— На Малкса? — оживает, оглядываясь, Миня. Он иногда слегка картавит, если был рассеян или озабочен, вместо «р» призносит «л», так картавят дети. А порой и некоторые другие буквы путает. — Прямо и направо. А можно — назад и налево.
— А как ближе? — подросток уже, кажется, наглеет. Уж не вяжется ли он, не подослан ли какой компанией, которая в эти минуты смотрит на них из ближайшей подворотни. Миня покосился туда–сюда — да нет вроде бы. А подросток еще ближе подошел в своих черных. У них, у юнцов, рассказывают, теперь случаются не только шила или заточки, а и шприцы с химией — укол, и ты теряешь сознание.
Лавриков, привычно улыбаясь радостно–дружелюбной улыбкой, отступил и быстро пошел прочь. Догоняет или нет? Уже с другой стороны улицы на секунду оглянулся — подросток исчез. Да нет, Миня, это был просто наглый парень, который ищет приключений. И ты тут со своими деньгами ни при чем.
Но вот из машины «BMW» на него внимательно воззрился через боковое стекло страшно знакомый усатый тип. Где Миня его видел? Кивает Мине, и Миня ему. Где его видел Миня? Никак не может вспомнить. Надо срочно уезжать с этого места — Лавриков прыгает в открытую дверцу автобуса 85, и мигом иноземная машина остается за углом, перед красным светофором. А для автобуса горит зеленая стрелка поворота. Хоть усач, кажется, и знаком, да некогда сейчас Мине…
Интересно, много ли народу возле завода? Через полчаса обеденный перерыв. Несмотря на то, что у рабочих имеется своя столовая на территории, они почти все, как объяснил побывавший в нашем городе дружок Сани Берестнёва, выходят за ворота пивка попить, а главное — со своими акциями поторговаться.
— Так по всей стране, — сказал он.
Причем он советовал предлагать самую мизерную цену. Например, начинать с червонца. И не выше «стольника». Верная цена металлургической бумажки — «полтинник». А если кто–то из других ловцов счастья начнет перебивать цену, сурово ему цыкнуть в упор: жить хочешь — отвянь.
— Так и сказать? — спросил, помнится, Миня, холодея от страха и восторга.
— Так и сказать, — хмыкнул бывший однокурсник Берестнёва по МГРИ.
— А если он из какой–нибудь недоброй компании?
Однокурсник Берестнёва, чтобы подчеркнуть важность момента, надел очки и очень строго объяснил:
— Никто из никакой компании, не посоветовавшись со своей компанией, не станет нарываться на неизвестность. Смелей и больше. Куйте железо, пока горячо.
Веселый автобус с размаху остановился на кольцевой, все высыпали под палящее зеленое солнце, в пыль и гам голубей. Миня побрел в сторону от завода (так советовали) скучающей походкой мимо бабуль, продающих огурцы и малину, постоял, нарочито зевая, купил, подсчитав на ладони мелочь, бутылку минеральной и принялся пить из горлышка. Пил и поглядывал на наручные часы, как если бы он тут ждал кого–то.
Кстати, а где же Санька Берестнёв?!. Странно, что не договорились быть в одно время рядом. Уж больно тревожно с такими большими деньгами стоять даже среди дня. В сумке стоимость двухкомнатной квартиры и еще полстолька. Не слабо?
Скоро выйдут и рабочие на жаркую площадь. Еще минут пять. Даже три. И вдруг сзади кто–то тихо произнес:
— Стоять.
— Что? — тихо спросил Лавриков. И, кажется, засмеялся от страха. Или не засмеялся?
И почувствовал, как железные пальцы двоих, кажется, людей (одна кисть потоньше и слабей) хватают его под локотки и заталкивают в низенький, раскаленный на солнце «жигуленок».
— Напялил очки, думаешь, не узнают? Это преступник, граждане… посторонитесь.
— Вы что делаете?.. — вспомнив о людях вокруг, тихо заныл–заскулил Миня, пытаясь вырваться. Ах, почему он не может заорать во все горло, ведь орал же когда–то в детстве с одного берега на другой друзьям? И в армии вместе со всеми: «Ур–ра!!!» А вот тут не получается, и все… Но зато Лавриков сам пригнулся и нырнул головой вперед, надеясь мгновенно выскочить из легковушки с другой стороны. Но на переднем кресле кто–то уже сидел, он обернулся — в черном чулке (или в спецназовской маске?) — и быстро стукнул Миню по голове, и тот с мутящимся сознанием свалился, как мешок, на кожаное вонючее сиденье…
А через какое–то время Лавриков очнулся — лежит в душной траве, среди доцветающих одуванчиков, в лесу, возле шоссе. Череп в области темени свербит. И словно темно вокруг, хотя в небе светит солнце. Поморгал глазами — кажется, глаза целы. Пошарил вокруг — нет сумки. Ужас! Значит, нету всех денег???
Поднялся на дрожащих ногах. Нету сумки, нету!!! Значит, за ним следили? Знали? Откуда? Или просто по лицу вычислили? С чего бы это в знойный день человек с сумкой торчит недалеко от проходной завода?.. Не он, видимо, первый и не он последний охотник за дешевыми акциями…
А где же Саня Берестнёв? Под носом кожу стягивало. Поскреб ногтем — это засохла кровь. И к щеке словно кузнечик прилип?.. Тоже корочка крови.
— Сволочи!.. Туки!.. — Миня почему–то вскинул руки к небесам, словно взывая к Высшей справедливости… тряхнул ими и поплелся, сам не ведая куда, по обочине дороги. Время от времени мимо проносились машины. Попроситься на попутную? А чем заплатишь? В карманах только мелочь на автобус. Охота было лечь и уснуть…
Да и куда он плетется? Может, надо в обратную сторону? Вот какие–то деревянные дома и красные кирпичные коттеджи. Удивленно прочел: «Собакино». Послушайте, это же черт знает где, за аэропортом!
А вот и, как некий соляной столб в Библии, телефон–автоматная будка сверкает стеклами во все стороны. Пошарил по карманам, нужен пятак. Есть пятак.
Кому позвонить? Конечно, Берестнёву.
Трубку в городе сняли. Миня забормотал в пластмассу жалобным голосом:
— А Саню мозно? Это Миня. Как? Куда уехал? Потему в Сочи?.. — Но трубку уже бросили, послышались короткие гудки.
Надо было представиться, хотя это вряд ли бы помогло Мине узнать точнее про друга. Мать у Сани, усатая, грудастая Ираида Николаевна, со странностями, друзей Сани недолюбливает, а про Лаврикова говорит: легкомыслый, слишком много смеется. Нечего радоваться, если СССР разрушили, электричество и транспорт отдали олигархам, а соседи собак развели — целых три штуки…
Лавриков повесил трубку и решил так: Саня скупил много акций и улетел, счастливый, отдыхать в Сочи. И только ему, Мине, как всегда, не повезло…
2
Прикрыв ладонью темя от жгучего солнца, он плелся пешком в город. На междугородный автобус не хватает. Ах, надо было часть денег рассовать по карманам, сунуть в носки, к щиколоткам, как делают азербайджанцы на базаре, Миня видел. Ах, да ладно! Идти километров сорок. Как–нибудь.
Не это главное. Главное — как быть дальше?
Основную часть утраченной суммы он занял под залог квартиры у Вячеслава Каргаполова, старого знакомого, который еще лет пятнадцать назад, в студенческие времена, предлагал свою любовь Татьяне, жене Лаврикова. Наверное, уж из квартиры ее не выгонит. А Миня заработает, отдаст.
Только вот беда — паспорт дома. А куда без паспорта? А появиться сейчас там невозможно. Какое же ты чудо в перьях, скажет жена. Какой же ты рассеянный с улицы Бассейной, хихикнет дочь.
Почему ему так в жизни не везет? А когда ему везло? Он когда и родился–то, рассказывала акушер тетя Зина, не шибко хотел на свет божий вылезать — ножкой дрыгал… Спасибо покойному отцу: научил смеяться, когда больно. Отец работал в механической мастерской при совхозе, клал, бывало, при маленьком сыне рыжую от курева и огня ладонь на наковальню и, отвернувшись, ловко прострачивал острым кончиком молотка между пальцами.
— А если промахнешься, надо хохотать. Попробуй!
Миня сразу же влепил по пальцу и захныкал.
— Еще раз! — закричал отец, шевеля, как таракан, усищами.
Миня попробовал еще раз, попал по ногтю. Ноготь к вечеру посинел, но Миня на расспросы матери соврал, что на палец с полки выпал том Пушкина (у них дома имелась книга Пушкина размером с полпатефона). И не раз, и не два приходил потом сынишка к отцу и научился бить меж пальцев, не глядя, и надрывно смеяться, смаргивая слезы, когда попадал по живому…
