К ловушке, которую устроил мальчишка, подлетела синица. Мокроносый птицелов замер, широко раскрыв рот. Синица, поскакивая боком, с опаской приближалась к зерну.
Царь вытянул шею.
- Не о Томруз речь, - продолжал Гау-Барува. - Нужно обезопасить восточный рубеж, замирить этих разбойных, вечно голодных саков, дружбу с ними наладить, чтоб не ударили в спину. Понятно?
Дзанг!.. Юный охотник дернул за веревку. Палка выскочила из-под таза, таз со звоном упал на землю и прихлопнул синицу. Мальчишка испустил визг ликования и бросился к ловушке.
Царь откинулся назад, облегченно перевел дух и скупо улыбнулся. Попалась.
- А-а, - наивно протянул Утана. - Вот оно что. Ну, хорошо. Пусть государь женится. Только, - Утана обвел присутствующих глуповатым взглядом и, незаметно для других, подмигнул сонному Крезу, - согласится ли Томруз выйти замуж за чужого царя? Не получилось бы, как в пословице: "В доме невесты еще ничего не слышно, а у жениха уже музыка и танцы".
Птицелов осторожно сунул руку под таз. Пошарил под ним, прикусив губу от нетерпения, коротко вскрикнул и, торжествуя, извлек из ловушки добычу, зажатую в кулаке.
- Надо постараться, чтоб согласилась! - Куруш выпрямился. Живо подтянулись Виштаспа, Крез, Гау-Барува. Утана снял с лица, как повязку, дурашливое выражение. - Вот и поспособствуешь ты мне в этом деле, Утана! Оставишь караван в Марге [Марг - ныне Мары, город в Туркменистане] и вместе с Гау-Барувой поедешь за Аранху сватать Томруз. Думаю, не сочтет мой брат Утана маленькую услугу за тяжкий труд?
Гау-Барува раскраснелся от удовольствия. Так! Отвертись, гордец.
Утана, тихий и смирный, прикинул что-то в уме, почесывая левую бровь и облизывая языком правый уголок полураскрытого рта. В разноцветных глазах, черном и голубом, искрой мелькнула удачная мысль. Он встряхнул головой - опять лениво-веселый, довольный собой и жизнью.
- Оказать услугу тебе - великое счастье, пресветлый государь! Я готов. Мы с Гау-Барувой завтра же выйдем в путь.
Помолчав, он добавил, будто между прочим, словно говорил о пустяке:
- До сих пор я торговал с аранхскими саками через посредников маргских. Они же, чтоб им пропасть, обдирают бедных персидских купцов хлеще истинных грабителей с дороги. Зачем оставлять караван в Марге? Я поведу его за Аранху, поскольку выпал столь удачный случай. Заодно со сватовством потягаемся с такими-сякими саками, посмотрим, что из этого выйдет...
И Утана невинными глазами поглядел на царя.
Гау-Барува застонал от ярости. О неисправимый! Но царь, против ожидания Гау-Барувы, был доволен.
Мальчишка дергал синицу за хвост, стараясь выдрать ей перья.
Куруш одобрительно покачивал головой. Ага! Это - хорошо. Дело, им задуманное, совпало с нуждою Утаны? Очень хорошо. Купец, стремясь выгодно сбыть горшки, ловко уладит и сватовство. Крупный караван привлечет саков, подкупит и смягчит сердце Томруз.
- Ай! - вскрикнул птицелов. Синица не выдержала, затрепыхалась, рванулась изо всех своих крохотных сил и - упорхнула.
Мальчишка противно заныл.
Куруш мрачно насупился. Он отвернулся от неудачливого охотника и сказал холодно:
- Я тоже... я выеду с вами и остановлюсь в Ниссайе. Чтоб находиться поближе к Аранхе.
Когда могучий тигр медлительно и грозно выступает по охотничьей тропе, зверем, исполненным силы, кажется и воровато семенящий сзади, чуть сбоку, неизменный спутник тигра - желтый шакал. Ему как бы передается частица мощи, исходящей от тигра. На него простирается доля страха и почтения, с которыми глядит трепещущая чангала на полосатого хозяина зарослей.
Но стоит шакалу остаться одному, он сразу же становится самим собой мелким хищником, грязным, хитрым, трусливым и злобным животным, распространяющим вокруг себя зловоние.
До гибели Белого отца Дато слыл умным, спокойным, рассудительным стариком, знатоком древних обычаев, человеком тихим и скромным - част света, излучаемого вождем, заметно отражалась на сопровождавшем его всегда и повсюду невзрачном двойнике.
Но вот источник света погас, и перед саками предстало существо темное, уродливое и дурное, обуреваемое завистью и местью.
Со дня совета Дато не мог, как говорится, ни спать, ни есть, ни встать, ни сесть - охал, кряхтел, стонал, ругался, ворочался на пыльном черном войлоке, исступленно мечтая о войлоке чистом и белом. И так извелся бедняга, что высох, как труп, зарытый в песок. Обманули Дато. Обокрали Дато. Обидели несчастного Дато.
Однажды, по дороге от своих шатров к ставке Томруз, медленно взбираясь на плотно слежавшийся бархан, он встретил стрелка Хугаву.
Трудно было старику подниматься по склону - ноги заплетаются, палка вот-вот вывалится из трясущихся пальцев. Хугава поспешно спрыгнул с коня и заботливо поддержал Дато под локоть.
- Не прикасайся ко мне! - остервенело закричал Дато. - Не трогай меня нечистой рукой. Я вижу на твоей ладони след греха. На ней еще не высох пот распутной Томруз. Что? Ты еще не устал от объятий старухи? Где совесть? Прельстился женщиной, сын которой годится тебе в младшие братья. О негодяй! Хочешь рукою Томруз вырвать у меня власть? Не удастся. Я все знаю. Дато не перехитрить. Старая кожа крепка, старая кость тверда. Старую птицу приманкой не проведешь. Старый бык и ночью найдет путь в загон. Прочь!
Подобно черепахе, у которой пополам треснул панцирь, кое-как уполз Дато за гребень бархана.
Долго стоял Хугава внизу, одурело уставившись в корявые следы свихнувшегося старейшины. Он постучал себя кулаком по виску, стараясь хоть немного прояснить мозг и, рассеянно взглянув на коня, бездумно взобрался ему на спину.
В другой раз Дато нежданно-негаданно объявился перед женою Хугавы. Старших положено уважать. Молодая женщина пригласила белобородого в шатер:
- Отведайте нашего мяса.
- Что? Пусть его коршуны жрут! Чтоб я ступил в жилище, где поселился блуд? Никогда! Где твои глаза, несчастная? Разве ты ослепла? Где твои уши? Разве ты оглохла? Разве ты ничего уже не видишь и не слышишь? Томруз сделалась подругой Хугавы. Ступай! Спеши. Торопись. Не медли. Он и сейчас с нею.
- Томруз... и Хугава? - удивилась женщина. - Не может быть. Я знаю Хугаву. И знаю тетушку Томруз. Прости, отец, но ты говоришь неправду.
