— Подожди. Это я только тебе… в знак доверия…

— А маме?! Маме?! Она же с ума сойдет от радости!

— А вот ей пока не надо. Ты сядь, пожалуйста. — Валя, кивнув, послушно села на стул возле стола, вскинула синие глаза на гостью. А та смотрела оценивающе, как держится девочка, как одета. — Значит, не звонил, не писал? Валюша, дело не такое простое. Ты, конечно, знаешь… когда твой папа исчез, вместе с ним исчезли деньги…

— Опять!.. Уж не думаете ли вы?!.

— Я, Валечка, не знаю, что и думать. Михаил Иваныч остался многим должен… и суммы весьма большие. А тут еще свежий факт. Последний раз его видели будто бы вчера, в районе Арбата… ехал один, без сопровождающих… Здоровый, веселенький.

— Нет! Если его шантажисты выпустили… он не мог быть веселым! Он бы в слезах сюда прилетел! Я вам не верю. Расскажите мне о себе. — Так всегда говаривал отец, знакомясь с людьми.

— О себе? А что именно? — внимательно посмотрев в глаза девочке, сказала вдруг с печальной улыбкой: — Я тоже была такая. На лице все написано, а язычок острый. А верила людям как овечка. Один вот принц шел по степи и поманил пальчиком. И поскакала я за ним через огненную речку. Только шерстку немного на коленях опалила. Проскакала — а его нету. Зря скакала. Оставалась бы на зеленой травке. Ну, ладно. — Незнакомка поднялась. От нее веяло дорогими духами. — Где твоя мама? В магазине?

— Нет. Она и по воскресеньям трудится. — Валя запнулась. — Или я не должна была этого говорить? Сейчас спросите, сколько зарабатывает?

— Ну, не надо так… Ты же ласковая, тихая девочка.

— Всё–то вы обо всех знаете!

— Если она в самом деле зарабатывает немного… на что же вы живете?

— Есть люди — еще меньше получают! Уж не думаете ли вы — у нас в горшках алмазы, как в телесериале?! — Валя схватила с подоконника плошку с геранью. — Нате! Вы за этим пришли?! — Вырвала с корнем герань. — Смотрите! Мама с утра до ночи… у нее полторы ставки… на сердце горчичник наклеивает…

— Тише, ты!.. — Гостья отняла плошку, сунула на место герань, придавила землю пальцами, поставила на подоконник. — Неблагодарная! Я‑то добрую весть несла… пусть человек оступился, но живой — разве плохо? Спрашиваю последний раз — не звонил, не писал? Телеграмм не было?

— А, вы намекаете, что они договорились??? Он сбежал с деньгами, а они договорились?!

— Я этого не утверждаю, но такая мысль у людей может родиться. Несколько человек написали заявления, кому он остался должен. В «Вечерке» просят напечатать.

— Но это же поклеп, он честный! Он магнитную воду придумал, а ее сейчас продают без него! Он свою машину собственную заложил, хотел акции купить… и не купил. Значит, что? Значит, его с деньгами прихватили бандиты! Ваша задача найти их!!

Незнакомка медленно продолжала:

— Но вот говорят, твоя мама шубу к зиме купила…

— Донесли! Да она на свои кровные!.. И почему купила–то? Летом распродажа, самые дешевые цены. Ну и купила.

— Не горячись! Я‑то верю, но люди что могут подумать? Недавно, говорят, ходила в театр… — Никак не уймется эта гостья!

— Ну и что?! У нее подруга артистка. Тетя Света.

— Знаю. Хохотала весь вечер… выглядела довольной, счастливой… Она же понимает, что она на людях… Я сама ее как–то видела… не так выглядят брошенные жены.

— А вы знаете, как выглядят брошенные жены? — разозлилась Валя.

Незнакомка помолчала и жестко ответила:

— Да, я знаю, как выглядят брошенные жены. Или ты мне сейчас скажешь, что папа–мама ссорились?.. и она рада его исчезновению?.. Конечно, старается держаться молодцом. Но вдруг ты чего–то не знаешь? Вспомни, не было каких–нибудь странных посетителей? Междугородных звонков? Когда, например, ты сняла трубку, там молчат, и мама у тебя перехватывает трубку? И мама твоя сама не ездила никуда? В Новосибирск, в Кемерово на возможное свидание?.. Хотя, конечно, ты человек славный, доверчивый… на слово веришь. Может, это и правильно.

Валя сердилась, но попыталась думать.

— Нет, мне бы мама сказала. А если… в Москве просто похожий? Есть даже артист кино, Павлов или Петров, ну прямо как наш папа.

— Вот что. — Женщина глянула на часы. — Если хочешь, чтобы его кто–то защищал, когда он найдется… если найдется… если что–нибудь узнаешь раньше нас… — Достала визитную карточку. — Вот телефон.

— Звонить не буду! — воскликнула Валя, но карточку взяла. — Его убили!

— Пусть мертвый, но хороший?.. — усмехнулась гостья. — Глупенькая.

И ушла.

— Не–ет!.. Живой!.. — только и успела крикнуть вослед Валя.

Вот такой у нее случился разговор, когда мать была на работе. И дочка снова села к зеркалу готовить — скоро же в школу — роль поведения несчастной, но разбитной девочки без отца. Можно татуировку на плечо — пылающую розу… или плачущую маску…

4

И был день, и была незнакомая работа.

Крышу крыть — дело несложное, есть и доски, и новые гвозди № 10, да вот беда — у Мини с детства боязнь высоты. В первый же день, ухватив в одну руку топорик, а в другую — длинный гвоздь, поставив на досках босые ступни «елочкой», чтобы не скользили, он не столько думал о том, чтобы топориком в шляпку гвоздя попасть, сколько чтобы голова не закружилась и он бы птичкой сам не полетел сверху — так тянет вниз зыбкая на солнечном свету высота.

Старик, равнодушно глянув на Миню, ушел с козами к ивняку на озере. Его молчаливая жена вышла с ведром по воду, возле самого крыльца у них скважина с насосом, включила — налила сверкающей, винтом крутящейся зеленоватой воды и остановилась посмотреть, как работает наемный рабочий.

Нельзя стоять нараскоряку, надо молодцом. И волнуясь, как всегда, когда за ним наблюдают, Миня пару раз махнул мимо гвоздя по пальцам и привычно рассмеялся. И это ее заинтересовало. Глухая, да не совсем.

Жена старика молодая — не старше Татьяны, в темном пиджаке, как и хозяин, а юбка разноцветная, подоткнута сбоку. Лицо обожжено солнцем, белые зубы сверкают усмешливо, глаза глубокие, как два ствола хозяйской двустволки. Когда знакомились, пожала кисть Мине очень сильно, как парень. И прокричала:

— Живи.

И вот стоит смотрит. И Лавриков, чтобы раскованней держаться на крыше, придумал про себя, что он давно уже с крыши сиганул вниз, разбился вчистую, и теперь это лишь душа его, светлая и прозрачная, невесомая, как дымок, порхает над досками… и получилось! Как циркач, бегал, прилаживая доски и колотя, и даже шляпками гвоздей в одном месте, балуясь, имя свое изобразил: МИША.

А ночью, после часу, когда вдали за лесом пропел петух и вдруг словно бы в ответ прохрипел, громыхнул гром… и вскоре сверкнули над лесом вблизи сразу три молнии… как будто треснуло темное небо, приоткрыв на секунду–вторую, что там за ним: не мрак, нет — вечный пронзительный свет, свет высшей справедливости и блаженного успения, если совесть чиста…

И захотелось Мине бежать немедленно отсюда, с сеновала, где он выбрал себе, как в детстве, место для ночлега, унестись куда–нибудь подальше, потому что скользкое что–то и тревожное прокралось в грудь, но поздно… вот и шаги внизу, качнулась и заскрипела деревянная лестница, и по ней к Мине кто–то ловко взбирается… Да не делай вид, что не понимаешь… это она, молодая женщина, это ее горячее дыхание… стоит рядом, пригнулась, дышит.

— Тебе не скучно? — шепотом. Умеет когда надо.

— Нет, — честно ответил Миня.

— А мне скучно, как в погребе, — она провела твердой ладонью по выданному Мине одеялу, по животу Мини и тихо засмеялась. Что–то колдовское было в ее невидимом лице со сверкающими глазками. Словно две сверкающие бабочки летают в темноте. От нее пахло полынью и еще чем–то вечным, как блуд и смерть.

— А я уже спал!.. — простонал Миня.

— Что?! — услышала и захохотала, как ворона, новая знакомая. Что–то сняла с себя, отбросила, и обняла его крепко, и уже мелко–мелко засмеялась, зажурчала, ища губами его губы. — Давай выпьем. Вот, я уже откупорила…