Ольга сидела и сердилась на бабушку, а я думал об удивительной связи между людьми старыми и молодыми, маленькими и большими, и мне все сильнее и сильнее хотелось написать об этом книгу. Но я не знал, будет ли у меня когда-нибудь для этого возможность.

Бабушка вернулась домой так же неожиданно, как и ушла. Вид у нее был странно виноватый, выходное платье с перламутровыми белыми пуговицами потеряло свою элегантность и строгость, потому что было вместо широкого пояса с шестью золочеными дырочками было подпоясано тесемкой.

— Бабушк, а где же твой пояс? — удивился я.

Она засуетилась, ответила неохотно:

— Куда-то задевался. Аллочка, наверное, спрятала.

— Что это вы так быстро вернулись? — подозрительно спросила Ольга.

— Я вспомнила, что мне должны принести пенсию, — сказала бабушка и перевела разговор на другое: — По дороге я зашла на базар, купила цветной капусты. Пожарить на ужин?

Мы не стали ее больше ни о чем расспрашивать.

— Завтра сходим, узнаем, что там произошло, — шепнула мне жена.

Мы договорились встретиться после работы у кинотеатра, чтобы вместе навестить нашу непокорную девочку. Но в полдень вдруг раздался телефонный звонок, и Ольга грустным голосом сказала:

— Я не пойду.

— Почему?

— Боюсь, увидит меня и испугается. И как я, умная женщина, допустила такую глупость — стала раздевать девочку, чтобы доказать ей, что каждый должен честно относиться к своим обязанностям? Ведь для ребенка достаточно того, что он видит, честно или нечестно относятся к своим обязанностям его родители. Лучшего примера не придумаешь. Так ведь?

— Так, но почему ты не хочешь идти? Она уже давно забыла.

— Нет, нет, — сокрушенно ответила Ольга. — Ты не понимаешь. Тут есть одна тонкость. Она была убеждена, что я хотела ее голой выгнать на улицу. Ты зайди ко мне на работу перед тем, как пойдешь на Никитинскую. Я купила ей вязаную шапочку с двумя помпонами. Передашь и посмотришь, как она примет. Если обрадуется, тогда позвонишь, и я подъеду. Вызову такси и через пять минут буду.

— Послушай, что ты выдумываешь, — разозлился я. — У детей каждый день новое событие. Она давно забыла.

— Пойми же ты, я не хочу ее потерять, — сказала с досадой жена. — Я не хочу закреплять неприязнь, которая сейчас есть в ней ко мне. Если тебе трудно заехать за шапочкой, так и скажи.

Мне было нетрудно. Я, можно сказать, с удовольствием заехал за шапочкой и потом всю дорогу злорадно думал в такт дребезжащему трамваю о том, как осмотрительны становятся взрослые, когда выясняется, что они могут потерять любовь и уважение маленького человека. Шапочку купила и будет сидеть у телефона в ожидании того, как Алла примет подарок через посла.

Но вручить сверток мне не пришлось.

— Никаких подарков! Никаких шапочек, — громко сказала баба Валя.

Алла, увидев меня, обрадовалась, но суровые бабушкины слова помешали ей, как обычно, подбежать и повиснуть на мне. Она издалека поздоровалась со мной и спряталась в своей комнате.

— Что еще стряслось? — скучно поинтересовался я.

— Пусть она тебе сама расскажет, бессовестная. Маму свою обидела так, что та расстроенная на работу пошла.

— Сказала что-нибудь нехорошее?

— Плюнула. Она у нас теперь плюется, как верблюд. Она дождется, что я поднимусь и уеду в Астрахань жить к Иринке и тете Броне.

— Не надо, баба Валя, не сердись. Со всяким может случиться, — начал я ее успокаивать.

— Да? — иронически спросила она. — Ты бы посмотрел, как она вчера с бабой Натой поступила, тогда по-другому заговорил бы. Что-то ей не понравилось, и она заявила бабе Нате: «Уходи!» Та, конечно, обиделась. «Хорошо, я уйду», — и пошла к двери. Тогда эта маленькая тиранка забежала, загородила дорогу и заявляет: «Я говорю, в ту комнату уходи, к куклам».

— Правильно, — обрадовался я. — Она ее не прогоняла, а приглашала играть в другую комнату.

— Да? — опять спросила баба Валя. — Если ты ничего не понимаешь, то я не виновата. Защитник нашелся.

Я смущенно замолчал, заглянул в комнату, где спряталась моя племянница. Глазенки у нее забегали, когда она встретилась с моими глазами, плечи сжались.

— Аллочка, зачем же ты так обижаешь хороших людей?

Я подошел, выпрямил ей плечи и тут увидел на гвозде почти под самым потолком пояс бабы Наты с шестью золочеными дырочками.

— Нашелся? — обрадовался я. — Зачем вы его повесили так высоко?

— Он висит здесь, чтобы она знала, — объяснила баба Валя, входя к нам. — Она вчера довела всех до того, что баба Ната сняла пояс, протянула мне и попросила выпороть твою прекрасную подружку.

— Я его все равно спрячу, — мрачно пообещала девочка — Все уйдут, а я возьму и спрячу.

Пояс был повешен над кроватью Аллы с таким расчетом, чтобы она его видела, а достать не могла.

— Значит, первое, что радует ей глаза, когда она просыпается, это орудие порки? — спросил я.

— Да, — жестко ответила баба Валя. — Пусть помнит. Нас тоже учили ремнем.

Я ушел в плохом настроении. Дома в Березовой роще минут пять я не отвечал на вопросы Ольги и бабы Наты. Я накапливал в себе побольше злости и, когда молчать больше было нельзя, спросил, словно выстрелил из пистолета:

— А что же ты нам не все сказала про свой пояс?

— Как не все? — тихо сказала баба Ната, и половник в ее руке дрогнул.

— А так… Оказывается, твой пояс вовсе не потерялся. Ты сама сняла его… Ты же сама предложила выпороть Аллочку своим ремнем… Что ты так на меня смотришь?

Бабушка смешалась, задвигала взволнованно морщинистыми щеками.

— Кто тебе сказал? Валентина?

— Да. Кто же еще?

— А что же она тебе не сказала, что она попросила его у меня. Она сказала: «А ну-ка, баба Ната, дай твой пояс, сейчас мы выпорем ее».

— И вы, конечно, дали? — сказала осуждающе Ольга и отодвинула от себя тарелку с борщом.

— Дала, — виновато заморгала бабушка.

— Теперь твой пояс висит у них на ковре, как устрашение, — мрачно сообщил я. — Как Дамоклов меч над головой ребенка.

— Она же его спрятала.

— Нашли и повесили.

— Да зачем же они это сделали?

Баба Ната ужасно огорчилась.

— Вот, — сказала Ольга. — После этого она будет вас любить. Ждите.

Мы поели первое, а второго не дождались. Стукнула внезапно дверь в коридоре, Ольга пошла посмотреть, что там такое, и увидела на лестнице удаляющуюся бабушку.

— Наталья Елисеевна, вы куда?

— За поясом.

— Подождите. Узнайте там, отдали ей шапочку с помпонами? И что она сказала.

Баба Ната ничего не ответила и не обернулась. Она очень спешила. А в это время на Никитинской назревало новое событие.

Алла подтащила к своей кровати стул, взгромоздила его прямо на одеяло, подперла с двух сторон подушками и полезла за поясом. Грохот падающего стула и звонок раздались одновременно. Мама Рита побежала открывать дверь, а баба Валя ринулась в спальню. Пронзительный крик и затем плач всколыхнули сонную тишину в квартире. Мама Рита открыла бабушке дверь и тоже кинулась в спальню.

— А мне не больно, не больно, — повторяла девочка, не выпуская пояса бабы Наты из рук.

— Где ушиблась, где? — подхватила ее испуганно с пола мама Рита. Она торопливо ощупывала дочь и старалась заглянуть ей в глаза.

— Уйди, мне не больно, не больно. Уйди, ты мне делаешь больно.

— Здесь больно, да?

— Аллочка, зачем же ты упала? — склонилась баба Ната. — Дай мне мой пояс.

— Не отдам, я его выброшу в окно. Уйдите от меня все, мне не больно, не больно!

Но от каждого прикосновения ласковых маминых рук к локтю и ноге девочка вскрикивала и начинала плакать с новой силой.

Спала она в эту ночь плохо. Под утро, сажая ее на горшок, баба Валя погладила внучку по голове и спросила:

— Что же ты не спишь? Рука болит?

Алла никак не отозвалась на ласку и, посидев на горшке, вдруг печальным взрослым голосом сказала: