Ах, забыть, забыть. Она протянула ладонь под падающие снежинки. Одна красивая, хрустальная, с дюжиной ножек, упала на рукав куртки, покатилась и замерла, обломив одну или две ножки. Татьяна уставилась на нее, как, бывало, смотрел Миня на все неожиданное. Да, зима начинается, зима. Как ты там, милый? Эти белые колесики небесных часов зря не выпадают… Надо торопиться. Сегодня Татьяна добывает картошку.
Нынче они с Миней посадили ее немного, не больше сотки, и Татьяна, вновь натянув его трико, принялась копать тяжелую глинистую землю. Травы–то, травы! И высоченная лебеда, и откуда–то взявшаяся конопля, и огромные, до сих пор зеленые лопухи хрена, расползшиеся, как крокодилы, и молочай, молочай… Надо было вовремя окучить, да руки не дошли. Все откладывала, откладывала, а тут и Миня…
Картошка мелкая, грязная, с одной лунки не больше двух–трех. А некоторые семенные старые картофелины, как округлые камни, так и пролежали все лето, ни ростка не дали. Да что же это такое?! И боже, едва ли не из каждой новой картошки торчат виляющие хвостики «железных» червячков. Бессмертные прожорливые твари! Миня их изживал и керосином, прыская из лейки на землю, и вылавливал, специально зарывая на время крупные очищенные картофелины. А этого проволочника все больше и больше…
Татьяна отнесла пятое или шестое ведро в гараж и, высыпав на расстеленные газеты картофель, услышала сзади шаги. Вздрогнула, резко обернулась.
— Кто?! Что угодно?..
Важными шагами по прямой к ней подходил третий сосед по даче (его каменный одноэтажный дом через улочку), усатый толстяк Иван Федорович Жмийко, полковник с отставке, назойливый, как осенняя муха. Как только исчез Миня, он начал приставать к Татьяне с просьбой продать ему гараж.
— Зачем он вам? — бормотал Жмийко, щеря желтые зубы и вытирая зубы платком — такая у него привычка. И невнятно продолжал. — Мотоцикл этот уже ни на что не годен… а инструмент вы могли бы держать у меня… Я тут практически живу.
В самом деле, он и дневал, и ночевал у себя, разглядывая через окно с решетками в бинокль всех приезжающих.
— Я подумаю, — коротко ответила Татьяна и на этот раз, чтобы не ввязываться с ним в долгий бесполезный разговор. И, взяв лопату, дала понять, что она занята.
Перекосив вареную свекольную физиономию, пряча платок в карман, отставник побрел на кривых старческих ногах к себе, за железный решетчатый забор, увитый поверху колючей проволокой. А Татьяна осталась, не дойдя до картофельных посадок, вдруг словно впервые увидев на грядках увядшие цветы в белых шапках — их так любил Миня, все эти астры и пионы, георгины и ромашки… Кому сегодня они нужны? Никому. Но Татьяна все равно их оставит на месте, пусть пламенеют, кричат небесам синими и красными устами о ее боли. Бомжам цветы ни к чему, а если даже сорвут и на базар с ними выйдут, то у них никто не купит, сочтя, что собрали на кладбище. А впрочем, тут и есть кладбище… если Мини нету больше на свете…
Татьяна оступилась, поскользнувшись ни подгнившем огурце. Ах, вот же еще забота! До сих пор не повыдергала и не перенесла на травяную кучу в угол участка длинные стебли огуречного царства, мохнатые веревки от кабачков. Какие же они холодные, перчатки намокли, пальцы озябли. Но главное — картошка! Снова метнулась с лопатой копать. Надо было Валю попросить, но девочка уже учится, а когда она не в школе, пусть сидит дома, со страдающей кошкой. Кстати, надо завтра отвезти животное в ветеринарную клинику, пора резать — орет ночами, спать не дает, дочку смущает, наводит на всякие пока не нужные ей мысли…
И напрасно, напрасно Татьяна в свое время попросила Миню избавиться от пса. Это ее грех. Ну жил бы у них Аркашка, с кошечкой бы дружил… красивый был пес, хвост как огромный белый бублик… Если Миня вернется, они обязательно заведут собаку.
Что, что еще Татьяна должна была сегодня сделать? Надо погреб проветрить. Пока картошка обсыхает, пусть и погреб от влаги отойдет. Зашла в гараж, напряглась, или как говорил Миня, сгруппировалась, и откинула тяжелую квадратную крышку из листового железа. Из глубины кирпичного колодца дохнуло теплым и прелым. Полезла вниз, держась руками за мокрые поручни лестницы — гниет лестница… не дай бог обломится… Миня не успел сварить железную… Если как–нибудь однажды Татьяна сверзится туда, кто ей поможет? Ах, не успели они с Миней сына родить… все откладывали… суждено ли теперь?
В погребе сумрачно и душно, хоть и пустой он совершенно. Видимо, набухли деревянные сусеки, надо бы разобрать да на ветер с солнышком… Только где солнышко? Снова сеется снег… хоть и тает в полдень, да валит без конца…
Наверху послышался шелестящий шум. Кто–то зашел? Татьяна испуганно крикнула:
— Кто?
Мелкие шаги быстро улетели прочь. Кошка? Собака? Татьяна торопливо вылезла — в гараже никого.
Взяла лопату и снова принялась копать. Но через два–три ведра опустила руки. Нет, сегодня все, никаких сил не осталось. Да и домой надо, как там дочка? Кто звонил? Кто приходил? Да, да, да, переодеться и бежать. Уже темнеет.
Зашла в избушку, села на топчан, достала сигарету и закурила. С недавней поры тайком от дочери стала курить…
22
Миня проснулся поздно — в окне было светло, снова валил снег. Умывшись в потрясающей теплой ванной (дверь с белой пластмассовой ручкой рядом) и оставаясь в халате, чтобы не омрачать красивый дом своей одеждой, Миня медленно сошел вниз — с первого этажа доносился запах чего–то горячего, вкусного — и увидел за столом двух молодых парней, которые кушали с вилками и ножами. Увидев незнакомца, они разом вскочили:
— Кто такой? Вы как сюда попали?
— Я? С Андреем, — доброжелательно улыбаясь, ответил Миня. — А где он?
— Не важно где. Уехал в город. А вот про вас нам никто ничего не сказал.
— Ну позовите… не помню как ее зовут, женщина здесь была вечером.
— Тоже уехала. — Самый суровый на вид парень (высокий мешок бицепсов) подступил ближе. — А не обманываешь, дядя? Может, подслушал и через окно?
Миня пожал плечами.
— Зачем мне обманывать? Мы с Андреем собилаемся на Тибет.
— Какой Тибет?! — зло буркнул парень пониже. — У него дочка больна. Шибко добрый у нас Андрей Андреевич, как выпьет, так всяких прохожих зазывает… В прошлом месяце, между прочим, телекамера исчезла.
Высокий охранник подошел еще ближе. От него одуряюще пахло одеколоном. Лавриков развел руками.
— Позвоните ему. Да, собственно, если он занят, я пойду дальше. Попью воды… я и есть не хочу.
— Позвонить можно, — согласился высокий. Взял со стола сотовый телефончик, набрал номер. И тоненьким голосом. — Алё?.. Андрей Андреевич, извиняйте, это мы… а что делать с этим… гостем… как каким? Ну, который тут ночевал? Да? Во как?! — Высокий отключил телефон и хмыкнул. — Сказал: гоните его на хрен.
Миня обиделся, заплескал фиалковыми глазами.
— Этого не может быть. Мы вместе умные книги вспоминали.
— Пошел вон! — заорал младший, похожий лицом на мопса. — Халат еще украл… где твоя одежда?
— Наверху. — Миня кивнул наверх. — Хорошо, я оденусь.
Высокий буркнул низенькому:
— Сходи. Присмотри..
Огорченный до глубины души (это недоразумение!), Миня поднялся и под присмотром толстого охранника надел свои серые штаны и клетчатую рубашку, спустился снова на первый этаж, напялил полушубок, шапку, собачьи унты и, взяв в руку связанные вместе солдатские ботинки, пошел на выход. Но на прощание ему захотелось сказать молодым людям, что так христиане не поступают.
Однако не выслушав и двух слов бородатого странника, низенький охранник заорал:
— Иди-и… пока живой!.. Ходят тут!
А высокий вдруг свистнул:
— Рекс! Роза!
Из–за клумбы, покрытой белой шапкой снега, выскочили, как легкие тени, две рыжие овчарки и подлетели к Мине. И зарычали.
— Беги, мудак!.. пока они тебя не разорвали! — крикнул высокий.
Но Миня прекрасно знал, что бегать от собак нельзя. И он медленно двинулся к воротам.
