Нет кормильца. И пусть даже не кормильца, а просто мужа и отца. Хорошего человека.
«Неужто он бросил меня?» — страшась и стыдясь своей мысли, подумала Татьяна. Правда же, эта мысль явилась первой, несмотря на дикость ее и неожиданность. Слишком уж странно вел себя Миня в последнее время. Обижался на любую мелочь. Например, постирал носки и повесил сушиться в ванной на полотенцесушитель. А зеркальная труба так горяча, что мокрое пристает, потом эти черные пятна не смоешь и не отдерешь.
— Повесил бы на балкон, — сказала походя Татьяна.
А он:
— С балкона лучше на луну глядеть… — и уже отвернувшись, добавил: — Рыбкой вниз плыгать…
Или вдруг такая дикость: среди ночи смотрит по телевизору футбол, он, интеллигентный человек, прочитавший много умных книг и многих еще не прочитавший, — что в этом футболе? Правда, звук прибрал… но и приглушенный рев стадиона спать не дает…
И еще наладился пить пиво. Зачем эту ерунду пить? Выпей глоток вина или даже водки. Так нет, бутылку, а то и две за вечер, тускло глядя в угол. Конечно, Татьяна понимала: не ладится у него ни с бизнесом, ни с наукой, но надо пытаться, пытаться, надо выработать терпение.
— Как твой Каргаполов? — обожжет синими глазами и потупится. — Я так не смогу никогда… — и, отвернувшись, добормочет какие–нибудь странные слова, вроде «в ближайшие двести двадцать лет»…
— А почему бы и не поучиться у таких, как Каргаполов? — мягко отвечала Татьяна. — Он малосимпатичный человек, но не откажешь в уме, в настойчивости, ведь так?
Миня в ответ молчал. Наверное, вспоминал, как настойчиво Вячеслав вышагивал следом за Татьяной на пятом курсе, хоть она и сказала ему, что видит свое будущее с другим человеком. К счастью, Каргаполов вскоре женился на какой–то болтливой красотке с третьего курса и надолго ушел из поля зрения Татьяны. Хотя кто же в городе не знает адвоката Каргаполова? Ездит на роскошной иномарке ярко–вишневого цвета, за стеклом табличка «ПРОПУСК ВЕЗДЕ»…
Недавно, в начале июля, бывшие однокурсники устроили традиционную встречу — «15 лет врозь» — и хвастались в лесу у костра, кто чего достиг. Миня с растерянной улыбкой сидел на пеньке, возле горы тлеющих угольков, трогая их веткой, а Каргаполов хорошо поставленным голосом вещал, как радио со столба. И вдруг, отодвинув в сторону свою поблекшую за эти годы жену, бывшую брюнетку, ставшую блондинкой, громко заявил Татьяне, что хочет немедленно с ней говорить. Татьяна пожала плечами, и они отошли в кусты, доцветающие каким–то пошлым кирпичным цветом. И Вячеслав стал шепотом кричать, что они с Татьяной сделали страшную ошибку, что он несчастен, что она несчастна… ну, кто такой Миня? Смешно! И не возражай! А он, Вячеслав, готов сейчас на глазах у всех встать перед ней на колени и просить ее… Пятясь из–за его ожесточенного (может быть, и пьяного) напора, Татьяна оступилась и упала — он бросился помочь ей встать…
Татьяна еще до этого успела заметить — Миня исподлобья, как волк, уставился на них с Каргаполовым. Наверняка если и не слушал, то видел, как они разговаривали. А когда она упала, то вскочил ощерясь, именно как зверь, на четыре конечности, но Татьяну уже подняли…
И кто же тут из политехнического?.. Один из старых приятелей Мини стал тоже громко, нарочито громко рассказывать, что Лавриков лет десять назад изобрел антенну, которая ловит все телеканалы. А она всего–то размером с гантель, на концах диэлектрики, вроде вафель… и ловит! Только Миня объяснить не смог, почему ловит. Наверное, ушлые москвичи давно уже идею уперли…
Услышав слова в свою защиту, Миня смутился, покраснел.
— Не надо! — И пошел прочь, бормоча: — Что не объяснено, то не существует… если нет теолии, то нет и разгадки…
Наверное, он очень болезненно перенес разговор жены с Вячеславом. Да и какой разговор?! Каргаполов не давал ей и словом возразить. Татьяна и острить пыталась, и обрывала его, а он зычно хвастался, что его обожает весь город, что он увезет ее в Испанию…
— Speak to me!.. Speak to me!.. — И еще: — Basta con decir!.. — повторил он несколько раз. Позже Миня, запомнив эту странную фразу и сообразив, что она на испанском, нашел словарь и перевел. «Стоит тебе только сказать!» Ишь ты! Еще и шифрует разговор!
После той встречи выпускников Миня особенно замкнулся в своих мыслях. Уходил из дому рано, возвращался поздно. Он помогал друзьям по политехническому лепить какой–то особенный пенобетон, и там ему платили копейки. Он возил на старой машине инвалидов Чечни на митинги, в больницы, однако денег с них, конечно же, не брал… Милый, уединенный Миня!
Но когда они оказывались в постели — ведь женщину не обмануть, — Татьяна чувствовала: он по–прежнему любит ее… он осторожен с ней, он боготворит ее… Нет, он не мог ее бросить, да еще убежать, собрав все домашние деньги… Он не такой. Миня может любую глупость сотворить, но он честный… Наверное, по наивности влип в какую–нибудь «афелу»… Но где же он теперь? Каждый вечер по телевизору показывают фотографии то детей, то вполне взрослых людей: ВЫШЕЛ ИЗ ДОМА И НЕ ВЕРНУЛСЯ, ПОМОГИТЕ НАЙТИ…
Миновала неделя — от Лаврикова никаких вестей. Начался август, но погода еще держалась теплой, без заморозков, с паутиной на уличных тополях. Если, не дай бог, Миню где–то избили, он не замерз, рассуждала Татьяна, и обязательно вернется. Если его забрали в милицию, он бы уже позвонил или как–то иначе дал знать о себе. Но если он до сих пор не вернулся и даже не дал знать о себе, значит, убит. Или в плену? Что рождает хоть какую–то надежду. Но у кого Миня может быть в плену, Татьяна и домыслить не могла. Жили не тужили вдали от разбойного Кавказа, в Сибири… разве что чеченцы уже и здесь начали красть людей… не китайцы же!
В милиции приняли ее заявление о пропаже человека на третий же день (хотя, говорят, положено через неделю, а то и через месяц), объявили Миню в розыск. Фотографию Лаврикова несколько раз показали по телевидению. Время от времени звонили друзья, выражали соболезнование. Но вот принялись откликаться и незнакомые люди. Увидев фотографию Мини на экране, двое совершенно неведомых Татьяне горожан заявили, что он занимал у них деньги: у одного — сорок тысяч рублей, а у другого — двадцать пять тысяч долларов. И пусть Татьяна немедленно перешлет этот долг ценным письмом по следующему адресу: п. о. 49, а/я 5. Ясно, что вымогают. Вот пойти и узнай, кому принадлежит ящик. Но, с другой стороны, если не боятся назвать номер ящика, может быть, правда, Миня занимал?.. А некие доброхоты шепчут в трубку: якобы видели Миню в аэропорту с какой–то красоткой в кожаной мини–юбке и темных квадратных очках… а кто–то уверяет, что встретил его буквально на днях в бане, естественно, голого, но с портфелем, в котором, очевидно, лежали те самые деньги, о которых уже давно говорит город. По слухам, в том простеньком, обшарпанном портфеле Миня носил с собой около миллиона… кто говорит — рублей, кто говорит — долларов…
Однако Саня Берестнёв, Минин друг, после пьяной недели (боялся на глаза Татьяне показаться, но наконец явился!) убедил полумертвую от страха Татьяну, что Миня никогда не пошел бы в баню с деньгами, да еще с большими… Наверное, в самом деле ограбили… он же собирался купить сколько–нибудь акций завода… да вряд ли купил, так как разговоры, что новые русские скупают акции, уже долетели до МЗ, и рабочие вдруг стали отказываться отдавать бумажки свои по цене, еще вчера казавшейся им выгодной. Цена подскочила в семь раз!
— Какие акции? О чем вы? — Татьяна трогала тонкими мизинцами себе виски. — Я ничего не знаю! Я — ничего — не знаю! Ай донт ноу!
Пыхтя и краснея, и почему–то оглядываясь, долговязый Саня поведал писклявым своим голосом Татьяне об их с Миней задумке, он понимал, что виноват, — отправил доверчивого и тихого друга одного к проклятому заводу. Оказывается, сам–то он побывал там еще утром, до первой смены, и потом, расстроенный, как раз и пошел в сауну к друзьям из спорттоварищества «Белые ночи» (но не «Сочи», как послышалось по телефону).
