— Так надо же во всем меру знать,— досадливо пристукнул кулаком по столу Игнат Петрович.— А то вот и тебя, дурака, ругают и меня... критикуют. К чему зря народ булгачить?

4

На следующий день после сладостной прогулки с Дусей в лес Сиротка сидел на завалинке дома Охапкиных и ожидал появления девушки. Шофер сиял. Крошечная кепка с пуговкой посередине, сдвинутая до отказа назад, держалась на голове вопреки всем законам физики. Неудержимая улыбка то и дело растягивала губы, морщила нос. Глаза лучились радостью. Сиротка игриво насвистывал, прищелкивал пальцами, чертил прутиком по пыли, нетерпеливо поглядывая на окна.

Наконец скрипнула дверь.

— Дунюшка!

Сиротка отбросил прутик, смело обхватил девушку и запечатлел на ее щеке звучный поцелуй, но сейчас же едва не полетел на землю. Дуся оттолкнула его и сама отпрыгнула в сторону, изогнулась, выставила вперед растопыренные пальцы, готовая к отпору.

— Что хватаешь? Ишь, распустил свои грабли!

— Дунюшка, золотце, да ведь мы...

— Я что тебе — жена?

— А как же!

— Это с какой стати?

— Да ведь мы с тобой вчера на полянке...

— Ну?

— ...поженились,— с опаской договорил Сиротка.

— Как не так! Это на меня солнце повлияло. Голова закружилась, разомлела, а ты и рад, бессовестный!

Дуся повернулась, собираясь уходить.

Сиротка опешил.

— Дуся, Дунюшка, погоди! — отчаянно возопил он.— А как же я теперь? Что мне делать?

— Женись по-настоящему, 'без обмана, не так, чтоб обвел вокруг кустика — и жена. А иначе прощай! — непреклонно отрезала Дуся и скрылась в своем доме.

Три дня Сиротка крепился. Днем он издали наблюдал за Дусей, которая все так же беспечно скакала, носилась с подружками по прииску, купалась, словно ничего и не произошло в тот незабываемый день на «Ду-синой полянке» как тогда же окрестил про себя Сиротка ласковый уголок леса, опьянивший девушку. Ночью молодой шофер ворочался с боку на бок, томился без сна. Он вновь ощущал на своих губах прикосновение теплых девичьих губ, вдыхал тонкий аромат опаленной зноем травы, смешанной с милым запахом Дусиных духов, обнимал послушное гибкое тело...

На четвертый день Сиротка решился. Он выбрился до синевы, надел свой лучший костюм и, прихватив в магазине по пути бутылку коньяку, вечером отправился к Арсланидзе на квартиру.

Начальник парка сильно удивился появлению шофера у.себя дома, да еще в такой неурочный час, но встретил Сиротку радушно:

— Проходи, Виктор, проходи. У, какой ты франт сегодня! У меня, понимаешь, Тамара прихворнула, так мы сейчас сами чаек соорудим. Верно?

Сиротка отрицательно замотал головой, поставил бутылку на стол.

— Чаек не нужен, Георгий Асланович, а вот если солененький огурчик отыщется, так это бы не вредно.

— С чего ты меня угощать вдруг вздумал? — подозрительно спросил Арсланидзе, разглядывая этикетку бутылки.— Четыре звездочки... Или набедокурил? Не рессору ли сломал? Так заводских нет, и не проси.

— Нет, не рессору...— вздохнул шофер.

После второй рюмки коньяку Сиротка открылся.

— Думал я, думал, Георгий Асланович, и выходит— пришло мне время поломать свою холостяцкую жизнь. Присушила меня Дуся Охапкина. («Ага, вот кто тебя пригвоздил наконец!» — усмехнулся про себя Арсланид-зе.) Просто жизни мне без нее нет. «Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны...» Вот Александр Сер-геич Пушкин, он эти дела здорово понимал! Приходится покоряться. Хотелось мне еще погулять на свободе, но не получается. Как-то пусто все стало без Дуси. Одна она и ночыо в глазах стоит.

— Так за чем остановка? Или Дуся тебя не любит? Так тут начальник парка...

— Нет, она согласна. Я и пришел вас просить быть моим сватом.

Арсланидзе засмеялся. Пук черных смоляных волос упал на лоб.

— Ну уж и не знаю, что тебе, Виктор, ответить.

В сватах я еще сроду не ходил. Стажа у меня, прямо надо сказать, в этой профессии нет. Там ведь как, полотенце нужно с петухами, хлеб-соль и все такое прочее?

— Да нет, Георгий Асланович, мы без всякого якова, по-простому. Но самому идти вроде бы неловко. Порядок требуется. Это не на посиделках. Тут нужно с отцом говорить.

Положили — в ближайшее воскресенье утром идти вместе к Охапкиным просить руки Дуси.

Сиротка едва дотерпел до назначенного дня. Чтобы заглушить любовное томление, он почти не вылезал из-за руля, нарочно доводил себя до такого состояния, что пластом падал на постель и забывался в каменном сне без сновидений.

В воскресенье в пять часов утра Сиротка уже был на ногах и прибежал к Арсланидзе.

— Тю, Виктор! Ты, я вижу, вконец одурел,— запротестовал полусонный Арсланидзе.— Куда в такую рань идти? Людей смешить? Они спят еще.

Кое-как досидели за картами до восьми. Больше удерживать Сиротку Арсланидзе не рискнул, видя сжигавшее его нетерпение.

Приближение жениха и свата, одетых с иголочки, не осталось незамеченным. Дуся, только что поднявшаяся с постели, отпрянула от окна, заметалась по комнате в полном смятении, потом кинулась к отцу, затормошила его:

— Папа, папа! Вставай же! К нам идут...

і

Пока Охапкин протирал глаза, потом скакал на одной ноге, попадая другой в брюки, Дуся молниеносно смахнула грязную посуду со стола, накинула одеяло на смятую отцовскую постель, поправила подушки на оттоманке и исчезла за ширмой, где стояла ее узкая железная кровать.

— Ну, не нечистый ли ты дух, спрашивается? Зачем старика отца подняла? — сердито брюзжал Охапкин, отодвигая засов двери.— Эка невидаль — начальник парка идет да Витька! Да я с ними на день, может, тыщу раз встречаюсь.

Гости чинно поздоровались с хозяином, уселись рядышком на оттоманке. Охапкин остановился напротив, удивленно помаргивая белыми ресницами, потирая красную, опухшую со сна щеку.

— Что пожаловал, Георгий Асланович? Машин нет моему участку? Всегда ты меня обижаешь.

— Машины есть. Мы по другому делу к тебе, Емельян Иваныч. А где дочка-то?

— Здесь она,— махнул в сторону ширмы Охапкин и простодушно пояснил: — Одевается. Только глаза продрала. Она вас заметила и всполошилась, ровно сватов увидела. Давай меня будить, в комнате прибираться.

Из-за ширмы донесся сдержанный стон.

— А ведь она угадала,— весело сказал Арсланидзе Он решил пренебречь дипломатическим ритуалом и сразу брать быка за рога.— Я и есть сват.

У Охапкина отвисла нижняя челюсть. Он переводил глаза с одного на другого, стараясь понять, шутит Арсланидзе или говорит серьезно.

— А вот и жених,— добавил Георгий.

Сиротка приосанился, поправил галстук и запустил косой взгляд в зеркало, чтоб удостовериться в своей неотразимости.

Охапкин понял, что с ним не шутят, засуетился.

— Да что ж мы сидим так? Проходите к столу, Георгий Асланович! Виктор! Дуся, слышишь? Принимай гостей.

Невеста покинула свое убежище, церемонно поздоровалась с Арсланидзе и Сироткой. Виктор изумленно хлопал глазами: Дусю словно подменили. Потупленный взор, поджатые губы, застенчивые движения. Тем вре-

менем сват, окончательно вошедший в свою роль, разливался соловьем:

— Любят они друг друга. Вот что главное, Емельян Иванович. Дуся хороша, и Виктор парень славный. Работник не из последних. Чего еще надо?

— Не знаю я, право, как-то это все вдруг,— мялся Охапкин.— И молода она больно, как есть девчонка.

— Зачем молода? Девятнадцать лет. Самое время,— возражал сват.— Я на Тамаре в таком же возрасте женился. Что Дусе в девках сидеть?

— Оно-то так. Я и не против. Конечно, раз парень по сердцу...— сдавался Охапки».— Смотри сама, доченька. Хочешь идти за Виктора?

— Как ты, папа,— кротко отозвалась Дуся.— Как скажешь, так и будет. Я из твоей воли не выйду.

Это благонравное заявление сильно противоречило смелому взгляду, который Дуся, не утерпев, бросила на своего суженого. Она с трудом выдерживала избранную ею роль воспитанной, примерной девушки.

— Ну, если так...— не договорил в сильном волнении Охапкин.— Подайте, дети, руки друг другу и поцелуйтесь.