Удары были такие яркие, такие болезненные, Щи-цу попытался прикрыться руками и хвостом, но Чеззе без жалости ударил и по ним.

— Я буду послушным!!! — всхлипнул Щи-цу, — я буду хорошо себя вести!!!

— Вижу, наука идет тебе впрок, — в этот раз, Чеззе лично разминал ноющую попку, — надеюсь, что ты быстро выучишь этот урок, и мне потом не придется его повторять. Еще десять, по голому телу. Спусти трусы до колен.

— Не надо!!! — Щи-цу упал на колени и принялся жалко цепляться дрожащими лапками за руки Чеззе. — Я все понял, я больше никогда так не буду!!!

— Ты тянешь время, — Чеззе ласково погладил его по голове, потеребил ушко, — я не меняю своих решений, это недостойно альфы, ты получишь наказание сполна.

Он заставил Щи-цу встать на ноги и ждал, пока тот не сломался и не стянул трусики.

Попка Щи-цу, была ярко-розовой, те места, где удары ремня накладывались друг на друга, были отмечены более насыщенным оттенком. Дрожащий хвостик судорожно обвился вокруг поясницы.

— Еще десять ремнем.

Щи-цу начал кричать даже раньше, чем приземлился первый удар. Он повизгивал, подскакивал на месте и всхлипывал. Он и не знал, что порка — это настолько больно. Его попка, его бедная маленькая попочка сейчас болела так, будто бы он сел на улей. Каждый новый удар казался в сто раз сильнее, чем предыдущий. Наконец, это кончилось, Щи-цу не устоял на ногах и упал на пол, сжимая в руках наказанную, горячую попку. Удивительно, но на руках не оказалось крови, а ведь ему казалось, что Чеззе просек кожу до кости. Ягодицы были очень чувствительными к любым прикосновениям, но все равно хотелось их сжимать и гладить в надежде стереть боль. Разве можно обращаться с кем-то так сурово?

— Это не все, — предупредил его Чеззе, — еще три удара розгой.

Щи-цу всхлипнул, у него перехватывало горло от слез. Наказание заставило его чувствовать себя жалким, беспомощным и ... виноватым. Все героические мысли, что после того, как его накажут, он почувствует себя лучше, и чувство вины перед Чеззе уменьшится, были забыты. Он чувствовал себя так, будто бы расплатился за все свои грехи, прошлые и будущие, сполна. Он был готов на что угодно, лишь бы все закончилось. Он не мог поверить, что Чеззе, казавшийся ему благородным защитником всех угнетенных, причинил ему такую боль и собирался причинить еще.

— Сейчас ты меня ненавидишь, — спокойно сказал Чеззе, меняя ремень на прут, — но потом ты оценишь всю ценность того урока, который я тебе преподношу. Поднимайся.

Он вздернул Щи-цу на ноги и зажал его голову между ног, а хвост — в кулаке. Розга свистнула в воздухе, и язвительный укус впился в центр попки, в нежное местечко справа от ануса. Щи-цу заверещал, задергался, но его держали крепко. Чеззе ждал долго, до тех пор, пока младший снова не расслабил попку, и его цель не стала видна. Второй удар был таким же сильным и болезненным, и лег левее дырочки. Щи-цу цеплялся коготками за его ноги, оставляя тонкие царапины. Каким же жестоким надо быть, чтобы причинить столько боли. Почему Чеззе не простил его? Разве сильный не должен быть милосердным? Третий удар приземлился четко на сам анус. Щи-цу взвизгнул, дернулся и оказался свободен.

— На сегодня это все, — Чеззе жестко распрямил его, заставляя сквозь пелену слез смотреть себе в глаза, — завтра в семь, запомни это.

Смысл ужасных слов дошел до Щи-цу не сразу. Завтра повторится тоже самое. Как он сможет? Он же не выдержит, он слишком слабый! Его нельзя так наказывать. Чеззе смотрел строго и непреклонно.

— Да, старший, — сказал Щи-цу и разрыдался.

====== Глава 7: Тупик ======

***Чеззе

“Смирись”. Чеззе был в той ледяной ярости, когда все вокруг становится черно-белым, а запахи и звуки — слишком яркими. Очень удобное состояние для боя, но совершенно неуместное в обычной жизни. Смирись, надо же. Слава богу, он умел сдерживать это сутками и неделями: тогда, когда его арестовали прямо у дверей Управления, мир тоже потерял цвет, а чувства словно замерзли. Так что сейчас он быстро справился с собой, даже не избил наглую мелочь на месте, отложил все до вечера, как и обещал.

За день, возясь с машинками и трепясь с коллегами, он совершенно забыл об утреннем гневе и даже нашел оправдания своему трусливому и лживому котику. И упрямому, надо сказать. Последнее качество было бы сильно положительным, если б глупыш не оборачивал его против Чеззе, словно недоделанный альфа какой-то, а ставил бы на службу прайду, как и полагается правильному младшему. Так вот, все проблемы Щи-цу были в дурном воспитании! Он ничего не знал ни о доверии, ни о преданности, ни о послушании. Просто никто его не научил вести себя и думать, как полагается.

Чеззе решил с ним мягко поговорить, предоставить выбор: учиться ли жить по правилам с ним, или оставаться таким же жалким маргиналом, которым помыкают все, кто попало. О, да, Чеззе давно понял, за кого держат его котика на рабочем месте, уж в чем-чем, а в иерархии он прекрасно разбирался.

У Щи-цу хватило ума на все согласиться, и Чеззе подумал, что не будет его сильно наказывать, ограничится программой, которую ему за серьезные провинности отец в десять лет прописывал. Больно, но терпимо. Он достал ремень пошире, ведь узкий жег больнее, взял в руку пряжку, вспоминая, какие прикольные печати остаются от нее на заднице. В детстве он щеголял перед кузенами крыльями ВВС, больше ни у кого не было папы летчика. Все завидовали... Пожалуй, его хилый котик пряжки не выдержит, вон какой дохлый. Чеззе залепил первую плюху, легонько, по блядским шортикам... Вот кто так на работу ходит, а?!

Мелкий взвыл и запрыгал, держась за оскорбленный тыл. И Чеззе чуть не заржал в голос — до того тот забавно изображал. На этом цирк не кончился: мелочь явно обладала редчайшим талантом лицедейства. Он так уморительно визжал и рыдал, выдавал такие потрясающие монологи раскаяния, что у Чеззе просто ремень из рук валился, ему с трудом удавалось сохранить серьезность.

Но сколько можно притворяться? Чеззе утомил этот концерт, от визгов шумело в ушах. И, едва закончив, он пережал распоясавшемуся котику сонную артерию, заставляя умолкнуть. Мелкий мягко осел ему на руки, и Чеззе отнес его в спальню, где внимательно осмотрел попу: она была вся красно-синяя, но ни одной капельки крови не выступило. Вот ведь... котишка-врунишка. На всякий случай он принялся старательно вылизывать помидорные ягодички, обеззараживая места побоев. После наказания не положено лечиться регенераторами, должно заживать само, максимум — дезинфицирующие кремы.

Щи-цу вздрогнул, приходя в себя, и, узнав Чеззе, попытался от него уползти, поскуливая.

— Тише, тише, все закончилось, малыш, хватит уже.

Чеззе поймал его за избитую попку, задрал хвост и снова принялся лизать, уделяя особое внимание вспухшей покрасневшей дырочке. Щи-цу тихо плакал, зажимаясь, но постепенно обмяк и расслабился. И начал вилять задом и постанывать. Чеззе засунул в него палец и сурово приказал:

— Повтори, что ты запомнил из сегодняшнего урока.

— Я... прости, старший, я больше не буду... прости... только не бей...

Чеззе приласкал его изнутри, погладил по животику и укоризненно произнес:

— Повторяй за мной: я доверяю своему альфе беречь свою жизнь и честь, вверяю ему свою волю...

Он снова и снова повторял основные правила, перемежая учение поцелуями и ласками по всему телу, пока дрожащий голосок Щи-цу не зазвучал один.

— Говори, не останавливайся, — прошептал Чеззе, входя в худое исполосованное тело, опухшее колечко кожи натянулось вокруг его члена, блестя от смазки.

Щи-цу все повторял и повторял, пока его трахали, а потом Чеззе спросил, чувствуя, что тот на грани:

— Что ты сделаешь ради меня?

— Что угодно! — пискнул котик, кончая, и Чеззе тоже позволил себе кончить, и упал рядом, обнимая и поглаживая его по горячей влажной заднице. А Щи-цу беспорядочно целовал его лицо и все повторял свое: “что угодно, старший”, мордочка у него застыла в гримасе страдания... И тогда Чеззе вдруг вспомнил то, что давно и успешно прогнал из памяти.