- А, ты об этом… Да, неплох. Но, как ты, наверное, заметила, я сам не слишком знаю, когда необходимо остановиться, поэтому не мне тебя учить. Ладно, пойду-ка я пополнять запасы, - помахал бутылкой, в которой виски осталось лишь на донышке, и поднялся, - а ты пополняй багаж знаний, - улыбнулся напоследок и ушел, так и не узнав, что к чтению я в тот день больше вернуться не смогла…

***

Тихо и темно…

Лунная дорожка на полу как будто двигается, и я слежу за ней взглядом.

Я не могла заснуть.

Сириус не бушевал, не разбрасывал вещи в библиотеке и, возможно, даже не пил, но я не могла спать.

Мне нужно было убедиться, что все в порядке…

На этот раз я обулась, стараясь не шуметь, и тихо выскользнула в коридор.

Запах огневиски ударил в нос: приторный и горький, как полынь. Его жизнь тоже горькая, возможно, поэтому его так привлекает эта отрава? Скольжу как привидение, не решаясь осветить дорогу. Впереди виднеется лестница, и я засовываю палочку за пояс пижамных штанов. Нужно было оставить ее в комнате, но привычка – вторая натура. И не только в отношении волшебной палочки…

Я отчаянно прогоняю от себя все доводы рассудка, которые вопят о том, что я окончательно помешалась. А я не отрицаю… Разве возможно дышать алкоголем и оставаться вменяемой? Я, наверное, тоже пьяна постоянно, потому что моя зависимость еще более острая, чем у Сириуса. Только она другая… Особенная, щемящая где-то в животе и бегающая мурашками по коже. Как эта потребность называется? Не знаю… Возможно это лунатизм, может быть желание ощутить поток адреналина в венах и плевать, что он получен таким неординарным способом? А быть может это жалость и стремление утешить всех обездоленных? Гуманность? Человеколюбие? Интерес? Сириус? Да, у моей зависимости имя Сириус…

- Воды?

Никогда не пускайтесь в пространные размышления, когда играетесь в шпиона и крадетесь по темным коридорам. Это я поняла на собственном опыте, причем дважды…

Медленно развернувшись и вцепившись ногтями в ладони, я вгляделась в его глаза и произнесла единственное, что можно было сказать в этой ситуации:

- Да, пожалуйста…

Тук… Тук-тук-тук-тук-тук… Замерло…

Тук-тук-тук… Замерло… Тук…

Сердце плясало какой-то безумный танец: чечетка сменялась плавными линиями вальса, а позже замирало в полете… Увы, полет был не воздушный, напротив, казалось, что несчастное сердце камнем скользит куда-то в пятки.

Жилка на шее билась в ритме крещендо, и я отчаянно краснела, как будто слышала удары, которые отбивал пульс.

- Проводить?

Какое острое ощущение дежавю…

- Да, пожалуйста, - я чувствовала себя попугаем, ей-Богу, с этим своим «Да, пожалуйста», но онемевшие губы упорствовали в нежелании произносить что-либо иное.

- Это называется зависимостью, девочка…

Клянусь всеми святыми – это было чересчур. Пальцы на обнаженной коже руки, улыбка, которую сумрак делал еще более невероятной, и это его плавное «девочка», которое было одновременно самым желанным и самым непристойным словом, которое я когда-либо слышала – все одновременно. Если бы не его поддержка, то я бессильно повалилась бы на пол, просто потому что мне шестнадцать и в книгах не написано абсолютно ничего о том, что стоит говорить глубокой ночью крестному отцу своего лучшего друга.

- Ч-ч-что? – переспросила я, чтобы хоть чем-то заполнить тишину, нарушаемую лишь нашими осторожными шагами.

- Когда каждую ночь бегаешь за водой – это уже система. А система – это зависимость, привычка. Называй как удобнее, - поясняет он. – Кстати, ты не думала о том, чтобы брать стакан с водой в комнату?

«Увы, в стакан тебя, Сириус, не поместишь», - мысль была столь фривольная, что я ее отогнала, стараясь привести мысли в порядок.

- Нет, не подумала,- тихо отвечаю, в тот момент, когда он распахивает передо мной дверь на кухню. Еще через мгновение помещение наполняется светом, и я осторожно наливаю воду, боясь повторения вчерашнего. Оборачиваюсь к столу, где он сидит, расслабленно откинувшись на спинку стула. В руках неизменная бутылка и я только диву даюсь, где он ее нашел, ведь когда мы шли, ее не было.

- Садись, коль не спишь, полуночный товарищ,- ухмыльнувшись, произносит он. О Мерлин, ну почему мне столь сильно не везет, когда он рядом? Почему я не могу произвести впечатление рассудительной, разумной, а главное взрослой девушки?! Черт возьми, почему я не могу быть с ним просто сдержанной и всезнающей Гермионой Грейнджер?!

Не получается… Потому что после его слов я судорожно закашлялась, пролила воду на футболку, почувствовала, что на глазах выступили слезы…

- Девочка, не пугай меня, - он поднялся из-за стола, забрал из моей дрожащей руки стакан, легонько похлопал по спине, снова обхватил за локоть и усадил на стул. – Ты нормально?

- Да, все хорошо, - пробормотала я. На животе расползлось мокрое пятно, и я чувствовала себя глубоко несчастной. Неудивительно, что он так улыбается мне и постоянно сопровождает. Я и правда произвожу впечатление редчайшей дурочки. Почему так только с ним? Не знаю…

- Налить еще воды? – я отрицательно покачала головой, все еще жутко смущенная, чтобы разговаривать. Он медленно садится напротив и продолжает: – Виски?

- Э-э-э, я не пью…

Воздух вдруг стал очень горьким. Вдыхать больно… Это все его предложение. Проклятое огневиски, которое чудится мне везде. Постоянный спутник Сириуса, непреложный элемент его образа… Быть может поэтому его предложение выпить было столь… двусмысленным? Пить из бутылки, из которой пил ОН? Это так… нереально?

- Я знаю, - коротко смеется и делает большой глоток,- но, как гостеприимный хозяин, должен был предложить.

- Мне шестнадцать, - говорю хоть что-нибудь, в то время как глаза заворожено следят за его губами. Живот болезненно ноет, и я точно знаю, что это из-за холодной воды, которую я пролила. Ведь больше нет причин?

- И?

- Я несовершеннолетняя, - а еще занудная, правильная, рациональная, скучная… Он точно так посчитает, ведь сейчас даже я сама так думаю.

- Ты считаешь, что как только тебе исполнится семнадцать, ты сразу станешь более взрослой? Это ведь всего лишь условности, цифры, Гермиона. Можно прожить десятилетия и не заметить, а можно каждый день превращать в короткую, но полную жизнь, - я знаю, что сейчас он об Азкабане. Это ни с чем не спутаешь… В такие моменты его голос глухой, как будто из вакуума, и я вся холодею, точь-в-точь как стекленеет взгляд его темно-синих глаз. После этого он больше не говорит, а только пьет. В такие моменты я проклинаю человека, который заставил его вспомнить о тех жутких двенадцати годах, даже если эти люди это Гарри или Рон, ведь воспоминания крадут у него еще больше времени. А он и так упустил его столь много впустую…

- Буду, - сегодня я напомнила о тюрьме. И не быть мне Гермионой Грейнджер, если я не смогу вытащить его из омута, в который он уже сейчас стремительно погружался, смотря в одну точку, и рассеяно делая маленькие глотки. Он смотрит на меня вопросительно, и я продолжаю: - Я буду огневиски.

Возможно, я прокляну себя, когда алкоголь растечется по венам, отравляя меня этим адским наркотиком, но сейчас я была абсолютно счастлива. Моя маленькая победа… Его глаза снова ярко-синие и в них пляшут веселые искорки. Как же я люблю его глаза… О Мерлин, о чем я думаю?! Резко встряхнула головой, и протянула руку за бутылкой, которую он подвинул на мою сторону стола.

Губы пересохли, и я медленно их облизала. Он смотрит на меня так пристально, поэтому я быстро делаю глоток, чтобы закончить это сумасшествие.

Печет… Печет. Печет!

- Глотай и дыши, - произнес он, встал со своего места, подошел ко мне, забрал из моей дрожащей руки бутылки, а потом присел перед моим стулом на корточки, положив руки на мои моментально онемевшие колени. – Вдыхай, девочка…

И я послушно глотаю, судорожно втягиваю носом воздух и очень медленно выдыхаю… И улыбаюсь ему в ответ… Впервые в жизни…