И Фомка, лениво перешагнув лужицу, пошагала куда глаза глядят. Ей было тридцать пять, но жизнь уже потрепала. Два первых брака были неудачными, оба мужа безбожно пили. Да и работала она ради квартиры вначале чернорабочей, а затем бетонщицей на бетономешалке. Сейчас она работает диспетчершей. Третий Фомкин муж работает на том же заводе, где и она, компрессорщиком. В отличие от первых мужей водку не пьет, мало того, даже к пиву относится равнодушно. Зато копит деньги, надеясь, что Фомка родит наследника. Чудной он, двое наследником у него есть на стороне, так ему все равно мало, подавай третьего.
Фомка со дня рождения живет в поселке. Всех она знает и всем помогает. Ее так порой и зовут «спасительница душ человеческих». Лимитчикам она помогает находить каналы скорой прописки, одиноким соответствующую пару, обиженных она всегда успокоит, разочаровавшихся поддержит, смирившихся приободрит. Наверное, поэтому все ее знают в округе, и все к ней идут и обращаются за помощью. Вот только Антону помочь не может. В первый раз она с такой ситуацией сталкивается.
«Галька баб отчуждает», — думает Фомка. Ей жаль Антона. Мужик-то ведь неплохой. А вот как заболела, слегла его жена, и стал он каким-то скорбным; мается, на первую попавшуюся бабу кидается. Наверное, трудно в таком возрасте мужику одному.
«И как он от такой жизни не рехнулся?.. — рассуждает Фомка, смотря вослед Антону. — Как не спился?..»
Осенний ветер приподнимает на ее груди косынку, волосы на голове. Он ласково трогает ее щеки и руки и манит вслед за Антоном. Но недолго длится тишина. Совсем близко от Фомки проносится один товарняк, затем другой. И грохот, и шум, точно несметное количество мошкары, охватывает ее всю.
«У меня ребенок скоро будет, — уходя со станции, успокаивает она себя. — А ему на что деньги, умрет, все дочке достанется. Так что и баб я ему буду искать, покудова он деньги дает». — И, достав из-за лифа деньги, она крепко зажимает их в кулачке.
Антон шагает к дому. Наступала одиннадцатая осень с того времени, как слегла его жена. Он с напряжением всматривается в окружающую дорогу. Деревья уже без листьев, темные ветви очень похожи на длинные тонкие руки, неизвестно для чего протянутые к небу. Много лет назад, находясь в плену у немцев, он, точно так же протягивая руки вверх, старался вжаться в ржавый оградительный столб. Немцы отступали. И чтобы напоследок поиздеваться, они согнали военнопленных в одну кучу, а затем направили на них бульдозер, и тот безжалостно мял кричащие и корчащиеся тела. А рядом за колючей проволокой немцы играли марш и пили, то и дело подстегивая бульдозеристов выкриками: «Хайль… Хайль!»
Антон чудом остался жив, прижатый изуродованными человеческими телами к заградительному столбу, он потерял сознание. Очнулся ночью. Из-за боли не мог шелохнуться. Бульдозер зацепил и его, вырвав клок мяса из плеча и смяв ребра. Из трехсот военнопленных еще пятеро остались в живых. Этот ад ему и сейчас часто снится. И он, покрываясь жарким потом и дергаясь во сне, кусает и рвет зубами одеяло, на весь дом, точно сумасшедший, крича:
— Убивать их, гадов, надо было! Убивать, а мы миловали!
Может, от этих Антоновых снов-трясучек и заболела Галя. А может, и не от этого, а от послевоенного адского труда. Кто скажет, от чего она слегла: болезнь штука тайная.
Переполнена горем и болью Антонова душа. Заскорузло и огрубело ко всему радостному на белом свете его сердце.
Черным табуном несутся облака к горизонту. И на фоне их пламенем краснеет дерево боярышника. Антон подошел к дереву, нагнул ветвь и, сорвав несколько ягод, кинул их в рот. Сладко-терпкая истома ударила в голову, и он, выплюнув косточки, причмокнул губами. У плотины прямо над водой летали стаями птицы. Дорога за лето перегорела, под порывами ветра белесо пылила. Достав папиросу, он, прикурив ее, улыбнулся.
Тоска в душе перекипала. Он начал думать о работе, о том, что ему завтра надо идти дежурить на проходную.
Новые туфли, которые он надел, идя на станцию, покрылись пылью. Почти у самого дома он сорвал куст полыни и аккуратно вытер их.
Он быстро забежал в дом и осторожно подкрался к комнате, где лежала жена. Нет, она не умерла, она, как и прежде, была жива, смотрела в потолок. Антон молча поправил одеяло на ее груди. Ласково посмотрев на жену, он улыбнулся.
Чуть приподняв руку, Галя касается мужа.
Взглядом скользит по его лицу, а затем, прижмурив глаза, говорит:
— Спасибо тебе…
Горячий комок подступает к Антонову горлу. Нервы не выдерживают, и его начинает трясти. Точно пьяный, натыкаясь на стулья в комнате, он выбегает во двор и, обхватив руками голову, плачет. Он чувствует себя виноватым.
Нервно подрагивает спина. И жар обиды вяжет руки. «Все кончено, все кончено…» — по-бабьи раскисает он. Хочется упасть на колени, и молиться, и во все горло просить помощи у Бога, а если нет Бога, то еще у кого-то великого и недоступного. Грубые пальцы, чуть прикрывая изможденное лицо, вздрагивают. Внутренний стыд проступает наружу. Он пугливо оглядывается, но никого нет, кто бы простил его.
— Она жива, а я баб вожу… Она все, все понимает. Я загубил ее…
Он дернулся с места, но тут же остановился. Острая боль пронзила грудь. Чтобы притупить ее, он, обхватив руками левый бок, присел на крыльцо. Угрызение совести дало о себе знать. Стыд выдавливал из него грязь. Боль закаменила сердце. И оно застучало хлестко и часто.
— Господи, что же это со мной?.. — с трудом прошептал он и, заглотнув воздуха, начал черпать рукой из лужицы дождевую воду и мочить ею грудь. Пролетающий над домом черный самолет показался Антону вырванным из могилы и теперь кружащимся над поселком крестом, готовым в любой момент шлепнуться в его двор.
«Ишь, бабка один раз как хитро сказала… Умереть мало, надо еще и за жизнь заплатить…» Боль проходила. Голова просветлела. «Небось на погоду сердце стрельнуло… — подумал он. — А может, смерть качнула…»
Запуская в дом холод и свежесть, скрипела открытая входная дверь. Два березовых желтеньких листочка прилипли к ней с наружной стороны. Точно два маленьких сердца были они. Антон в задумчивости глянул на них, скупо улыбнулся. Бедняжки, как они оказались здесь? Ветер принес их или Фомка приклеила. Антон встал и прикоснулся пальцами к листочкам, они скользко двинулись.
— Это я, это Галя… — вымолвил он и вошел в дом.
ВЕТЕР МАРИИ
Много ли одиноких женщин? Трудно сказать. И еще труднее их понять. Одна из таких — поселковая красавица Мария. Рано оставшись без родителей, она вот уже как пятый десяток живет одна. В поселке ее уважают. Работает она на станции табельщицей и на полставки уборщицей.
Ее двухкомнатный низенький домик с вылинявшей от дождей и солнца крышей стоит на горке рядом с такой же, как и она сама, безропотной речушкой Ворей, глубина которой не превышает двух метров. Дощатый забор вокруг дома выкрашен в зеленый цвет. Огород ухожен, всякая зелень в нем есть, но больше всего цветов. Астры, пионы, тюльпаны. Целое море цветов.
Сложна и таинственна женская душа. Вроде и жизнь почти вся прожита, и лучшие годы порассыпаны за спиной точно опавшие листья. Одна дорога теперь у Марии — к покою. Однако все это не так. Стоит мимо ее дома пройти леснику Илье, как закипает сердце у ней, нежнеет взгляд. Так и кинулась бы она к нему, сбежала с крыльца… Но, увы, одинока ее любовь… Илье Мария не нужна. У него есть жена.
Полюбовная тоска-лихоманка гложет женское сердце. Грех любить женатого. Но любви не прикажешь.
Неделю встречалась в молодости Мария с Ильей. Он, как и бывает в жизни, неожиданно вскружил голову бабе, а затем взял и грубо, бессердечно бросил. Она надеялась, что он погуляет и вернется. Ведь только им одним она тогда и жила. Но он не вернулся, женился на другой.
