Еще не выделив ни одного ясного запаха из той пряной мешанины, что хлынула в их ноздри из мокрых зарослей, еще не взяв ни одного следа, собаки уже бешено рвались в драку. Догонять, хватать! Вперед! А там уже подвернется какая-нибудь живность.
Душный воздух чангалы взбудоражил кровь и Спаргапе. Кровь ударила юноше в голову. Он раскраснелся от возбуждения, как от жары, он улыбался криво и бессмысленно, как пьяный. Если б Спаргапа чуть меньше стеснялся отца, он бы ринулся в чащу проворней любого пса.
- Смотрите! - воскликнул Хугава.
Над кроной черного вяза, неуклюже помахивая крыльями, взлетели отяжелевшие от еды стервятники. Кинулись с тропы в сторону мохнатые желтые существа. В холодной тени, повисшей обрывком ночи под кустами гребенчука и облепихи, вспыхнули зелеными огоньками глаза лукавых шакалов, падких на падаль.
...Куски растерзанного мяса, клочья внутренностей, розовые, дочиста обглоданные кости - вот и все, что осталось от Наутара.
- Бедный Наутар! - Старый вождь сцепил пальцы вытянутых перед собою рук. - Он уподобился нечестивому персу, выброшенному собакам на съедение. Как доберется до загробного мира человек, по частям разбежавшийся в разные стороны в желудках зверей и птиц?
Саки зарыли прах Наутара у самой тропы.
Белый отец гневно сказал священному дереву:
- Ты не защитил Наутара - ты больше не Многочтимый страж. Будь проклят!
И выстрелил в корявый ствол из лука. И все охотники последовали его примеру. И утыканный стрелами черный вяз стал колючим, как дикобраз.
Вождь тягуче протрубил в рог и громко-громко крикнул в чащу:
- Пятнистая смерть! Эй, Пятнистая смерть! Выходи на поединок. Я хочу тебя убить.
Он прислушался - чангала не отвечала.
- Боишься? Хочешь скрыться от нас? Не уйдешь! Много зла ты причинила моему племени, о Пятнистая смерть. Пора взыскать с тебя за все. Кровь за кровь. Я вспорю твое брюхо, Пятнистая смерть!
Молчала чангала... Белый отец дернул за поводок лучшую собаку и двинулся с нею вокруг отвергнутого кумира. Собака, то шумно потягивая парной воздух, то коротко посапывая, чихая и фыркая, расторопно шарила подрагивающим носом в молодой осоке.
Вдруг она рывком прянула назад - и, как будто от этого резкого движения, у нее на загривке дыбом встала шерсть.
Прижав уши и плотно примкнув к ногам хвост, собака зарычала - скорей боязливо, чем грозно: на чистом песке под редкой травой виднелся отпечаток громадной круглой лапы. От следа исходил сладковато-душный, нестерпимый для собак кошачий запах.
- Сюда!
Вождь спустил первую свору. Саки ударили пятками в бока лошадей. Рванулся вперед и Спаргапа, но его настиг грубый окрик отца:
- Хоу (эй)! Куда ты?
Юнец остановился. Удивление и досада. Старик сказал насмешливо:
- Так тебя и ждет Пятнистая смерть, вон там у куста. Ишь, разогнался. Успеешь голову сломать. Не отходи от меня.
Спаргапа, чтоб не заплакать, до самого подбородка втащил губу под верхние зубы, прикусил крепко, медленно отвел увлажнившиеся глаза в сторону. И когда он отводил их, вождь так и потянулся к нему с мучительной любовью и жалостью во взгляде.
Но стоило сыну вновь повернуться к отцу, как тот опять насупился, точно дряхлый ястреб.
- Поехали не торопясь, - проворчал вождь. - Все равно не догнать сегодня Пятнистую смерть.
...Путь хищницы пролегал через плотные завесы ежевичных плетей, усаженных острыми, как щучьи зубы, шипами, сквозь колючие стены дымчато-зеленого лоха, источавшего терпкий аромат желтоватых цветов.
Солнце только на днях вступило в созвездие Овна.
Река не успела разлиться. В глинистых чащах болот, желтая, как свежий мед, стояла гнилая вода, лишь слегка разбавленная влагой недавних скудных дождей.
Хотя деревья, кусты, молодая трава распустились почти в полную силу, они еще не могли закрасить яркой зеленью рыжие пятна прелых трав прошлогодних. Черная издалека, чангала, как всегда в эту пору, была изнутри пестрой, в крапинках, как диковинная птица.
Из тухлой воды, рядом с юными побегами тростника, торчали острые, как дротик, сухие, обломанные стебли тростника отмершего, и не одна собака и лошадь напоролись нынче на них животом или грудью.
- Ку-хак!.. - С гортанно-высоким, скребущим криком взмывали из-под ног длиннохвостые фазаны.
Треск. Оглушительное хлопанье крыльев. Ударив вверх, точно камень, выброшенный катапультой, фазан на миг замирает в воздухе, чтобы перевернуться, и, косо снижаясь уходит прочь.
- Этот миг и старайся уловить, если хочешь достать петуха стрелой, сказал наставительно Спаргапе отец. - Дело трудное. Навык нужен.
Разгорелся юный Спаргапа! Звенела тетива, стрелы так и свистели. Но стрелы пропадали в одной стороне, фазаны - в другой.
- Может, у меня выйдет? - Хугава туго, до отказа, натянул двухслойный лук, откинулся назад, настороженно прищурился. И едва из кустарника вырвался крупный самец, Хугава, почти лежа спиной на крупе коня, коротко выдохнул и спустил тетиву.
- Ах-вах! - завопил Спаргапа от зависти. - Горе моей голове...
Пастух отыскал фазана с помощью собак и прямо так, прочно нанизанного на стрелу, скромно преподнес старейшине.
- Хороший петух! - Белый отец одобрительно защелкал языком о зубы.
Многое оно означает, это щелканье. Один щелчок - отрицание. Два быстрых - запрещение. Три медленных - сожаление, удивление или восхищение...
Вскинув руку со стрелой, старый вождь ласково провел ладонью по голове фазана - зеленой, будто смарагд, постукал ногтем по клюву бледно-желтому, как сухой тростниковый стебель, потрогал белый, словно снег, ошейник, взъерошил пальцем перья на груди - багряно-золотистой, точно свежепролитая кровь, осыпанная искрами, погладил крылья тускло-голубые, как осенью вода, раздвоил пестрый хвост и заботливо упрятал добычу в сумку.
- Редкая птица! Спасибо, Хугава.
Пастух застенчиво улыбнулся. Спаргапа уныло сгорбился на сером коне.
...След Пятнистой смерти широко и замысловато кружил по чангале.
Собаки вели гон вразброд. Они привыкли брать зверей в открытой пустыне, чангала сбивала их с толку. Нет, чтобы вместе держаться, дружно, стаей настичь убийцу - псы, казалось, не столько преследовали врага, сколько состязались в быстроте бега.
