Пьяный поднял глаза, улыбнулся Хрустову. И долго всматривался в электрические часы над его головой.
— Это по-каковски же? Если московское время… прибавить четыре — десять утра? Уже открыли?! Или это шесть утра по местному? Отнять четыре — два ночи… еще работает буфет?!
Пьяный ушел, сунул в карман свои, заработанные трудом деньги, не сказав спасибо Хрустову. «Какая разница, сказали тебе спасибо или нет? — подумал Хрустов, оглядывая на прощание опустевший ресторанчик. — Какая разница — который час. Можно договориться, что сейчас семь часов. Или тридцать три. Все условно. Никто никому не нужен…»
Левка Хрустов брел по старому поселку, сквозь ночь, сквозь хриплый лай собак, под мохнатыми от куржака соснами и проводами. «Нужно работать и ничего особенного не ждать. Ну, может, открыточку пришлют. С цветочком или котиком».
Посылая горестные приветы малознакомым девицам, он искушал судьбу. Так бывало у людей — они иногда искушали судьбу, не думая о том, что с ней нельзя играть в игры. Ни одно слово в воздухе зря не пропадает.
Хрустов явился домой, в общежитие, в свою комнату № 457 — его товарищи еще не спали. Пожилой Климов, покряхтывая от усердия, брился безопасной бритвой над ведром, гоняя желваки под щеками. Серега Никонов, у которого пока что никак не росли ни усы, ни борода (слишком юн, недоучившийся школьник), смотрел на него с любовью, а Леха-пропеллер листал учебник — он заочно учится в институте…
Хрустов сбросил тулупчик, всем кивнул, молча, не раздеваясь, шмыгнул под волосатое ледяное одеяло, коротко пожалев о пропитых и проеденных по дурости двадцати трех рублях, и уснул. А с судьбой играть нельзя.
Господи, скорей бы коммунизм! Обещали в 1980 году — видимо, праздник отложится. В 2000 году? Или еще позже? (Приписка красным карандашом сбоку, вдоль всего листа: ИДИОТ!)
ОБРАЩЕНИЕ К МАРСИАНАМ
(именно такой заголовок стоит на верху страницы — Р.С.)
Вам! Марсиане, луняне или сириусане, всем, кто прочтет эти заметки, если наша земля сгорит и превратится в пепел…
Мы жили на планете с огненным ядром. На тонкой зеленой крыше ее шевелилась оранжевая корка людей. Я вам расскажу, такие были люди. Млекопитающие, как коровы или дельфины, но естественный отбор подарил нам яркий мозг. Или это подарил Некто, всегда существовавший в космосе, всё видящий и всё понимающий (я так и не определил для себя)?.. В нас текла красная кровь, кожа у нас была — у одних белая, как снег, у других желтая, как золото, а у кого и черная, как сгоревшее дерево. Глаза мы имели синие, как ирисы… близкие к длине волны 200–300 ангстрем… карие, как агат, или как свет с длиной волны 500, если добавить черный… и зеленые бывали глаза — как трава… Мужчины и женщины любили друг друга, и от этого рождались маленькие дети. Но это понятно, это, видимо, и у вас так? Жизнь была прекрасна, пока не случалось войн, — тогда люди яростно истребляли друг друга, сначала железными ножами и пиками, затем управляемым огнем…
Сегодня, когда я начинаю этот рассказ про жизнь моих друзей и свою собственную судьбу, одна печаль гнетет меня: мы, высшие существа, имея головы с миллиардами нейронов, использовали их в лучшем случае на одну сотую. Тысячи поколений прошли как во сне, не поняв себя. Но мы — строители, мы оставляем после себя дома, заводы. И еще даем свет людям. Может быть, еще и потому я назвал свое послание в будущее «Оранжевой корочкой» — когда на земле, на какой-нибудь ее половине ночь, то электрический свет, заливающий города и села, наверное, кажется из космоса такой корочкой, как у апельсина… Впрочем, как объяснить вам, что такое апельсин?
Да, затапливаем берега… но мы построили нашу гигантскую ГЭС в горах, где крутые горы и земли пахотной мы не тронули.
Да, гибнет рыба, пресекается судоходство, но в верховья бешеного Зинтата и прежде редко заплывали баржи и сухогрузы, так что мы мало принесли вреда…
Итак, жили-были на земле люди. Как мы выглядели со стороны? На головах носили шляпы (вроде вороньих гнезд) или каски (вроде больших железных раковин). На тело надевали много всякой одежды — рубашки, пиджаки с пуговицами, шубы, часто содранные с волка или медведя… Но это все вы увидите на картинах великих живописцев, если они сохранятся хотя бы в цифровом формате — Л.Х. (приписано позже, красным фломастером — Р.С.)
Чем люди питались? И хлебом, и картошкой, и виноградом… и мясом — да, человек остался в каком-то смысле зверем… в пищу шли и овцы, и коровы, и верблюды, и разные птицы, и рыба, и трава — ее специально выращивали… Иногда пили странную жидкость, от которой человек шатался, улыбался глупейшим образом, нес околесицу о самом себе или сразу обо всей вселенной… а то и поджигал собственное жилье…
Были у них ящики, из них слышалась музыка… но что это такое, почему звуки разной частоты, расположенные в определенном порядке, мучают и вызывают наслаждение, — до сих пор наша электронная цивилизация не отгадала. И картинки в стекле светились — там тени людей бегали, стреляли, пели… а постучишься в дверь или окно — люди живой жизни не слышат… Вот так странно, раздвоенно жил человек — обижался, что одинок, а сам увлекался придуманным зрелищем… Но я забегаю вперед, простите начинающего летописца…
Итак, жили-были, повторяю, на планете люди, жили они и в лучшей стране — моей России, и даже хребтом Урала (за хребтом УРА, я бы сказал) — в ледяной каменной Сибири. Слово Сибирь передразнивает тюркское слово «сабыр» — «покой» или «сабый» — сирота. Сибирь успокаивала при всех царях самых дерзких, гениальных, укладывала их спать рядком на голубых песцах воющих сугробов. Но оставались строчки, записанные столбиком, они назывались стихи и переживали века (I век — 100 лет или 365 00 месяцев). И становились известны всему народу с приходом очередной революционной эры. Но гнило время… и снова всё повторялось…
В Сибири росла тайга: кедрач и еловая глухомань, вперемешку с малинниками и гарями. Но здесь же торчали до небес белки’ — снежные макушки гор. Иногда пурга закрывала небеса месяцами. Летом солнце жарило — до сорока градусов, но тут же мог пойти снег. Здесь во все времена людей было мало (один человек на пять квадратных километров), зверья куда больше — его отстреливали, и если охотник промахнулся — даже не догонял, лень. Но снова хочу напомнить: среди безбрежной вселенной, в черной бездне как же мало было всех нас — людей, птиц и зверей! Крохотная горстка, толпёнка копошащихся, теплых существ с разноцветными глазами, с клювами и без клювов, с яркокрасной кровью внутри…
Иногда человек задумывался и жалел своих братьев меньших. Самым редким животным и растениям, всему на земле, что может вскоре исчезнуть, посвящались КРАСНЫЕ КНИГИ. И лежали они в красных обложках на столах правительств. Но и в самих людях что-то менялось… Любовь, наивность, доброта, человечность… (см. тома ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СЛОВАРЯ на буквы «Л», «Н», «Д», «Ч»…) — всё это вытеснялось механическим прогрессом, холодом спешки, восторгом наживы, железной тоской перелетов, жаждой испытать ядерное пламя на планете, что неким ученым (и вождям, конечно!) давало сладостное ощущение собственного величия…
Со времен Дарвина (был такой ученый) говорят про естественный отбор: это когда в жизни побеждает сильнейший. Но мне лично всегда хотелось, чтобы побеждали робкие (в любви), странные (в мыслях), неторопливые (в словах), те, в ком больше детства, у кого в глазах горит волшебный свет… Но коленчатые валы, кенотроны и фантастроны, тучи ламп и полупрозрачных печатных схем, но диоды, пентоды, чипы, уран, плутоний, камеры Вильсона, свинец, разбомбленный альфа-частицами стеарин, люминесцентные лампы, стальные станки выше горных хребтов, миллионы разъяренных машин с номерами, мотоциклы с номерами, березы с номерами, овцы с номерами — зеленой краской на боку… но диссертации, рубли, доллары, евро (вписано позже синими чернилами — Р.С.), сверток в обход очереди, одиноко умирающие отцы и матери, интеллигентский треп над могилами с цитатами из Мандельштама или Спинозы, а чаще — из Кибернетического словаря (г. Киев, 1975 г.), железные, золотые зубы, железные, золотые очки… но спешка урвать, оттолкнуть, посмеяться над доверчивым и честным… но грядущий XXI век, потом грядущий ХХII!.. и все больше металла, страха, бешенства потребления, дыма, черных туч, железных домов, городов, лесов, гор… но если так, пусть от нас останется хоть маленькая эта ОРАНЖЕВАЯ КОРОЧКА! (Значит, Хрустов намеревался так назвать свою летопись? — Р.С.)
