Обстановка в институте в те времена была доброжелательная. Сотрудники очень хорошо относились друг к другу, все были любезны, искренни, добры. Проходили ученые советы, конференции, экспедиции, издавались сборники…
Не было сплетен, злословий, интриг, и мне посчастливилось поработать в прекрасном коллективе, где директором был уважаемый всеми член-корреспондент М.М. Токобаев. Он разрешил моей семье временно поселиться на экспериментальной базе Института биологии Кок-Джар, пока не будет подыскано другое жильё. Временное растянулось на 10 лет. Если бы Анна Григорьевна тогда взяла меня в свои аспиранты, мы не переехали бы в Бишкек. Раза три по каким-то делам А.Г. Головкова появлялась в нашей лаборатории. Может быть в качестве консультанта её приглашала Лидия Ивановна. В последний раз она заходила совсем недавно. Рассказывала о былых поездках на Чаткальский хребет еще с Е.П. Коровиным, как давно это было и какие это незабываемые годы, когда впереди маячили светлые десятилетия блестящей карьеры ученого. Совершенно неожиданно она пожаловалась на изменившуюся ситуацию в связи с новыми политическими веяниями в стране.
– В одночасье, в одночасье, нас лишили всего… – мужа, она называла его по имени отчеству, лишили должности, сбросили в низ с такой высоты. Он занимал в правительстве какой-то значительный пост… и Анна Григорьевна уже не декан факультета и не заведующая кафедрой ботаники в университете, и даже не рядовой преподаватель. Её просто отправили на пенсию.
Мы снова нагибаемся над картой. Наш кабинет – большая, серая, мрачноватая комната. Вдоль стены размещались гербарные шкафы, в которых хранились изученные и определенные крупными специалистами, гербарные образцы растений, в том числе – эдификаторов и доминантов разных растительных сообществ с отдаленных хребтов Тянь-Шаня. Мы тесно сотрудничали со специалистами лаборатории флоры – P. A. Айдаровой, P. M. Султановой, И.Г. Судницыной, побывавшими в разные годы в Сары-Челеке, а так же с флористами Института ботаники, из Ленинграда.
Это был очень ценный материал для сравнения и избежания ошибок. Столы стояли посредине комнаты, прикрывая проход. В переднем углу большой сейф, в котором хранились сотни разных рукописных и печатных карт, с грифом «Секретно», пачки геоботанических описаний, полевые дневники и легенды к картам. Во втором отделении сейфа – десятки книг для текущей работы. Книги имели свойство исчезать со столов, и их прятали. Основными материалами, с которыми мы работали, служили не только личные наблюдения в экспедициях, но и карты земле- и лесоустройств прошлых лет. В связи с этим я часто работал в картохранилищах земле- и лесоустроительных предприятий. Наиболее интересными представлялись первые геоботанические карты, составленные в двадцатые и в тридцатые годы, но их было мало. Они напоминали детские рисунки, казалось, совсем недавно были раскрашены цветными карандашами. Вчитываясь в названия контуров с прангосниками, с арчевниками, я видел начерченные, островершинные горы с блестящими ледниками на верху и сбегающими с них голубыми лентами ручьёв, рек и мысли уходили куда-то в те времена, под палящее солнце 30-х, и в пыль экспедиционных караванов…, а я стоял на краю дороги, провожая их взглядом. Значительно больше карт было выполнено в 1940-е и в 1950-е годы. Они составлялись с участием или под руководством лидирующего тогда в Киргизии специалиста, в области геоботанического картографирования, И.В. Выходцева, в последствии крупного геоботаника. Выполняли эту, несомненно интереснейшую работу, выезжали в опасные экспедиции, в разные уголки Тянь-Шаня, фрунзенские геоботаники – И.В. Вандышева, А.Н. Гусарова, П.Т. Жудова, В.И. Сорокина, В.Л. Фомичова, М.Д. Здвижкова, А.И. Одинцова, А.Г. Черкасова, В.В. Танеева, Л.Н. Михайлова, И.Н. Соколова, А. Μ. Молдояров, Г.С. Сабардина, М.Д. Петрова и другие, среди них Л.И. Попова и В.И. Ткаченко. Чертились карты на разных материалах: на ватмане, картоне, кальке, на тканях или холстах, иногда очень тонких и прочных. В большинстве это были интересные работы, настоящие произведения искусства. В картах 1960-1970-х годов не было недостатка. Мы работали с огромными, легко рвущимися листами бумаги, они представляли собой целые простыни, и я с неохотой их развертывал. Найти на них что-либо было сложно. Мы находили объекты – нужную речку, гору, склон, по возможности выделяли контуры обозначенной растительности и сверяли с контурами новейшей космо-фотосъёмки. Каждый контур на листах космофотосъёмки должен был найти свой прототип па листах старых карт. Этот важный момент работы трудно было упростить, мы многократно контролировали себя, сверяясь с другими источниками… Уже хочется заныть – «…ну, убедились, Лидия Ивановна, начнем проставлять номера…», но мы ещё и ещё раз сверяем каждый контур с первоисточниками.
На картах последних лет я прочитывал имена знакомых мне геоботаников – М.Д. Петровой, Л.М. Фомичовой, Е.П. Ландышевой, Т.П. Тамбовцевой, Л. Печкиной… Составляемые ими карты 1980-1990-х годов изготовлялись в виде удобных красивых планшетов. С геоботаниками Киргизгипрозема мне доводилось выезжать в экспедиции и бывать с ними в маршрутах. Это было романтичное советское время нескончаемого ожидания перемен, когда человек чувствовал свою полезность обществу и был занят ответственным делом. Тогда наука была еще наукой, и все понимали, что она нужна обществу, и никто не осмеливался её унизить, например, лишить финансирования. Институты были полны сотрудников. Уходили одни, приходили другие. Покинув Сары-Челек, я оказался среди интересных людей, в круговороте новых важных дел, сразу же выехал с заданием в район реки Кыркара, на территорию сопредельную с Казахстаном. Там, неподалеку от нашего академического стационара – четырёх вагончиков, пристроилась одинокая палатка Киргизгипрозема. Мы уступили своим соседям вагончик, а я присоединился к ним, по инициативе доктора A. C. Цеканова, который представил меня как солидного знатока растений и поручил мне помочь девушкам Тане и Ларисе в определении гербария и поработать с ними в маршрутах. В действительности же я научился от сотрудниц Киргизгипрозема больше, чем они от меня. Мы путешествовали на лошадях. Описали луковые, вероятно с луком косым (Allium obliquum), поймы, по реке Ири-Суу, в Кунгей-Алатоо; заросли караганы гривастой (Caragana jubata), которая свечами возвышалась над арчовыми стланиками, обрамленная ночным инеем сверкала в утреннем солнце; густые, из ивы алатавской (Salix alatavica), криволесья, по днищам крутых ущелий; типчаковые степи, флёмисовые и манжетковые луга в высокогорьях; еловые леса по склонам в живописных урочищах Джиргалан (впадает в Иссык-Куль), Тюп, Учкашка, Чен-Джаналач и Турук. Мы сделали десятки описаний, но это из другой книги.
Накопленные за камеральный период вопросы необходимо было разрешать на местах. Дальнейшая работа над геоботанической картой сопрягалась с экспедиционными выездами. Так были организованы поездки в Алайскую долину, в Ферганский хребет, в Кунгей Алатоо, на озеро Сонг-Куль, в уже упомянутую Кыркару, в отроги хребта Нарын-Тоо, в Чаткальский хребет. И вот мы сидим в кузове крытой машины, смотрим «телевизор». Это переднее окно в брезентовой стенке кузова. Когда от дорожной пыли и от высокогорных сквозняков задраены все отверстия, окна, задний полог плотно закрыт с наружи, переднее окно ярко светится. В его контуре мелькают склоны гор, скалы, поляны залитые солнцем, поля, дома, мосты…, взоры всех сидящих устремлены на этот светящийся квадрат…, а на экране в это время проплывают альпийские поляны Сусамырской долины – низкотравные ковровые лужайки. Я всматриваюсь в белые, невысокие цветы, мелькающие около дороги, но так и не узнал, что это – крупки, ясколки, что иное? Ими усыпаны террасы, протекающей рядом одноименной с долиной реки, местами гуще, реже, создаётся впечатление только что выпавшего снега. В отдалении видны кирпично-желтые аспекты троллиусов, здесь же лютиковые луговины и светло-желтые, характерные коврики хориспоры, сиреневые пятна хохлатки Ледебура. В километре на склоне – низкое подобие леса – заросли ив с участием березы. Мы выезжаем из Сусамырской долины, короткий подъём среди обширных снежников, покрывающих северный склон. Перевал Ала-Бель, 3184 м.
