В длинном коридоре так много дверей; интересно, каковы же комнаты, что скрываются за ними? Не иначе как столь малы, что с трудом и развернёшься. Лестница, арка, ещё один коридор. Сколько же здесь залов, сколько комнат? Десятки? Сотни?..

- Милорд, госпожа… ээ… ваша невеста желает вас видеть.

За порогом – логово дракона; так и ждёшь, что захрустят под ногами обглоданные человеческие кости, а по углам рассыплется украденное золото. Но лишь сидит у письменного стола хозяин спальни, сидит – и выжидающе смотрит, так, что отчего-то пропадает голос.

- Простите меня за сегодняшнее, господин. Я не хотела отвергать… ваш дар.

Поднимается; какой же всё-таки высокий! Кажется, и в самом деле великан из древних сказаний, которого отчего-то не коснулось проклятие Незрячей богини.

- Эдгед, ступай.

Закрывается дверь за стражем; теперь и свет из коридора не проникает в спальню, лишь только мерцает на столе одинокая свеча.

- Это лишь урок мне. Я порою забываю, сколь нежны и мягки женские сердца; вы не сражались лицом к лицу с врагом, вы не привыкли видеть смерть. Не нужно извинений.

Кивни и уходи, кивни и уходи – нет, нельзя.

- В знак моего почтения… позвольте вручить вам мой дар.

Как же темно! Но видно, как поблескивают во мраке глаза, сколь внимательно лорд Кродор рассматривает шёлковое полотно. Наверняка снисходительно усмехнётся – для чужеземца оно вряд ли что-то значит.

- На моей земле не принято, чтобы невеста подносила дары своему будущему мужу. Что заставило тебя?

Говорить уверенно, чётко, так, чтобы не почуял дракон и капли страха:

- Это ваше имя на моём языке – и моё рядом с вашим. Такой дар любая женщина подносит тому, с кем хочет связать судьбу.

Не разглядишь даже, слушает ли он – или со скучающим видом отводит взор, не знаешь – продолжать или замолчать. Лишь слышишь краткий звук, и лишь по нему улавливаешь тень чужой улыбки, чужого смеха.

- Правильно, Шантия. Что толку противиться? Ты предназначена мне, я – тебе; а значит, так оно и будет.

- К-конечно, будет, - она зажмурилась. Как же хорошо, что в полумраке не видно лица! Наверное, щёки сейчас краснее букв на белом полотне. Тем страннее, когда потомок великанов приближается, оглаживает грубой ладонью плечо – и шепчет:

- Мы поженимся, и наши сыновья будут править и твоим, и моим королевством; твои сородичи склонятся перед истинными королями. Больше не будет войн, больше не прольётся кровь ни твоих, ни моих соплеменников. Ведь так?..

- Конечно… Конечно, так. Простите, милорд, мне пора! – Шантия вывернулась из-под широкой руки, поспешила к дверям. Не обернуться бы, не выдать на свету своего лица.

Так уж вышло, что она никогда не умела врать.

========== Путь надежды. Глава IX ==========

Шантия спала – и впервые во снах её не преследовали чудовища. Робкая мечта уносила её далеко-далеко, сквозь многие года. Она стояла на палубе корабля, уже не столь юная, как ныне, годами почти достигшая нынешних лет своей матери – и плечом к плечу с ней стоял Кродор, поседевший, но оттого не менее величественный и грозный. У борта еле слышно смотрела вдаль, улыбаясь, маленькая девочка; двое братьев то и дело норовили дёрнуть её за длинные, заплетённые по людскому обычаю косы.

Никто – ни безмолвная команда корабля, ни она сама, ни людской вождь, ни дети – не произносил ни слова. И всё же откуда-то Шантия знала, кто эти мальчики и девочка, знала куда направляется корабль – и сердце переполнялось теплотой, трепетом и радостным предвкушением. Вот-вот раздвинутся туманы, покажется кромка берега – и она вместе со своей семьёй вернётся домой, вновь увидит знакомые и любимые лица. Тем временем малышка улыбнулась ей, и сверкнули золотистыми искорками глаза; она уже открыла рот, чтобы спросить или сказать что-то, когда в идиллию ворвался нарастающий шум. Быть может, огромный змей, повелитель всех морских чудовищ, вздумал подняться из бездны?..

Нет, то наяву, не во сне, кто-то безумно колотился в дверь.

- Шантия! Шантия, вставай, быстро!

Сквозь зябкий туман проступил не столь желанный берег, а встревоженное лицо Элори: так не глядела сестра даже тогда, когда довелось ей на хлипкой рыбацкой лодке пережить чудовищный шторм. Ещё не отошёл разум от сладостных видений, посланных богиней, и потому Шантия смогла лишь потянуться и безучастно спросить:

- Что случилось? Уже пора вставать?

Глупый, глупый вопрос – и без того видно, что сквозь узкие окна не пробивается солнечного света, что всё ещё стоит на дворе глубокая ночь. Но сердце ещё не замирает в предчувствии беды, не холодеет, и лишь настойчивый шёпот Элори вновь и вновь повторяет:

- Вставай же, нужно уходить, давай, давай… Да что же с тобой такое!

Никогда прежде у сестры так не блестели глаза – и лишь сейчас Шантия запоздало поняла, что дело не только лишь в едком дыме, в нехватке света.

- Что случилось?..

- По дороге объясню, быстрее! Они там друг друга поубивают!

- Кто?..

- Во имя богини, шевелись! – Элори с силой дёрнула Шантию за запястье – и боль наконец-то заставила вырваться из плена грёз. Что, что могло измениться, пока она спала?..

А сестра тем временем волокла её, безучастную по коридорам – один, другой, лестница, зал… Волокла в чём есть, не дав даже накинуть плаща и верхнего платья. Двери, двери, множество дверей, одна за другой; лабиринт, где не сыскать выхода. Элори бежала и шептала бессмысленные, непонятные слова:

- Они сражаются – там, наверху! Дядя и этот их вождь…

Дядя. Отец?.. Шантия замерла и дёрнула Элори за руку – назад, быстрее!

- Во имя богини, что ты творишь? Бежим, скорее! Он обезумел, точно обезумел, нам нужно спрятаться, убежать, пока он нас не нашёл, ты понимаешь, пока…

- Я не брошу отца! И мой брат… где он?! Где?!

Крик оборвал звон пощёчины. Никогда до того Шантию не били по лицу, и оттого вдвойне странно было получить удар сейчас, не от чужаков-варваров, а от привычной и родной сестры. Она застыла – застыла с приоткрытым в несорвавшемся вопле ртом, и смогла только жалобно прохрипеть что-то неразборчивое.

- Ты его не спасёшь, дура, понимаешь?! Мы погибнем, если останемся, погибнем, если нас заметят.

Слова понятны, даже слишком; местами – чрезмерно просты. Но почему, почему они звучат так чуждо? Не её, нет, не её жизнь – такие слова уместны для легенды, для страшной сказки с несчастливым концом, не для настоящей беды. Сон, точно такой же сон, глупый и несуразный, и так похожий на прежние кошмары…

- Очнись! – сестра не шепчет даже – шипит. – Слушай внимательно. Мы спустимся во двор. Пройдём мимо стражи. И уйдём отсюда. Как можно дальше. Поняла?!

А как это – говорить?

- Ты меня поняла?!

Теперь слышнее, ярче отдалённое эхо битвы, отдалённые крики, так уместно звучащие в бесконечном лабиринте каменных колонн и дверей. Не прислушаешься – решишь, будто то лишь отзвуки тревожных криков ночной птицы. Шантия не чувствовала собственного тела, не чувствовала самой себя: не по-настоящему, как во сне. Даже голос исчез – так же, как в тех страшных снах, где ты видишь нечто чудовищное, а из горла вырывается лишь жалкий писк.

- Ты поняла?! Да приди же в себя! Ты нас выдашь!

И сердце, до того бившееся медленнее, вдруг ускоряется, и мелькают кругом двери, пятна света, новые лестницы, тяжёлые пыльные гобелены. Кажется, ничего не меняется кругом – бежишь на месте, снова и снова возвращаешься в одни те же залы и коридоры. Без конца. Бежать. Молчать. Бежать.

- Да где же… - голос Элори срывается, и вслед за ним обрывается сердце. Она, причина испуга, стоит напротив, стискивая полными белыми руками край передника: человеческая женщина, служанка. Отвисает дёргающаяся нижняя губа – и визг, пронзительный, громче крика чайки. Шантия зажала уши – не оглохнуть бы! Но Элори не даёт и защититься от мерзкого вопля, бьёт служанку по жирным щекам – не смей, замолчи, молчи, молчи! Бежать, снова бежать, будто её и сестру связали прочной верёвкой, не разделиться, не потеряться! Отцепишься – темнота ухватит, утащит, задушит…