– Люди, ну чего теперь-то? Что мне, с моста головой?

Федя обмяк.

– Ладно, Дрюша, пошли. Ну его в болото!

– Пошли…

Потому что можно было разодраться с дюжиной таких «сенокосилок» и даже измолоть их в крупу, но это никак не помогло бы Никелю. Даже наоборот… Всякая лишняя вражда и боль добавляют злую энергию в общее энергетическое поле Земли. Федя и Андрюшка не могли бы объяснить это словами, но теперь догадывались. Чувствовали одинаково…

И что можно было сделать? Да ничего! Живи и жди… Какая злая сила придумала эту самую подлую пытку – томительную неизвестность? «Как он там теперь?»

Казалось бы, что им Никита Кельников? Самая незаметная личность в четвертом «Б». Они про него особо и не думали до той стычки с Артуром. Вернее, до разговора, когда шарики и свисток… Кто знал, что так повернется? И сидел теперь в душе постоянный страх («Зараза такая!»). И печаль…

А увесистые шарики оттягивали карманы легоньких летних штанов, словно все время подталкивали: «Помни…» И выложить их было боязно, словно тогда нарушится какое-то заклинание…

Однажды Федин шарик ускользнул из протертого кармана. И не где-нибудь, а на краю лога, когда тащили оттуда кленовую корягу – она была нужна для постройки хижины в Андрюшкином дворе (потому что страхи страхами, а жизнь-то все-таки продолжалась). Федя даже не пытался скрыть отчаяние. Прижал к мокрым щекам ладони, сел на эту самую корягу и ослабел всем телом. Но отчаяние беде не лекарство. Пришли в себя и кинулись искать – в самую глубину и чащу! Ободрались как черти. Собрали на себя по два пуда мусора и колючек. Татарская крапива выполнила за счет двух сумасшедших мальчишек весь летний план по издевательствам над ребячьим населением… Но они нашли! Шарик уютно лежал в консервной жестянке, сброшенной в лог со всяким сором.

После счастливой находки два дня подряд казалось, что у Никеля все кончится благополучно. Потом вернулась прежняя тревога.

И вот ведь дурацкое положение! Они даже не знали здешнего адреса Никеля. Некуда было пойти и спросить: как там? Хотя, конечно, могли и узнать, но все равно не решились бы пойти. Придешь, а тебе скажут… такое…

В середине июня они встретили на улице Юлию Васильевну. Она вела в парк, на карусели, ребят из школьного лагеря.

– Здрасте, мои ненаглядные. Вот уж не думала, что вы гуляете вместе! Чудо чу́дное… А почему не ходите в лагерь? Там интересно…

– Юлия Васильевна… – сказал Федя.

– Да, Юлия Васильевна, – сказал Андрюша. – Вы, случайно, не знаете?..

– Что?

– Ну… как там с Никелем… с Кельниковым? – выговорил Федя и сжал в кармане шарик. И стал смотреть на одуванчики.

Юлия Васильевна посерьезнела.

– Я… не знаю, ребята. Наверно, еще никак. Там ведь до операции долгий подготовительный период. Так мне его мама говорит. Я ей звонила на днях…

– Повеситься можно… – пробормотал Андрюшка.

Она пригляделась:

– А вы что? Разве такие друзья с Никитой? Вот не думала…

– Ну… друзья не друзья… – вздохнул Федя.

– А на душе маята, – честно договорил за него Андрюшка. – Ходишь и не знаешь, что делать…

Юлия Васильевна покивала:

– Да… Остается только ждать и надеяться. – И вдруг добавила: – Некоторые люди молятся в таких случаях. Если верующие… – Потом будто встряхнулась: – До свидания. В лагерь-то заглядывайте, если заскучаете… – И повела за собой вереницу послушных малышей в разноцветных кепчонках и панамках.

А Федя и Андрюшка – до лагеря ли им было?

– Ты верующий? – угрюмо спросил Федя.

– Ну… в общем-то да. Мне бабушка про веру рассказывала. И в церковь водила в прошлом году, на Троицу… А ты?

– Я… наверно, тоже да. Раз крещеный… Я в первом классе крестик носил, только потом шнурок порвался… А ты молитвы какие-нибудь знаешь?

– Одну помню.

– Тогда… идем?

Церковь (которая называлась Михаило-Архангельская) была недалеко. Возносила белую колокольню и золотые кресты над деревянными кварталами, над крышами и башенками университетских зданий. Стояла она за узорчатой решеткой среди небольшого сквера. Ко входу вела вымощенная плиткой дорожка. У приоткрытой двери сидели несколько старух. Над дверью висела застекленная икона со славным таким молодым лицом – наверно, это и был архангел Михаил. Трубачи робко подняли глаза к иконе, а одна из старух сурово сказала:

– Куда это вы, такие обтрепанные?

Они были в прошлогодних бриджах с клочками и оборванными хлястиками у колен, в замызганных футболках и в кроссовках, похожих на раздавленные птичьи гнезда. Непричесанные, конечно. Федя, однако, набрался храбрости и заспорил:

– А чего! Это же храм Божий, а не филармония. Сюда можно без нарядов.

– То-то и есть, что храм. А вы как… на сбор металлолома. Хоть бы рубахи надели чистые…

Наверно, их бы все-таки не задержали, поворчали только. Но Андрюшка и Федя – оба одинаково – почувствовали себя так, словно явились незваными на чужой праздник. Андрюшка потянул Федю за рукав. Назад.

– Давай уйдем…

За церковной калиткой он виновато объяснил:

– Наверно, эта тетка правильно сказала. Мы в самом деле такие обормоты… Бабушка моя, когда меня в церковь собирала, оглаживала целый час…

– Небось полотенцем… – усмехнулся Федя. Вспомнил про весеннее «воспитание» в прошлом году.

Андрюшка тоже хмыкнул, но без веселья.

– Дело не в рубашках, – рассудил Федя. – Бабки решили, наверно, что мы просто так, для забавы. Они ведь не знают… Может, им объяснить?

– Не хочется почему-то… – повел плечами Андрюшка. – Федь, знаешь что? Есть одно место…

– Какое?

– Ну… где можно помолиться. И даже внутрь заходить не надо.

– Это где?

– Недалеко.

Они пошли мимо учебного корпуса, мимо длинного профессорского дома и старинного особняка с аптекой. Остановились на перекрестке. Напротив ярко краснел под солнцем небольшой кирпичный костёл. С острой башенкой, с колоколом на ней.

– Вот, – сказал Андрюшка. – Смотри, там статуя…

За воротами изгороди, перед входом в костёл, подымалась на постаменте небольшая скульптура. Белая, будто из фаянса. Мужчина с маленьким мальчиком на руках.

– Этот Иосиф с маленьким Иисусом. Муж Богородицы. Он всегда заботился об Иисусе, был его земным отцом и поэтому стал святым… Мне бабушка говорила.

– Ну и что? – недоверчиво сказал Федя.

– Перед ними и можно прочитать молитву.

Федя осторожно проговорил:

– Дрюша, костёл – это ведь церковь для католиков. А мы же вроде бы православные. Будет, наверно, недействительно…

– Да какая же разница! Иисус Христос один на всем свете! А различия для церквей придумали взрослые из-за всякой политики! Детям-то не все ли равно?.. Смотри, Иисус тут совсем обыкновенный мальчик. Он, наверно, должен услышать других мальчишек…

Федя вдруг вспомнил большеглазого пацаненка среди тех, кого вела в парк Юлия Васильевна. Один из всех он был без панамки, без кепки, со светлыми кудрями и задумчивый такой…

– Дрюша, идем… – И они, переждав цепочку легковушек, перешли дорогу.

Во дворе костёла, за изгородью из редких железных копий никого не было. Дверь храма казалось запертой. Трещали кузнечики. На улице в эту минуту тоже никого. И они почти без робости встали перед статуей. Иосиф смотрел озабоченно, а маленький Иисус чуть улыбался.

– А как тут надо креститься? – прошептал Федя. – Если по-нашему, то справа налево. А по-католически, кажется, наоборот…

– Можно так и так. На всякий случай…

И они перекрестились «так и так».

– А молитва? – опять шепнул Федя. – Ты говорил, что помнишь…

– Есть такая. Бабушка часто читает. «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя…» «Мя» значит «меня». Но можно ведь и так: «Помилуй Никеля, то есть Никиту Кельникова».

– Наверно, можно… Ты говори, а я за тобой…

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий… – негромко сказал Андрюшка, и Федя чуть сбивчиво повторил.