– Мне не нужны их деньги, – ответил Поперека.

– Я говорю о долларах, – уточнил без улыбки Карсавин. – Почему не взять? За все надо платить. А мой сын при мне извинится. Хотя писал эту гнусность, конечно, не он. Мальчика просто подставили. – Карсавин покрутил в воздухе трубкой. – Понимаете... библейская ситуация... кто не с нами, тот против нас... Купить вас не могут, это я доподлинно знаю. Остается ошеломить, чтобы толкнуть вас на какие-то действия в смысле выбора своего берега. Повторяю, я не сторонник таких методов. Но если уж случилось, вы должны знать мотивы.

Величественно кивнув, академик, наконец, ушел. Поперека открыл раму окна.

Надо же, Виталий Олегович уже в редакцию позвонил. И откуда у газеты такие деньги? Но если и требовать, надо требовать с заказчиков? А как докажешь? Ладно, черт с ними. А вот то, что поведал академик, любопытно. Неужто грядет новый 17-ый год?! С ума сходят политики. Но я ни в какую партию не пойду.

Только задумался Поперека над научной статьей, как зазвонил на столе телефон.

– Это Сойкина Елена, движение “Единая Россия”, – представился звонкий голос. – Мы с возмущением узнали, что...

– Не нужно... – буркнул Поперека и бросил трубку. “Самозванцы! Тоже! Понавешали по городу плакаты... будто бы берут под свой контроль выплату зарплат и пенсий трудящимся... Вы бы хоть узнали, сколько получают профессора, и когда получали последнюю зарплату?”

Телефон зазвенел снова, и Поперека снова бросил трубку. И пошел домой.

Выбрав путь через березовую рощу, чтобы меньше встречать людей, он подумал: хорошо, что мать никогда уже не прочтет этой публикации, а отец далеко, в соседней области, и ему не до сына... с молодой женой живет. И не стыдно?

А тебе? Третий или, вернее, четвертый раз женат (на Наталье – после Люси – второй раз) – не стыдно? Тумбочка была твоей женой – не стыдно? И еще, бог свидетель, сегодня секунды растерянно стоял перед ней. Уж не ожидал ли, что она возьмется помочь тебе? Тебе что, еще и твои бабы должны помогать? Тебе, железному кобелю-волку, как ласково тебя называла в год нелепой совместной жизни бывшая одноклассница Люся....

А разговор со стариком Карсавиным весьма интересен. Если я буду в какой-нибудь другой партии, что все мои претензии в адрес КПРФ будут восприниматься логично и спокойно. А если я независим – непонятно, зачем я веду ту или иную работу. Стало быть, надо определяться?

Я – определился навсегда. Я – свободный человек.

8.

Эту ночь он провел в бывшей квартире матери. Петр Платонович с Натальей лет двенадцать назад, когда сами вновь сошлись, помогли ей продать родной домик на станции Беглецы, где она осталась одна, и купить однокомнатную квартиру в Академгородке, в доме на самом краю застроек, над рекой. Мать радовалась новому месту, не могла надышаться воздухом живой тайги и большой воды, но болезнь уже забирала ее...

После ее смерти Поперека как-то обыденно и бегло собрал свою одежку и перешел жить сюда. Сказал Наталье, что хочет в одиночестве поработать, будет писать монографию, иной раз навещая жену и детей. Но оба понимали – это вновь распад семьи, или полураспад. Впрочем, Наталья не удерживала. Он, кажется, ей окончательно надоел своими воспаленными рассуждениями обо всем на свете.

Когда он уходил на квартиру матери, сын словно бы пошутил вослед:

– Ты уже развалина. Думал, мне предложишь.

– Зачем?

– А я женюсь.

– Так ты сначала жену найди, – усмехнулся Поперека, слегка обидевшись за “развалину”. – Деньги – что, они по улицам лежат, а невесту так вот сразу не найдешь, – процитировал он где-то прочитанные строки.

Речь в рифму Кирилла всегда убеждает. Склонил голову, ничего не сказал.

А жена есть жена, как говаривал Чехов, мы только добавим: врач есть врач. Наталья раз в месяц, предварительно позвонив, приходила сюда, чтобы основательно прибраться в квартире. Нет, Поперека не терпел грязи, пыль протирал, где видел ее, но, рассеянный и нетерпеливый, все же запускал жилье. И Наталья, притащив старый визжащий пылесос “Ракета”, молча пылесосила ее, мыла и, забрав грязное белье, уходила.

Ни разу он ее здесь не оставил ночевать. Правда, несколько раз поначалу все-таки являлся с ночевкой на старую квартиру – в связи с ее днем рождения, а также по случаю ее болезни. Но спали врозь. Странные у них сложились отношения с того дня, как он перешел сюда жить.

Вот уж скоро четыре года...

Надо сказать, и потаскушек сюда Петр Платонович не водил. Пару раз залетал в гостях в чужие, сладко пахнущие духами кровати моложавых дам (в основном преподавательниц университета, для которых он был все еще, кажется, культовой фигурой...), но не более. Силы оставались, да скучно сделалось это занятие – бессмысленная трата сил, вроде демонстрационного перпетуум мобиле... Он жил всегда на перезаводе – носился, как вихрь, кратко спорил, ссорился со всеми подряд. Таким его воспитали, как это он теперь сам понимал, в Новосибирске, в Институте ядерной физики.

Там, на семинарах Будкера, прямое и резкое суждение любого участника, даже аспиранта, не считалось оскорблением для человека, который отстаивает сомнительную идею, пусть он хоть академик. Здесь же, если скажешь “ерунда” или даже мягче: “этого никак не может быть”, коллега воспринимает твои слова как личный выпад. Этим людям посидеть бы хоть полгода в ИЯФе...

Хотя, говорят, ИЯФ нынче стал другой... одних уж нет, а тех долечат, как шутит по телефону бывший руководитель Попереки Игорь Евдокимов...

Но все равно тянет в ПЕРВЫЙ Академгородок. Петр Платонович не раз уже думал о том, что, может быть, зря переехал в Красносибирск, в этот длинный город с черными трубами, до недавней поры закрытый для иностранцев, окруженный еще более засекреченными городочками. Но если честно – провинция с цветочными горшками в окнах. Да и всё бы ничего, если бы государство успело помочь оборудовать здесь лабораторию по плазме, такую же, как в Новосибирске. Но переезд Попереки совпал по времени со сломом всей нашей “системы”, и он оказался как в ловушке – во власти своего собственного обещания поднимать здесь науку. А он всегда держал слово...