Кроме всего, женщина она была оригинальная, не любила, чтобы ей, когда она говорила, перечили, ну а если на нее находило настроение погулять, то гуляла она на широкую ногу, не выходя на работу день, два, а то и неделю. И ничего ей за это не было. Да и что будет, не каждый пойдет в магазин с печным отоплением работать.

Ну а еще она почти всегда давала мужикам деньги взаймы. И если они долго не отдавали деньги, безусловно, она от этого бедствовала, но зато виду не выказывала, оставаясь все такой же гордою и независимою.

— С кем работать? С кем работать? — придя рано утром к Вере в магазин, жаловался Пред. — Да не с кем работать. Ни-ни-ни… души. Никифоров, даже говорить не хочу… кляузник. Молодежь какая-то непутевая. Деды… Лучше не слушать. Своими дорогами они меня замучили. А один из них, самый ярый, уже в открытую мне говорит: «Мол, придет время, и я, председатель, у него в ногах наваляюсь». Вот дрянь. Сами хотя бы палец о палец. Половина из них бывшие трактористы. Так нет же, все в один голос заявляют, мол, мы честные пенсионеры, и у нас заслуженный отдых. Вера! Ты понимаешь, я… я… я… не могу…

— Чик-чирик-чик-чирик, — пощекотав его по щечке, смеялась круглолицая Вера. — Владимир Александрович, примите успокоительные капельки. Ну, чик-чирик-чик-чирик… Я прошу вас… Ну…

Пред, поправив волосы, выпивал стаканище снежного кваса.

После осушенного стаканища Пред стучал себя по груди.

— Вер… Я не могу… Касьяновка — это дыра… Понимаешь, Вера, дыра… Нет, ты понимаешь, Вер, только из-за этого снега я и не могу зимой здесь как следует развернуть фронт работ. Потому что ведь дыра есть дыра. И это не только я говорю, это и многие там наверху так говорят.

— Тру-ту-ту-тру-ту-ту, не дыра, Вовочка, а дырочка, — продолжая щекотать его, счастливо смеялась Вера.

— Дыра, да еще какая, — добавлял Пред и проглатывал второй стакан.

— Нет, нет, не дыра, а дырочка. Ну что же ты? — надувалась вдруг Вера. — Ну что же ты?

— Да плевать я на все хотел. Потому что это есть самая настоящая дырища!

— Нет-нет. Не дыра, а дырочка. Ну что же ты? Ну, иначе я обижусь.

— Ладно, пусть она будет по-твоему дырочкой.

— Ура-а-а! — добившись своего, хлопала в ладоши Вера. — Ура-а-а… Как мило… У человека такой пост, а он…

И Вера, войдя в азарт, сняв платок, приказывала охмелевшему от волнения Преду:

— Встань на колени, я хочу на тебе проехаться.

— Черт с тобой. Пожалуйста.

И, сняв с больной ноги ботинок, он, выказывая широкую пятку, сажал Веру на спину и, елозя по полу коленками, катал ее по магазину до тех пор, покуда она не падала от смеха на бок.

— Надо же, с больной ногой и такой метраж отмотать, — завидовал Преду иногда поглядывающий в окно грузчик. — Лет пять назад точно так же Верку один офицерик катал. Так тот один круг на полу сделает и все задыхается, все воды просит, больше никак не может, как только Верка его ни упрашивает. «По-пластунски, — говорит, — могу хоть день-деньской, а на корточках хоть убей, нет сил». Ну а этот зафигачивает так зафигачивает. Шестеренки, что ли, у него в животе.

Вечером Пред, позвонив жене в райцентр, что у него и на старой и новой котельне чепе, шел к Вере ночевать.

— Какая скучища… — зевала Вера, кое-как раздевая Преда. — Раньше был мужик… Даже офицерика из-за него бросила… — Вера, надув щеки и покачав головой, останавливала свой взгляд на проеме двери, за которой лежал Пред. — Раньше почти каждый день приносил цветы, иногда сторублевку… Вместе пели, вместе плясали. Ну а теперь… — и Вера, вдруг фыркнув, прижималась к стене.

Вера мучилась. Широко открытыми глазами, точно рысь, смотрела за проем двери.

— И все из-за снега. Из-за снега да из-за этих дорог. Небось стал бояться, что снимут. А от переживаний ох как быстро современный человек хиреет.

Подойдя к окну, она вдруг вспомнила, что соседка на днях говорила ей про лекарство. У ее мужа, когда тот, заведуя овощной базой, спрятался от ревизоров в снежную яму, тоже так было. Она ему лавровый листочек нацепила, он недельку с ним походил, и все наладилось.

Не откладывая дела в долгий ящик, Вера, найдя лавровый листик, проткнула сквозь него тонкую резиночку и, исчезнув в проеме, решила тут же нацепить его Преду.

Пред гудел. Закрыв глаза и вытянув вперед руки, он рулил, ногами нажимая невидимые педали.

— Гу-у-у-гу-у-гу-гу-у… — гудел он.

— Вова?.. А Вова? — затрясла она его.

Тот мигом проснулся.

— Ты чего это… пашешь?

— Аа-а… — непонятливо промычал Пред и, придя в себя, помолчал, а потом внимательно посмотрел на нее: — Я не пашу, я наши поселковые дороги чищу, — зевнул он. — Ох и тяжело, снег уж больно рыхлый, но дела продвигаются, если ты не будешь мне мешать, то я к утру почти все дороги вычищу.

— Чудак, — засмеялась Вера, но тут же губы ее задрожали, она пощупала его лоб. Он был горячий. — От снежного кваса, не иначе — решила она и, отложив в сторону листик, сказала: — Ладно, отоспись.

Пред кивнул ей и, прикрыв глаза, потихоньку набирая ртом обороты, загудел опять.

— Вот она, жизнь начальников, — вслух подумала Вера, примостившись на постели с ним рядом. — Занесло же к нам такого, — и, вздохнув, она погладила его по головке. — Жалкий какой-то весь стал. Вов?.. А, Вов?.. Слышь?.. А может, просто тебе надо купить джинсы, кожаное пальто, зонтик, широкополую шляпу да трость. Ведь тебе давным-давно пора изменяться. Тебе надо и за ум браться, и, как Никифоров, выучить английский. Ох и дурачок ты, мой ты дурачок. Небось замучили мы тебя все здесь? Вов?.. А, Вов?.. Слышь? — Она ласково потрепала Преда за ухо. — Слышь, а ты купишь себе джинсы? Или ты боишься, что тебя, одетого в джинсы, за дороги раньше времени могут снять?

— Не-а-а, за дороги не снимут, — вдруг перестав гудеть и чуть приоткрыв глаза, ответил вразумительно Пред. — У других коммунхозников не то что дорог, колодцев нет. Так что пусть для начала их пошерстят… а у меня, слава Богу, пока все чин чинарем, колодцы глубокие, и вода в них еще питьевая.

— Ну знаешь, милый, — не успокаивалась Вера. — Это ты здесь герой, а народ возмутится — никуда не денешься.

Пред внимательно посмотрел на нее и вздохнул.

— Скажи, а что они мне могут сделать?.. Хорошо. Пусть даже дадут выговор, так он через год снимается. Даже если строгач, все равно снимут. Так что не печалься, милка, не печалься, милка моя дорогая, — и Пред, обняв ее, тихонько засмеялся.

— Почему ты такой всегда смелый? — удивилась Вера.

— А потому что я вот именно из-за этой коммунально-хозяйственной работы и стал калекой, — и Пред указал на ногу. — С такой стопой я всю зиму могу бюллетенить. А если приналечь, то я могу добиться и группы, как инвалид коммунального труда.

— Ох ты моя миленькая, — прошептала Вера и, нежно погладив Предову стопу, добавила: — Володя, а ты и вправду счастливый, твоя палочка-выручалочка всегда при тебе.

На очередном районном предвыборном собрании коммунхозников Преда выручила Вера. Она всем доказала, что именно от снега у Преда развилась ипохондрия, и если зимой к нему некоторые лица будут приставать со снегом, пригрозила закрыть магазин на учет, затем на переучет и т. д. и т. п.

— Да что вы говорите… — вздыхали порой в поселке собравшиеся в кучку деды.

— Да-да, все от снега… — объяснял грузчик. — Поначалу у него поднялось давление, потом в один прекрасный момент чик, и готово. Верка-то не обманет. Раз она сказала, значит, так и есть. Ну а для мужика, сами посудите, с такой болезнью к бабе лучше не приставать. Только опозоришься.

— Эх, старики! — восклицал тут какой-нибудь дед. — Я так полагаю, пропади этот снег пропадом, человек-то ведь дороже. Короче, Преда не трогать. Пусть Ванька дороги чистит.

— Погодите, а ведь Верка один раз и про Ваньку так говорила, а у него опосля баба двойню родила, — пытали грузчика дотошные старики.

— Нет, у Преда, вот вам крест…

— Почему?

И грузчик, оглянувшись по сторонам, шепотом объяснял про лавровый листок.