Пастух заботливо расправил, растянул обеими руками колпак, сунул в него лохматую голову и пошел, не оглядываясь, от костра, исчез так же незаметно, как и появился.
Слова безвестного табунщика - изломанные, точно ветви кустарников на дюнах, меж которых он пас коней - проникли в грубоватые сердца, как шипы этих кустарников проникали, бывало, в его обветренную грудь.
Они причинили сознанию людей, затуманенному лукавой речью Фрады, жгучую боль прояснения.
Они слили вместе струи разнородных мыслей.
Они направили поток несходных мнений по единому руслу.
Томруз?
Однажды в низовьях реки, у Хорезма, саки видели, как вода разрушила царскую плотину. Влага сначала тихо, исподволь, скапливалась у преграды. Но чем выше она поднималась, тем ворчливей становилась река. У плотны закружились водовороты. И вот гигантская жидкая лавина навалилась всей мощью и тяжестью на сооружение, пробила брешь в толще хвороста и глины и с оглушительным ревом опрокинулась на отмели мирно дремавшего старого протока.
Так, после продолжительной, раздумчивой тишины, загрохотал у кургана, множась и ширясь от мгновения к мгновению, громоподобный крик:
- Томрррру-у-уз!!!
- Ох! Где справедливость? Никакого уважения к старшим не осталось в Туране. Пришли времена разброда и беззакония. Так ведь, а, высокомудрый Дато?
- Так, сын мой. Так.
Удивляюсь твоему терпению, отец. Разве лукавица Томруз не силой отняла у тебя белый войлок? А, досточтимый?
- Так, сын мой. Так. Злой женщиной оказалась Томруз.
- А ты молчишь. Ты скромен и благодарен. Наглецы как хотят, так и поносят доброго, безответного Дато. Правду говорят: "Когда змея становится старой, лягушка ездит на ней верхом". Нет, я не молчал бы! Молчать и смотреть, как Томруз возносит Хугаву? Ох! Почему, ты думаешь, она во всю глотку кричала за него на совете? Говорят...
- Неужели?! О бесстыдница! Не успела похоронить мужа... Нет, я этого не позволю! Я им покажу.
Простившись с Дато, Фрада свернул к своим шатрам. Тут он разразился бранью:
- Ох, наши саки, чтоб им сгореть! Такого тупого, упрямого народа на свете не сыщешь. Тьфу! И довелось же несчастному Фраде родиться среди саков поганых! Разве не мог сотворить меня бог где-нибудь в Парсе? Неужели ему было бы так уж трудно создать Фраду где-нибудь в Бабире, а? Не захотел, дурной старик. Поленился. И ты хороша! - накинулся он на дочь. Не сумела покруче окрутить своего недоумка. Слюнтяй проклятый! Больше и на полет стрелы не подпускай его к себе.
Понимал Фрада - не при чем здесь Райада: мог ли Спаргапа одолеть толпу? Но - надо же сорвать на ком-нибудь злость? Райада понурилась. Фрада всполошился, замахал руками.
- Ох! Не сердись, дочь. - Он гладил ей волосы и глотал слезы. - Не обижайся на отца. Ради кого хлопочет отец? Ради Райады. Мы с тобой - одни на земле. Озлобишься! Была бы мать жива... Иди переоденься. Отдыхай. А я на свирели поиграю, хорошо? Тяжко на душе.
Девушка ушла за войлочный полог, разделяющий шатер надвое, сняла бусы, браслет, платье, бережно уложила их в окованный медью сундук. Села, опустила голову на голые колени.
Первые звуки свирели напоминали чуть слышный лихорадочный шепот.
По животу Райады прошла дрожь. Она стиснула зубы и колени и медленно передернулась на ковре. Где ты, Спаргапа? Где ты? Вождь или не вождь - все равно ты нужен Райаде...
Пела свирель. Фрада плавно отрывал от клапанов пальцы и свирель роняла россыпь приглушенно-звенящих капель.
Это звездная ночь.
Это с неизъяснимой задушевностью журчала и булькала в ручье вода.
Это по берегу ручья, судорожно толкая и раскачивая осоку, тягучими порывами проносился теплый ветер.
Это с нестерпимой откровенностью звучал вдалеке зов молодого скакуна.
Райада задыхалась. Где ты, Спаргапа? Она упала, скорчилась на полу и забилась в сладостно-горьком плаче.
...Она давно порывалась уйти к Спаргапе без отцовского согласия - по сакским законам девушка сама себе хозяйка. Порывалась, но не уходила.
По вечерам Фрада рассказывал дочери о далеких городах:
- Подобно горе, возвышается Бабира, чудо света, над рекой Пуратту, и громада ступенчатых кирпичных башен, с которых звездочеты наблюдают за небесными светилами, ясно отражается в зеркальной воде канала Арахту. По каналу скользят круглые лодки из обожженной глины. От огромного царского дворца к таинственному храму Эсагилы ведет Улица процессий с изображениями львов, быков и других священных животных на стенах. Весною, на новогоднем празднике Загмук, жители города совершают на этой улице под чтение поэмы Семи таблиц обряды в честь бога Мардука.
Райаде грезились соловьи в висячих садах западных стран, статуи богов, похожих на прекрасных мужчин, и мужчины, подобные богам, снились бани, решетки на окнах, базары, бассейны, наряды, купцы, розы, павлины, гранаты, жемчуг и золото.
Туловища пленных на кольях, рабы в цепях, толпы гниющих заживо бродяг-прокаженных ей не мерещились - о них не рассказывал Фрада.
Заслушавшись отца, Райада с головой погружалась в "зеркальную воду канала Арахту" и - забывала о Спаргапе.
За пологом раздался резкий и холодный свист.
Будто ледяной ветер промчался над пустыней, шурша опавшей и смерзшейся листвой прибрежных тополей. Это Фрада изливал тоску в надрывистых переливах свирели.
Райада с трудом, как после припадка падучей, подняла растрепанную голову и осмотрелась вокруг мутными потухшими глазами. Она устыдилась своей наготы и поспешно оделась.
Спаргапа?
Девушка скривилась от отвращения. Кто такой Спаргапа? Пастух, серый сак. Вот если б он сделался царем Турана и выстроил над Аранхой ступенчатый дворец... Но разве способен Спаргапа на что-нибудь путное? И вправду он слюнтяй. Отец прав. Конечно, прав отец.
Ведь он - умный.
К вечеру погода испортилась.
Северный ветер с шумом раскачивал тростник, деревья и кустарники чангалы, со свистом проносился меж дюн, трепал полотнища намокших палаток.
Не дай бог очутиться сейчас в болотистых зарослях! Сверху журчит вода, снизу бурлит вода. Страшен голос потоков ревущих. Шорох, треск, скрип ветвей, хлюпанье дождевых струй. Ни клочка сухой земли.
