— Восемь центнеров, я тебе уже сказал.

— А хоть и восемь. Оправдывайся потом, отчего не под силос раздаешь, а на могильные постройки. Сразу: плохое хозяйствование, неправильный подход. А то скажут, староват Маслянка стал. Мало, думаешь, таких, что рады бы от меня избавиться? Уже разговоры пошли, на пенсию, дескать, пора. А у меня еще четыре года в запасе, вон сколько. А то вспомнят, училищ я не кончал, одни курсы. Теперь, чтобы ты знал, все молодые с дипломами, а носы задирают, черти, — не подступись. И ни на что не глядят, только все по науке. У коровы чтоб шесть сосков, у пшеницы по два колоса, у свиней по четыре окорока. А скоро вздумают тот свет вспахать, засеять. И даже не хотят верить, что была когда-то война. А какое в войну было ученье? Одна школа — лес. Кому лучше тебя знать? Хорошо, башка у меня варит, кое-как выкручиваюсь. Но времена уже не те, ой, не те, что были, когда ты у нас служил. Нынче так не поработаешь. Нынче каждый центнер цемента обязан дать прирост урожайности, мяса, молока, яиц, овощей. Все тебе рассчитают. И с каждым днем все больше требуют. А тут мужики: хошь продукцию, председатель, гони цемент. Я тебе и сотню голов могу завести, но сперва надо свинарник перестроить. Я могу то, могу это, давай только цемент. А цементу придет вагон, от силы два, и неизвестно, когда снова вагон пришлют. Голову сломаешь, кому давать, кому не давать. Пойду в день поминовения к тестю на могилу — так нет чтобы о покойнике подумать, прикидываю, сколько б вышло коровников, свинарников, силосных башен из того цемента, что здесь в землю ушел. Сердце на куски разрывается. А есть тут у нас в гмине один, только и ждет, чтобы я откинул копыта. И при каждом случае норовит подковырнуть. Старой закалки наш председатель, не больно умен наш председатель и на партийного не похож. А гмина такого учиться посылала. Теперь магистр, туда его. Попробуй прикажи ему что-нибудь сделать. Если распоряжение придет — дурацкое, мол, распоряжение. Для них все дурацкое. А распоряжение есть распоряжение. Неважно, дурацкое не дурацкое, — надо выполнять. Думаешь, от чего я седой? От старости? Нет. Знаешь, какой я крепкий — точно в прежние времена. Иной раз схватил бы дерево и выворотил с корнями. С Юзькой своей каждую ночь любиться могу. А она мне говорит: стара я для тебя, Леон. Взял бы себе жену помоложе и сам бы подмолодился. Да мы ж когда женились, ты молодая была, говорю я ей, куда уж теперь денешься. Но про себя, часом, думаю, может, и вправду жениться? А чего? Гмина все молодеет. Куда ни глянешь, везде хихикают, краснеют, а в тебе как что-то обрывается. Но попробуй женись. Сейчас скажут: ты что, того? На такой должности надо быть как слеза. Придется с Юзькой век коротать. Хотя жаль, брат. Ты вот на тот свет собираешься, а седых волос у тебя раз, два и обчелся. А я седой как лунь. Отчего? Оттого, что все думаю и думаю. А тут еще надо правильно думать, как положено, согласно инструкциям, а не как тебе взбрендится. И по-хозяйски. Справедливо. Прогрессивно. Вот и посчитай, сколько выходит этого думанья. Служебного времени уже не хватает, брат. Нужно и дома думать. При тебе жизнь была другая. Ты во время работы в шинок мог пойти. А то три дня совсем не являться. Попробуй теперь. Пусть только заметят, что председатель пьет. Но, скажу я тебе, иной раз с удовольствием бы напился до чертиков. Чтоб хоть ненадолго обо всем этом забыть. На дворе ночь, люди спят, а я ворочаюсь с боку на бок и думаю, к примеру, кому дать цемент, кому не дать. И все больше — кому не давать. Дать-то можно бы всем. Только откуда взять? Люди с этим строительством свихнулись совсем. Юзька моя и то просыпается: хватит тебе ворочаться. Думает, думает. Так и так ничего не придумаешь. Лучше помолись. А что, я б когда и помолиться не прочь. Но как при такой-то должности? Помолись-ка ты за меня, Юзя, авось и с моей души тяжесть спадет. Видишь, старая жена тоже может пригодиться в трудное время. А у молодой бы одно только было на уме. Ты не думай, что я тебе подписать боюсь. Столько лет подписываю, и сходит. Пожелал бы ты, скажем, двор зацементировать. Я подписываю, и точка. Или сделать ступеньки к крыльцу. Подписываю, беру на себя. Ноги у тебя ни к черту, а инвалидам мы идем навстречу, вот и объяснение есть. Или хотя бы нужник. Подписываю, на то воля божья. Хозяйственная постройка, не хозяйственная, можно еще поспорить. Но склеп — это склеп. Смерть, загробная жизнь, вроде к богу имеет отношение. Ну не для всех, конечно. Для некоторых ты был — и нет тебя. Хотя я бы в таких делах никому верить не стал. Человек, худого не говоря, штука сложная, хитрая. Никогда не знаешь, куда повернет. А у нас все на жизнь нацелено. Только и слышишь — по радио говорят, по телевизору показывают, в газетах пишут, на собраниях обсуждают. Неподходящее время ты выбрал, брат. Нам положено жизнь улучшать. И правильно. Люди заслужили лучшую жизнь. Больно долго мы на тот свет уповали, там, думали, будет лучше. Там справедливей. Там ангельские хоры. Здесь должно лучше быть. И будет! Вон мы на последнем собрании постановили дорогу до Зажечья проложить, автобусы ходить будут. А где дорога, там и мост. Телеги перестанут тонуть. Молодежь о стадионе мечтает — построим и стадион, пусть уж лучше мяч гоняют, чем пьют. Дом культуры б не помешал. Будет и дом культуры, не сразу, но будет. А если хочешь знать, мы и о водопроводе подумываем. Хватит, находились с коромыслами к роднику. Открутишь кран — вода бежит. А хорошо пойдут дела, и речку нашу когда-нибудь запрудим, будет озеро. Домиков понастроим, приедут дачники. Жизнь настанет, эх! Может, и рыбка будет. Мы еще с тобой как-нибудь порыбачим. И фазанов в полях завести планируем. Привезем и выпустим. Ты себе косишь, а на твоем поле фазан. Сразу работа веселей пойдет. Вдобавок они колорадского жука истребляют. А шинок под книжный магазин отдадим и взамен построим предприятие общественного питания. Пока была старая дорога — и шинком обходились. А теперь проезжих больше, чем местных, надо и о них подумать. Мажец пообещал деревянную соху. Повесили б ее над дверью, и название готово: «Под сохой». Еще думаем хор организовать. Сколько можно каждому у себя в халупе петь. Да и старики умирают, а с ними песни. А как-нибудь весной обсадим новую дорогу деревьями. У нас даже лозунг есть: посадишь дерево — получишь тень. Назначим по два дерева с гектара. Вязы, липы, акации. Увидишь, как станет зелено. А ты ко мне со своим склепом. Я тебе уже сказал, склеп — это загробная жизнь. Кого на тот свет тянет, у того, получается, на этом нет желанья жить. Да так рассуждать — уж лучше б ты не платил налогов. Налог в крайнем случае можно списать или в рассрочку взимать. А кому жить не хочется, тот, значит, назад глядит, сознательность у него, значит, не на высоте. Ой, Шимек, Шимек, и когда ты, брат, наконец холопскую душу в себе изживешь? Барщина сто лет как отменена. Санацию уже мало кто помнит. Да и оккупацию позабудут вот-вот. И самое время. Сколько можно старое ворошить. Запутаешься, где право, где лево. О будущем помыслить пора. А ты от будущего склепом отгородиться хочешь, да? Тебе плевать — ты помирать собрался! А как мне, в случае чего, объяснять, зачем на тот свет раздаю цемент? Получается, выделяю на строительство склепов. Ты-то лучше других знаешь, что я всегда неверующий был. Ни елки, ни вертепа никогда у меня не видал. И колядников я гнал как собак. И всегда верил только в лучшую жизнь. Лучшая жизнь была моей вифлеемской звездой.

Он вспотел, запыхался, в уголках рта засохла слюна. Но видно было, что собой доволен. И вроде не знал, рассмеяться ли ему или развести руками, мол, разговор окончен. А может быть, он ждал, чтобы теперь я что-нибудь сказал. Ой, Леон, Леон, ну и голова у тебя. Недаром столько лет в председателях. Времена меняются, люди умирают, а ты как дуб. Да еще восемь центнеров цемента спас, не то бы в землю ушли.

Но я ничего не сказал. Только взялся за палки, собираясь встать. Тогда он вскочил, толкнул дверь в канцелярию и крикнул:

— Панна Ганя! Две рюмки и две чашки кофе! И я сегодня больше не принимаю! — А мне: — Погоди, куда заторопился! Выпьем. Сто лет не виделись. — Будто жаль ему вдруг стало расставаться не столько со мной, сколько с удовольствием от самого себя. Даже руки потер, и на столе чего-то переставил, и меня хлопнул по спине. — Хорошо, что пришел. Ага. — Затрусил к шкафу, вытащил какую-то пузатую бутылку. — Я не пью. Редко когда, если подвернется случай. И не какой-нибудь там. — Сунул мне под нос бутылку, покрутил в руках.