Черные, как моя собственная душа.

Ничего, Гаскар, ты будешь прекрасной жертвой Тоту. И твоя магия – станет твоими же путами, подчиненными моей воле. Для разнообразия я все же вспомню, КТО я такой. И для чего был создан моим Господином.

Его кровь – невероятно алая, и я не могу не слизывать ее с ладоней после каждого удара. Так сладко отрывать его пальцы – голыми руками. Так сладко резким ударом напряженно распрямленной кисти пробивать его мягкий живот, разрывать мышцы, выворачивая ребра, сминая в пальцах горячую, истекающую кровью печень, вытаскивать белесо-бурые ленты кишок, с улыбкой навешивая их на его искалеченные запястья – чтобы он видел.

Так сладко слышать его хриплые крики – свой красивый певучий голос с характерным акцентом он сорвал еще в первые минуты, а сейчас я не даю ему соскользнуть в спасительное небытие. Не даю умереть от разрыва сердца… он будет жить – до последнего. И до последнего осознавать все, что ему уготовано.

Это – безумие. Я знаю… Но сколь оно желанно, когда разум не желает признавать случившееся. Мой хохот рвет напуганную тишину нижнего яруса – здесь и сейчас нет никого. Все, как животные, попрятались, едва учуяв, что Зверь добрался до своей добычи.

- RRASKA TO MIO, TOTHFAIARTA! VIENO MIELE, FECTIS MIELE!

Пламя окутывает кисти рук – и мясо снова начитает кричать, биться в магической удавке. Глупый. От меня еще никто не сбегал… Не тогда, когда его кровь предназначена Богу. Новый визг – и новый приступ хохота. Он и не представляет, насколько сейчас забавен – когда его собственные внутренности намотаны на его руки – прямо на голые кости, перевитые взлохмаченными тяжами сухожилий. Кричит, надрывается, смотрит неверяще. Правильно, смотри. Твои глаза я выколю уже в самом конце – а пока смотри, любуйся на мой танец.

Почему же ты не рад? Почему не смеешься вместе со мной? Это же так весело – смотри! Вот твой желудок, видишь? Желтоватый с темным пятном – ай-яй-яй, что же ты так небрежно относился к своему здоровью, это ведь почти язва. Еще чуть-чуть, пара лет, быть может – и она прорвалась бы, устроив тебе несколько неприятных дней – вплоть до твоей смерти. Ты ведь сам не Целитель, не смог бы справиться с ней.

Ну что же ты смотришь на меня с таким выражением, Проклятый? Что же перестал кричать? Ах, да, прости, забыл, что иногда болевые ощущения притупляются… ну да ничего, ты это исправим… Вот, совсем другое дело, а ты думал, что все уже заканчивается? Ну уж нет, это только сейчас становится поистине интересно. Взгляни же, нет, не отводи глаза, иначе срежу веки… вот, хороший мальчик… Любуйся, как ты измучил собственную печень. Смотри, сколько бурых пятен, сколько ее поверхности покрыто некротическими язвочками. Алкоголь, дурманящие травы и зелья – веселая и счастливая жизнь. Ты держишь ее на ободранных до жил руках. Вот оно – твое удовольствие. Что же ты не веселишься сейчас? Неужели не помнишь, как пил по публичным домам, как дышал сладким сизым дымом, от которого кружилась голова, и чудилось, что ты – сам Создатель?

Кусай. Кусай, жуй и глотай разодранным горлом, чтобы липкая багровая кашица сползала по твоей шее на развороченную грудь. Неужели ты еще не понял, как это забавно? Почти как твои эксперименты под руководством твоего учителя – ведь ты так же вытаскивал органы из тел совсем юных и почти отживших свое. Тогда тебе было весело и любопытно, так что же сейчас я не вижу смеха в твоих глазах?! Где же твоя жажда знания? Самый лучший эксперимент – это тот эксперимент, что ты ставишь на себе самом, уж поверь мне, я знаю.

Твоя нить – пропитана гнилью и темна. Она тусклая, как небеленое полотно у плохой ткачихи. Натягиваю, дергаю – ты ведь чувствуешь, твой учитель показал тебе, как это делается. Знаю, что показал – это первое чему учат в Школе Скульпторов Плоти. Нет, я не оборву ее, но сыграю на ней свою собственную песню – песню твоих криков и стонов, что оттенит мою партию безумца.

Смотри, а вот твое легкое – кусок его. Не розовый, как положено – сероватый. Часто работал с реактивами своего Наставника, не так ли, юный Некромант, не завершивший обучения? Небрежный ученик, нерадивый, забывал повязывать на лицо полосу ткани, пропитанную нейтрализующим зельем.

Нет, тебя не ждет темнота – смотри. Я ведь обещал срезать веки? Ты не послушался – так теперь не отводи взгляд, все равно уже не скроешься за полосками кожи в два пальца шириной. Нет, не бойся, ты ведь все равно уже почти мертв – что тебе потеря еще одного куска твоей плоти? В любом случае пользоваться ей ты больше не сможешь. Я вижу в твоем разуме, читаю тебя, как открытую книгу – смотри, неужели ты не понял еще, что я уже давно все ощущаю вместе с тобой? Кварато, мальчик мой, Кварато… И разве тебе сейчас не смешно? Ты любил совсем молоденьких, правда? Юных, чистых, нетронутых. Я знаю – я сам породил некоторых из тех, кого ты покупал в Орлее. Наши Питомники – лучшие в мире… а я один из лучших Раджгар. Ты ведь тоже любил синие глаза, не правда ли?

Что? Твоя плоть, твоя мужская стать и гордость? Смотри – лишь кусок ненужного мяса. Хочешь почувствовать его в себе? Нет? Странно, я думал, ты любил себя больше всего на свете… смотри, сколь хрупка в моих пальцах твоя гордость – меня это всегда веселило, а тебя нет? Ты никогда не думал, что мужские яички похожи на глазные яблоки? Никогда не изучал их в сравнении? Ты был отвратительным учеником, малыш.

Смотри, ну разве не забавно, что сейчас ты можешь воочию убедиться в том, каким был плохим мальчиком? Ну почему же ты не смеешься? Смейся!

СМЕЙСЯ!

- оОо -

В номере у Варрика непереносимо жарко, но меня все равно колотит крупная дрожь. Я не хочу идти домой – не сейчас. Не хочу никого видеть – даже тебя. Особенно тебя. Потому что ты – воплощение самой магии, а значит, воплощение того, что прямо сейчас я хотел бы уничтожить, о чем жаждал бы искоренить даже воспоминания. И я себе не прощу, если в запале сделаю тебе больно – и не имеет значения, морально или физически.

В руках – тяжелая кружка, но я пью и не разбираю, что именно безвкусными комками падает в желудок. Варрик уныло ковыряет кончиком пера столешницу, и я с опозданием отмечаю темно-лиловые тени под его глазами.

- Извини, что вот так… ввалился, - со стуком роняю голову на скрещенные на столе предплечья. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать… Сколько он в меня влил сивухи гномьей? Литр? Два? Больше? Не знаю – я не заметил, пил, словно воду, и все равно не унял огня боли и вины, что сейчас полыхает в груди. Я не ищу чьего бы то ни было прощения, нет. Да и забвения не ищу тоже – бессмысленно.

Слова рвутся с губ сами – и я рассказываю, рассказываю, рассказываю. Про отца и то, как его спалила его же магия, свернутая внутри его тела, чтобы не светиться перед Храмовниками, про то, что я и сам сейчас так же сворачиваю силу внутри себя, чтобы не заметил, не почувствовал ни искорки Проклятия ты, про брата с сестрой, про свое такое странное, дикое, безумное влечение к юноше с сапфировыми глазами, к которому я вообще не должен был вожделеть, про Лисичку, про нашего с ней малыша, про то, как она радовалась тому, насколько он бойкий – и знала, чувствовала всем сердцем, что и он будет отмечен клеймом проклятия магии, про Остагар, где, казалось, каждый камень пропитался вонью Скверны и был истоптан грубыми сапогами Порождений, куда я отправился по двум причинам – чтобы защитить всю семью… и ради Карвера, которого так и не смог отпустить далеко от себя, про топи, по которым мы с ним неслись обратно, без привалов, без передышек, с трудом выдирая ноги из липкой трясины гнилостно-зеленого цвета…

Про забрызганные кровью стены и истерзанное тело той, кого сумел полюбить – ради будущего. Про ребенка, которого своими руками вырезал из чрева мертвой матери – и чью жизнь оборвал сам, спасая от мучительной гибели.

Про уродливую тварь, что одним ударом вырвала жизнь из того, кто был мне дороже всех на свете, пусть и никогда бы не узнал об этом.

Про Мраморную луну, чей свет для меня навсегда стал символом потерь и боли.