И почему же вы пропускаете занятия доктора Тробитиуса? – наконец осведомился директор.
Я мог бы попытаться извиниться, сказать, что у меня болело горло, или прибегнуть к какой-то еще уловке из моего арсенала, но на этот раз решил сказать правду. Я не из тех дуралеев, которые всегда говорят правду, но тогда я понял, что это лучший выход. Мне не хотелось, чтобы меня мучила совесть из-за того, что я солгал директору. К тому же я понял, что правда может произвести благоприятное впечатление и это может смягчить мое наказание.
Я совершенно откровенно сказал директору, что мне не интересны уроки доктора Тробитиуса – они слишком сухи и скучны. При этом с Тробитиусом, естественно, чуть не случился припадок. Директор изумленно смотрел на меня – он ожидал услышать одну из обычных уверток. Затем громовой раскат его голоса вышиб меня из кабинета, однако молния обрушилась на голову бедного старого Тробитиуса, после того как я вышел из комнаты.
Меня не наказали. Уроки доктора Тробитиуса после этого, кажется, стали интереснее…
В то же лето, на уроках танцев, я впервые влюбился. Я обожал предмет своей страсти со всем романтическим пылом 16 лет. Ее звали Лизлотт, отец ее был врачом, а мать – дама высшего света, которая совершенно не замечала меня, поскольку мой отец был простым полицейским.
Приблизительно в то же время я начал писать, смог даже продать несколько маленьких рассказов и статей. Это принесло мне долгожданные деньги на карманные расходы. Я написал несколько маленьких поэм для Лизлотт. Она была в восторге.
Следующий год я сходил с ума от любви к Аннелиз – девушке с умопомрачительной фигурой. Я подарил ей те же самые поэмы. Все, что пришлось изменить, – это имя. Она была счастлива. Обеим я поклялся в вечной преданности. Но после того, как стал летчиком, я забыл обо всех обещаниях, которые им давал. Однако я до сих пор горжусь тем, что мои рыжие вихры и веснушки на носу покорили их.
Кроме любви к Лизлотт и Аннелизе, я чувствовал привязанность к старой школе, к нашему городу с его старинными узкими улочками, к гребле на реке. Моей истинной любовью была сама жизнь.
В 1931 году я вступил в ассоциацию бойскаутов. Мы путешествовали по всей Германии, разбивали лагеря, гордились нашим братством и распевали песни, сидя у костра.
В январе 1933 года, когда нацисты пришли к власти, мне было 12 лет. Я прекрасно помню тот день 30 января. В полдень штурмовые группы вступили в город и подняли над зданием мэрии флаг со свастикой. Мой отец в это время был там на дежурстве. Он и два других офицера полиции сняли флаг. Этот инцидент ему потом не раз припоминали.
Несколько недель спустя здание, принадлежащее церкви, было передано различным молодежным организациям. Я был среди тех скаутов, которые посещали их собрания. Выйдя как-то из церкви на рыночную площадь, мы натолкнулись на членов гитлерюгенда, завязалась такая ожесточенная драка, что была вынуждена вмешаться полиция.
На Троицу на пустоши около Люнебурга собрались в палатках 20 000 скаутов. Гитлерюгенд попытался разрушить наш лагерь. Мы отогнали их, хорошенько избив, за что и поплатились – слет был запрещен по распоряжению министра внутренних дел, палаточный лагерь следовало свернуть в течение нескольких часов. Ассоциация бойскаутов была объявлена незаконной организацией, а всех ее членов включили в состав германского юнгфолька, младшего подразделения гитлерюгенда. Мы, бывшие скауты, образовали собственный отряд, продолжив походы, лагеря и вечера с песнями у костра, как и прежде.
В 1935 году, когда мне исполнилось 14 лет, я был уже годен для того, чтобы вступить в гитлерюгенд, но отказался от этого. Два года спустя, однако, вынужден был уступить давлению и вступить в механизированные силы гитлерюгенда. Вскоре у меня начались споры с начальством. Как капитану школьного яхт-клуба, мне настоятельно рекомендовали подкорректировать мои взгляды. Это случилось после гонок на регате, когда некоторые члены клуба снова ввязались в драку с юнцами из гитлерюгенда, постовой службы, разновидности молодежной службы безопасности. Чтобы избежать позорного увольнения, я опять перешел в юнгфольк. Там в моем ведении находилась спортивная подготовка ребят, таким образом я мог избавить их от лишней муштры и обеспечить им условия для развития и приятного отдыха.
Гитлерюгенд мало чем отличался от других нацистских организаций. Однако нужно заметить, что национал-социалистские принципы и идеалы пользовались большой популярностью в молодежной среде. Мы восприняли их с большим энтузиазмом. Мы искренне гордились тем, что наша любимая страна возрождается на наших глазах, когда мы еще молоды.
6 июля 1938 года – день, когда я совершил мой первый полет.
Это были показательные полеты на старом транспортном самолете, который взлетел с большого поля на окраине города. Пятнадцать минут волшебного полета стоили всего несколько марок.
Я сидел, привязанный к креслу, в самолете, похожем на обрубок. Заурчали двигатели. Самолет, неуклюже раскачиваясь, стал разворачиваться у края ухабистого поля. Взревели двигатели, самолет два или три раза подпрыгнул на ухабах, и трава стала уходить куда-то вниз. Я летел.
Мы набрали высоту. Напротив моего кресла лежала коробочка с надписью «От морской болезни». В ней было несколько бумажных пакетов. Я удивился, зачем они нужны. Не было ни какой-либо качки, ни воздушных ям, ни сотрясений, разве что мягко вибрировали кресла. Мы поднимались все выше и выше. С такой высоты мой дом казался до смешного маленьким. Скоро мы уже поднялись выше гор, окружающих город. Линия горизонта исчезала в тумане. Поля уменьшились в размерах и превратились в мозаику из маленьких квадратов, с палитрой цветов от темно-зеленого у поймы реки до ярко-желтого на горчичных полях, ландшафт был изрезан дорогами, железнодорожными путями и извивающейся серебристой лентой реки, виднелись игрушечные городки и деревеньки с черными и красными крышами, среди лесов выделялись лужайки, – все это поражало великолепием цветовой гаммы. На дорогах двигались маленькие точки – машины или телеги, по реке плыли баржи и паромы. Крошечный поезд еле тащился по железной дороге, напоминая маленького черного червя. Когда мы повернули, мне показалось, что вся эта прекрасная картина наклонилась, как крышка стола. Я посмотрел на облака. Они лежали плотной пеленой. «Вот бы подняться над ними!» – подумал я. В этот момент я решил, что когда-нибудь обязательно поднимусь выше облаков. С разочарованием я заметил, что мы начинаем снижаться. Земля неслась нам навстречу. Скоро, слишком скоро все кончилось.
Я восторженно рассказал про мой первый полет родителям. Они смеялись. Много лет спустя я увидел на их лицах такую же улыбку, когда, будучи уже опытным летчиком, рассказывал им о том, что совершил больше 2000 полетов. Наверное, на моем лице был написан такой же восторг, как и в тот первый раз.
Лето 1939 года
Лето – кульминация года. Я всегда был склонен считать годы моей жизни по тому, сколько раз я встречал лето, с теплыми, солнечными днями и нежно шелестящими ночами.
1939 год в Германии был очень богат событиями и оказал грандиозное влияние на жизнь немцев. В это лето закончилась счастливая и беззаботная пора моей юности. Я еще раз побродил по пляжу, сосновому лесу в горах, прошелся мимо тучных нив, по пойме реки в долине, спустился на каноэ по реке Везер. Аннелиз была со мной в это самое прекрасное лето моей жизни. Мы вместе бродили по замкам монастыря Мелленбек и слушали орган в старом аббатстве Фишбек. Мы загорали, катались на мотоцикле по лесу Тойтобург или через долину Екстер ездили в Золинг, вместе карабкались по склонам Хоенштайна и купались в прохладной воде Везера. Мы не замечали туч, собирающихся на политическом горизонте. Что могло измениться в нашей жизни, даже если бы напряжение, скопившееся в Европе, достигло кульминации? За последние годы Германия все больше и больше сбрасывала оковы Версальского соглашения. Разве мы не имеем права жить свободно на этой земле?
