Настоящий экуменизм начинается не с официальных вершин, а с некоего звена, слегка дистанцированного от всем видимого пика. Здесь мы снова возвращаемся к Генону, который говорит о единстве всех традиций: традициям нечего делить, на всех одна Истина. А если продолжить на шаг это утверждение Генона, оказывается, что и профанизм является одной из возможных модификаций Традиции, потому что любой институт, любая манифестация профанического общества расшифровывается с точки зрения традиционной метафизики как некий символ, как некий иероглиф – даже рынок. Возьмем хайековское определение рынка. Хайек отказался от логической систематизации законов рынка, сказав, что это некая непознаваемая вещь с присущими моментами риска, случайностей и т.д., то есть некая агрессивная аморфность (модификация аристотелевского определения субстанции в социальной сфере). Таким образом, рынок, если следовать пониманию Хайека, оказывается проявлением аморфного «женского» полюса в социальном «космосе», с его законами обмена количеств. В принципе, это не что иное, как обмен количеств, которые все время растворяют, снимают форму и качество, снимают всякую фиксацию, переводя ее в чистое количество.

В конечном счете жесткое различение между традиционным обществом и профанизмом расплывается. О монументах, выстроенных профанами в XX веке, нам говорят: «Посмотрите, здесь куб, а здесь пирамида, здесь те или иные символы». Кто-то отвечает: «Это делали масоны, а у масонов в голове традиционный геометрический символизм». Если современная цивилизация построена на традиционных символах, то где же тогда профанизм? Профанизм остается где-то на передней полосе газет, в столбцах редакторов, которые выдвигают наиболее легкие, общепонятные объяснения. А как только мы подходим к памятнику, к небоскребу, к дому, к метро с его всем понятной, всем очевидной, даже вызывающей улыбку масонской интерпретацией – профанизм куда-то «убегает», мы в мире метафизических намеков и загадок, как во времена готических соборов.

Генона не устраивает та форма иерократии, которая на сегодняшний день восторжествовала. Тогда надо об этом прямо говорить: Я, Рене Генон, – сторонник открытой иерократии, а не криптоиерократии. Но это будет серьезная поправка к дихотомии «традиционализм – профанизм», потому что здесь начинается совершенно другая тема. Действительно, иерократия что-то пытается остановить, борется для того, чтобы сохранить свое господство. Значит, у нее есть враг, она уязвима, на какие-то уступки вынуждена идти.

Возникает вопрос: почему универсальная система глобального контроля, которая всегда нормативно правила человечеством, вынуждена прибегать к маневрам?

Прежде всего, проект, который иерократия имеет в виду – проект «вечного человека» – необычайно затратный.

Что такое иерократия? Это система трансцендентного фиска, это механизм взимания с человека того, что он может дать от себя, его соков, энергии.

Человек платит со своего «подноготного» последнего потенциала в те инстанции, которые, будучи сформированы из этого «бюджета», тратят в свою очередь на технологию исторического движения, на историю, на проект. Они моделируют движение в макроэтапах, в макроструктурах, формируя то, что они называют финальной сверхзадачей Цивилизации, без различения, римская это или китайская цивилизация.

Проектное движение, формирование метаисторического сюжета «стоит денег», точнее – неких затрат, в тонкой ли материи, в грубой ли материи. Тем более, что деньги – это, с традиционалистской точки зрения, видимое золото; существует также эквивалент невидимый, и они взаимопереводимы.