Хрустов сделал нарочито глупое, баранье лицо, накрыл кепкой руку, сдернул кепку — а там кукиш… и залился счастливым смехом, и продолжал говорить, и Таня тоже смеялась до слез…
И не знал Хрустов, что через неделю приедет еще одна девушка из тех, кого он позвал когда-то зимой от тоски и одиночества, Нэля, и он, Хрустов, будет отчаянно ругаться, ожидая поезд на вокзале:
— Мир потерял чувство юмора! Это что же — я пошлю телеграмму Софи Лорен — и она тоже явится спасать меня?! Да они просто издеваются, красные девицы, над честными строителями!..
И не знал Хрустов, что ему летом напишет письмо и Галинка-малинка, его первая любовь, она думала всю весну, прежде чем ответить, она замуж было собралась — и вот, затосковала, засомневалась… и для Хрустова ее письмо будет серьезным испытанием… Но все это будет еще не скоро.
А сейчас мы оставим наших героев в комнате кастелянши, где на полках до самого потолка стопы серых одеал с коричневыми уголками от утюга, белые простыни и наволочки, где к стене прислонены ржавые кровати, облупленные спинки с шариками. Оставим в ту минуту, когда Лева и Таня, наконец, счастливы, смеются и обнимаются, и показывают друг другу «фокус» Бойцова… Они так молоды! Не осуждайте их!
Мы оставим и Серегу Никонова с Ладой в комнате общежития, где они танцуют возле стереофонического проигрывателя, от мощности которого дрожит пол и стучат зубы, и рядом с ними танцует Алеша Бойцов с Людой-хакаской, и парень в армейской форме с Машей Узбековой (когда познакомились?! Явный просчет автора!), Люда (бывшая подруга Васи-вампира) с комсоргом котлована Маланиным, который, смущаясь, что-то говорит ей и рассматривает заусенцы на своем пальце… А в общем, очень милый парень!
А где, куда делись Аня и Нина из стройлаборатории? Я упустил, простите меня, уважаемые марсиане и сириусане! Нина, тоскуя, вполне могла уехать… хоть и хохотушка, хоть и рыжая, но и таких ломает жизнь… А вот Аня, серьезная девушка, вряд ли бросила стройку… (Она со временем перешла работать в поселковую библиотеку. — Приписка Л.Х.)
(нет нескольких страниц — Р.С.)
…Варавва, Тюрин, Иванов, Михеев, Волынко, Валеваха, Караганов, Паклин, Антонов, Филькин, Жданов, Фуреев, Суриков, Красиков, Ефименко, Андрошина, Гусев, Ройзман, Овчинников, Хренков, Батыгин, Семина, Куржаков, Майнашев (вернулся, прилетел!), Тузлаков, Лапа, Харламов, Рожкин, Петров, Байбасов, Куликов, Шварцбург, Таштыпов, Прохоренко, Галкин, однофамилец Васильева — Иван Васильев без ноги, Выжбин, Файзуллин, Куприянов, Сагдеев, Жамов, Бузукин, Ивкин, Ерин, Андреев, Евг. Попов, Шапошников, Звонарев, Тихомиров, Баскин, Лемехов, Митрофанов, Шахов, Колупаев, Романова, Збруев, Танаев, Черепков… можно перечислять фамилии страницами, и нужно бы это сделать, я всех помню, но вот какая мысль меня сейчас мучает: а может быть, вся моя летопись — романтическая блажь??? И все, что происходило в 1978–1979 годах, можно было описать в миллион раз короче? Например: ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС ПОСТАНОВИЛО. И КОМСОМОЛ ОТВЕТИЛ: ЕСТЬ. В ТОМ ЧИСЛЕ, И ЖЕЛАЮЩИЕ ИЗ ЛАГЕРЕЙ…
Но простите, простите!.. любая юность — а это была наша, моя юность — история нежная и подробная!!!
И еще такой вопрос. Терзает ужасное сомнение: а стоила ли сия каменная стена до небес стольких слез и волнений, столько погубленных молодых жизней? Я ведь о многом не смог рассказать, не нашел слов — настолько нелепы были смерти, предательства, увечья, трагедии…
Простите меня. А сейчас прочтете самое интересное: свидетелями какого феерического действия стали к утру мои… (Далее сгорело — Р.С.)
(Приписка сбоку на последней сохранившейся странице — красным фломастером: «Плотина не погибла. Но всё, что случилось далее, понять невозможно… был поражен поведением некоторых моих друзей… оскорблен тупостью высших властей… переписывать текст отказываюсь — в огонь!» Л.Х.)
Перед вылетом в Саяны
Я дочитал летопись к половине пятого утра. Конечно не спал. В шесть тридцать уже собрался ехать в аэропорт. Что, что ныне происходит с Левой, с его бывшими друзьями, самыми замечательными на белом свете людьми?! Скоро я это узнаю.
Но вновь грянул междугородний телефонный звонок.
Звонил Илья Хрустов, голос был глухой, через силу:
— Папе не стало лучше. Врачи перевозят его в Сараканскую клинику. Ваша родственница настояла. Взяли слово, что недели три не будет ни с кем контактировать. Даже меня не будут пускать. Только маму. — И молодой Хрустов добавил извиняющимся тоном. — Так что можете пока не прилетать. О папке не вспомнил… но, если вдруг вспомнит, чтобы не беспокоился, вышлите, пожалуйста, ее… пусть будет под рукой…
И в трубке раздались короткие гудки.
1978–2005
«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения © № 3–4 2005 г.
