Я любил их дом, хотя бывал там нечасто - когда был совсем несмышленым, меня иногда оставляли бабе Липе на присмотр (весь ее энтертейнмент сводился к тому, что она выдавала мне коробку (возможно, это была большая кружка) со старым хламом, в котором преобладали пуговицы (среди них попадались, впрочем, интересные экземпляры - старые, костяные, причудливой формы, от неизвестных, давно канувших в небытие одежд), но иногда там можно было выудить, например, ромбовидные значки на закрутках (такие выдавали выпускникам институтов) или значки родов войск (помню значки с крыльями - видимо, кто-то из моих родичей был летчиком). Баба Липа знала толк, понимала, что склонному к созерцанию младенцу достаточно дать неограниченное число предметов для созерцания. Впоследствии же мы ходили к дяде Мише смотреть цветной телевизор. Это было в 70-х - тогда цветной телевизор был в диковинку, ни у кого в селе такого не было, только у дяди Миши, поэтому в первое время к нему часто напрашивались в гости односельчане и родственники. Особенно популярным было фигурное катание - тогда все обожали Ирину Роднину, к тому же фигуристы всегда выступали в ярких костюмах, отчего фигурное катание выгодно отличалось от прочего содержимого советского телевизора, в котором (даже когда показывали концерты) преобладали различные оттенки коричневого. Когда же танцевали фигуристы, зрители, собравшиеся в доме дяди Миши, смотрели в экран как завороженные - на все эти розовые, малиновые, лиловые, сиреневые, бирюзовые, серебристые и золотистые наряды, цветов и оттенков, непривычных глазу советского человека. Костюмы же с искрой и блестками и вовсе вводили зрителей в состояние, равное созерцанию чуда.
Дом сам по себе был странным - представьте себе одну большую главную комнату по центру (в которой стоял волшебный телевизор), а вокруг нее каймой прочие комнаты (можно даже умозрительно представить, что дом дяди Миши был в форме пентагона со священным телезалом внутри), причем, из каждой комнаты по кайме был как выход в следующую по периметру пентагона комнату, так и в центральную комнату-зал. Сами понимаете, такая причудливая планировка предполагает мало удобства для проживающих в доме людей, так как, в какой бы комнате ты ни находился, туда кто-то мог зайти сразу с трех сторон - это если ты в комнате по периметру, а если в зале, то сразу с пяти.
Не знаю, кто придумал эту планировку (хотя, наверняка же, прадед Федор Кирьякулов, а может быть и баба Липа увлекалась пентагонами), но, возможно, именно поэтому все семейство дяди Миши предпочитало находиться где-либо еще помимо дома - в многочисленных пристройках, верандах и беседках. Это вообще штука у нас популярная - веранды, пристройки и беседки; каждый, кто строит дом, через какое-то время начинает пристраивать к нему всякое - более всего это, конечно, диктуется спросом на жилье со стороны отдыхающих, но нельзя исключать и простую искреннюю любовь наших людей к верандам и беседкам, такую, например, какая была у дяди Миши. Он ведь не в последнюю (а, может, и в первую) очередь заслужил свое раннее прозвище - Манилов, благодаря этим беседкам.
Дело в том, что дядя Миша чрезвычайно отличался от всех других наших сельских мужиков. Отличался в ту сторону, что совершенно ни черта не мог делать руками. А это, сами понимаете, в селе дело редкое - в селах даже самый откровенный олух чему-то да научится, жизнь заставит, а дядю Мишу вот жизнь не заставила. Потому что дядя Миша работал в пионерлагере завхозом, жил в каменном доме-пентагоне, имел "Волгу" и цветной телевизор, а для работы руками всегда мог кого-то нанять. Поэтому односельчане, заходя во двор к дяде Мише, часто заставали его пьющим чай в беседке со своей женой Александрой Андреевной (а впоследствии с иными женщинами). Возможно, при этом даже присутствовал оттопыренный в сторону мизинец, как показывают в кино про пьющих аристократов. Дядя Миша никогда никуда не торопился, пил чай, кушал мед и вел беседу медленно и расслабленно, любил поговорить на отвлеченные темы, цитировал Омара Хайяма. Чистый тебе Манилов. Кушал мед, да. Дядя Миша держал ульи и пчел, делал мед. Поэтому, когда мы говорим, что некий человек ни черта не может делать руками, мы в некотором роде преувеличиваем, так как любой человек на что-либо да годен. Так вот дядя Миша был годен делать мед. А не годен был, например, ловить рыбу, что в нашем селе считалось чуть ли не непристойностью. Кроме дяди Миши Кирьякулова, на нашей улице не умел ловить рыбу, пожалуй, еще только один человек - дядька Хавалиц.
- Хавалиц -
Хавалиц был человеком противным, и никто его в селе не любил. К тому же ходили упорные слухи о том, что Хавалиц ищет клад. В каждом селе есть свое поверье, так вот в нашем было такое, что, якобы, помещик Юрьев, удирая от советской власти, зарыл клад, и почему-то все считали, что зарыл он его на участке Хавалица (участки нарезали в 30-х, а потому очень возможно, что та земля и принадлежала раньше беглому Юрьеву, старики-то все знают) и, судя по всему, Хавалиц тоже так считал - сведения о том, что он ищет клад, выглядели очень достоверно - во двор он к себе никого не пускал, лишь по крайней нужде, врачей, например, или милицию, а те, кому удавалось заглянуть через забор, утверждали - роет, и в огороде сплошь ямы кругом.
Общался Хавалиц только с моим дедом Василием, хотя тот тоже его не любил. Но приходилось терпеть - Хавалиц жил напротив нас. Не прямо напротив, а чуть наискось (прямо напротив жили Ивахненки). Не любил дед Хавалица за то, что тот постоянно напрашивался по-соседски на рыбалку, а рыбу ловить не умел и только мешал, но отказать дед не мог, опять же, по-соседски - дед Василий был деликатным и безотказным. А вот Ивахненки, например, тоже хорошие рыбаки, отказывали Хавалицу легко - посылали нахер.
Я почему Хавалица так запомнил - дед всегда приводил его в пример, когда я совершал какой-то непростительный проступок на рыбалке, например, запутывал удочки. По словам деда, Хавалиц всегда кидал удочку в то место, откуда ты только что достал рыбу. Вот такая хитрая гнида. Так что, когда я чего натворю, дед обзывал меня "Хавалицом" и материл.
Ну и из-за клада, конечно, запомнил. Дети любят всякое про клады, таинственное, читать и слушать. На этом половина детских книжек стоит - на кладах, "Том Сойер" там, "Кортик" и "Бронзовая птица". Помню, в детстве сам клады зарывал. Купила мне мама как-то набор солдатиков - индейцев, а тут как раз во дворе стояла банка голубой краски - видимо, ремонт делали, красили беседки или веранды. И я почему-то покрасил тех индейцев в голубой цвет, окунул их всех в банку. А потом глянул на них и вздохнул - голубые индейцы выглядели как-то непривлекательно. И я решил их хоть как-нибудь полезно использовать - зарыть в землю в виде клада. Зарыл, веточкой пометил, а на следующее утро бегу на то место, а там стоит экскаватор и уже ковшом выворотил всю землю, как раз в том месте, где я индейцев зарыл. Это дед вызвал экскаватор рыть яму под канализацию. Вот какие были шансы на то, что я зарою своих индейцев как раз в том месте, где дед решит устраивать канализацию? Или на то, что дед решит устраивать канализацию как раз в том месте, где я зарыл индейцев? Один из миллиона, двор-то большой. Но такое мое счастье. Я если бы и сундук с бриллиантами куда-то зарыл, туда бы точно через час экскаватор приехал выгребную яму копать (это воспоминание заставило меня напрячься по поводу денег, спрятанных во флигеле под линолеумом, но я быстро успокоился - решил не параноить).
- Простаковы -
Посидев у дяди Миши с бабой Липой, пошел к своим (дядя Миша и баба Липа тоже свои, но надо же было как-то выразиться) - по пути увидел могилу дядьки Хавалица, он и здесь устроился по-соседски, напротив и наискось.
Сел на скамейку под нашей алычой, налил себе водки, отломил краковской колбасы, выпил, закусил. Бабушка, дед здесь, прабабка моя - Настя, прадед Мирон и два дедовых брата - Иван и Михаил (Иван утонул в море, еще молодым, в 1954 году, а Михаил умер в конце 80-х, выпить любил). Прадеда Мирона я не застал, как и Федора - они оба умерли незадолго до моего рождения. Но, в отличие от Федора, о живом прадеде Мироне у меня имеется фотографическое воспоминание - у нас дома было фото в альбоме, на котором моя тетка Оля, еще девочкой (лет двенадцать ей там), сидит в нашем дворе на раскладушке (улыбается, щурится на солнце), а позади нее виднеется какая-то куча тряпья - одеяло или телогрейка, не разберешь; так вот, когда я в очередной раз рассматривал это фото (оно мне нравилось), тетка Оля это заметила, взяла фото в руку и рассмеялась - говорит: "Да это же дед Мирон". Я удивился. "Где же?" - говорю. "Да вот", - тетка показала на ту кучу тряпья, - "спит пьяный на раскладушке". Бывают такие фотографии, которые могут истолковать только их персонажи - расшифровать в куче тряпья на раскладушке деда Мирона могла только тетка, потому что это она там с ним сидела (это если не считать фотографа, который, кстати, черт его знает, кто был). Ну, и я теперь знал. В этом вижу смысл фотографий - человек умер давно, а вот на некой фотографии он спит пьяным, и все у него хорошо, не каждый даже его разглядит, в некотором роде там присутствует только его эманация (все это довольно сложно).
