Кроме того, созданием искусственного орошения занимались и общинники. Джатаки повествуют о рытье жителями деревни водоемов (I.199), о людях, которые в предчувствии долгожданного дождя выходят с лопатами и корзинами для устройства запруд; (I.336). Принимать участие в строительстве оросительных систем должны были владельцы и крупных земледельческих хозяйств и небольших участков. На определенных условиях они получали у государства право пользования ими. В «Артхашастре» (III.9) говорится о приобретении в аренду, внаем, за часть урожая оросительных сооружений. При этом государство продолжало следить, чтобы эти сооружения содержались в исправности. В противном случае взыскивалась в двойном размере сумма, равная причиненному ущербу. За поломку сооружений для орошения полагалось тяжелое наказание. Согласно Вишну (Вишну-смрити V.15), смертная казнь грозила тем, кто разрушал плотину. При вести о поломке оросительного сооружения необходимо было немедленно идти на помощь и восстанавливать плотину, говорят «Законы Ману» (IX.274); уклоняющиеся же должны были быть изгнаны из деревни.

Некоторые данные об организации системы искусственного орошения сообщают античные авторы. Согласно Мегасфену, в период его пребывания в Индии существовали особые государственные чиновники, которые «регулировали русла рек, наблюдали за закрытыми каналами, откуда вода распределяется по водопроводным трубам, для того, чтобы все могли пользоваться водой поровну»^[1038]. Интересная картина долины Ганга и системы орошения содержится в «Жизнеописании Аполлония Тианского», которое было написано в начале III в. н. э. Филостратом. По традиции…Аполлоний совершил путешествие в Индию в I в. н. э. По его словам, которые передает Филострат (III.5), долина Ганга прорезана прямыми и изогнутыми рвами, полными воды (каналами), и влага питает долину, когда высыхает почва. «И говорят, что эта земля — лучшая в Индии… Ибо там можно увидеть колосья рослые, как тростник, можно видеть и бобы, в три раза больше египетских, а также кунжут и просо, все огромного роста»^[1039]. Можно сослаться и на свидетельство Диона Хризостома (Oratio 35.18):

«А реки текут один месяц царю, и это налог ему, а остальное время — народу… И есть много каналов, которые текут из источников, одни больше, другие меньше, смешиваясь друг с другом, как люди сделали по своему усмотрению. Они переводят воду по каналам легко, как мы — воду в садах. Есть близ них (каналов) и купальни с водой, то теплой, белее серебра, то иссиня-черной от глубины и прохлады». Эти свидетельства, хотя и относятся к более позднему времени, могут отражать ситуацию, характерную и для рассматриваемого периода.

Проблемы земельной собственности. Вопрос о собственности на землю в древней Индии заслуживает особого внимания, ибо от его решения зависит оценка и более общих проблем, в том числе характера общественных отношений и классовой структуры древне-индийского общества. Материалы, которыми мы располагаем, говорят о существовании царских, частных и общинных земель. Соотношение между этими компонентами, очевидно, менялось в различные исторические эпохи, как, впрочем, и взгляд на землю как на объект собственности. Этот вопрос по-разному трактовался не только в различные исторические периоды истории Индии, но и в различных частях страны^[1040]. Интересно, что в ранних древнеиндийских источниках он не получил сколько-нибудь подробного освещения. Можно полагать, что в течение длительного времени вопрос о земле не казался индийцам особенно важным, требующим специального разбора: земельные отношения, видимо, регулировались нормами обычного права. Лишь в «Законах Ману» (IX.44) делается одна из первых попыток постановки этого вопроса, но и здесь зафиксирован принцип, восходящий к далекому прошлому: «Поле — вырубившего лес, животное — стрелка, который его убил». Сходная идея отражена в буддийском сочинении «Милинда-панха» (IV.5.15): «Если человек, очистив землю от леса, получает ее, люди говорят: „Это его земля“. Поскольку он сделал землю пригодной, он обладатель ее (bhūmisāmiko)» (sāmiko может означать и «собственник»).

Такое положение могло сохраняться, конечно, лишь в период, когда было много свободной земли и люди относились к ней «с наивной непосредственностью» (К.Маркс), когда вопрос о законном оформлении собственности на землю еще не стал актуальным. В магадхско-маурийскую эпоху положение уже меняется. Источники позволяют утверждать, что во второй половине I тысячелетия до н. э. происходило дальнейшее развитие концепции собственности на землю, в том числе и собственности частного лица^[1041].

Противоречивость сообщений источников о земельной собственности определила неоднозначность решений этой проблемы в работах современных исследователей. Многие из них придерживались и продолжают придерживаться точки зрения, согласно которой земля в древней Индии принадлежала государству в лице царя, а частная собственность отсутствовала^[1042]. Они ссылаются на право государства распоряжаться незанятыми землями, лесами (о чем говорится, в частности, в «Артхашастре» II.1.2) и полезными ископаемыми (Ману VIII.39). Привлекались и данные Мегасфена о том, что «земледельцы уплачивали поземельный налог царю, т. к. вся Индия — собственность царя, и никакому частному лицу не разрешается владеть землей» (Диодор II.40.5)^[1043].

Анализ нарративных и эпиграфических источников, относящихся к различным эпохам древнеиндийской истории (преимущественно шастры, палийский канон, сатаваханская и гуптская эпиграфика), привел другую группу ученых к противоположному выводу — о господстве в древней Индии частной собственности на землю^[1044]. Однако и эта точка зрения вызвала серьезные возражения. Ее противники отмечали, что государство ограничивало права частных лиц свободно распоряжаться землей и что кроме частных земель существовали царские поместья, общинные и государственные земли.

Была выдвинута и третья точка зрения, отличающаяся от первых двух и подтвержденная рядом материалов, в частности «Миманса-сутрами» Джаймини, — об общинной собственности на землю^[1045].

Дискуссии по проблеме земельной собственности в древней Индии не прекращаются, и ее окончательное решение в значительной мере зависит от поступления новых материалов. Представляется справедливым говорить, что в изучаемый период в стране наряду с царскими землями имелись земли частные и общинные; последние считались собственностью всего коллектива^[1046]. Множественный характер земельной собственности предполагает также, что одна и та же земля могла принадлежать сразу нескольким совладельцам, хотя права каждого из них были ограничены. Если, например, на участке какого-нибудь лица находились рудники, они считались собственностью государства (царя); если же это лицо было еще и членом общины, последняя тоже получала определенные права на его землю. Было бы, конечно, упрощением искать однозначный ответ на вопрос о характере земельной собственности на огромной территории даже в пределах Северной Индии. В долине Ганга и в центре маурийской империи — Магадхе, где была особенно сильна власть царя, царские поместья и крупная частная собственность имели больший вес, чем общинная собственность; на северо-западе страны были сильны традиции общинного землевладения^[1047].

Такой характер земельной собственности был вполне естествен и закономерен в условиях относительной неразвитости общественных отношений в рассматриваемый нами период. При сохранении большой роли общины, архаичных племенных институтов и традиций наряду с сильной государственной властью, при многоукладности социальной структуры в древней Индии второй половины I тысячелетия до н. э. существование только чистых форм земельной собственности вряд ли было возможно. Этот вывод согласуется с материалами источников и находит более логичное объяснение с общетеоретических позиций.

Государственные земли и царский фонд. Часть земельного фонда страны составляли государственные и личные царские земли. К первым относились необработанные земли, леса, пустоши^[1048]. Следует иметь в виду, что государство осуществляло свои публичные функции не только на принадлежавших ему землях. Оно старалось держать под своим контролем хозяйственную жизнь частных собственников и общины^[1049].