– И какова же эта миссия? И какова идея?

– Ослабить нас, а может, даже заменить…

– Монахами? Священниками? – фыркнул я. – Они не найдут и коровью лепешку – даже если в нее вступят.

– Верно. Так и бывает, когда нашим делом начинают заниматься партачи. И чем дальше, тем оно хуже, Мордимер. В Аквизгране уже из-за этого быдла и шагу не ступишь. Всюду суют свои грязные носы.

– А что ж тогда говорить инквизиторам из Рима? Радуйся, что мы там не работаем.

– Римская инквизиция – мне жаль это признавать – уже почти не существует. Паписты подчинили себе почти всех наших товарищей, а тех, кого подчинить не сумели, – изгнали из города в провинцию. Худо, Мордимер. И чем ближе к Риму – тем хуже.

– Мы едва сохраняем статус-кво, – сказал я. – И постоянно в этой битве проигрываем, несмотря на крупные и малые зрелищные победы, которые совершенно ничего не значат для дела в целом.

Он глядел на меня, словно пытаясь решить, может ли быть искренним или я всего лишь пытаюсь его разговорить.

– Святая правда, – ответил наконец. – Но скажи: а что нам остается? Обгрызают нас, как волки труп оленя. Кусок за куском, кость за костью… Мелкие уступки, легкие нарушения закона, туманные интерпретации, письма, иски, воззвания, жалобы…

– Не меч, но перо владеет миром, – пошутил я.

– Верно, – согласился он. – Но спасет нас жар истинной веры, который пылает в наших сердцах.

Я вздрогнул. Но только внутренне. Не дал понять, что слова о «жаре истинной веры» и о спасении, что грядет благодаря ему, мне знакомы – благодаря тому, что я слыхал их ранее из уст членов Внутреннего Круга Инквизиториума, от людей, о существовании которых даже слышать было запретно. Я же не только слышал о них, но и сохранил благодаря им жизнь. Был их должником. Но я не думал, что Айхендорфф принадлежит к этим людям. Хотя, возможно, он и служил им. Точно так же, как и я служил им – людям, намерений которых я не понимал, но которые были словно прекрасные цветы, пытающиеся пробиться на заглушенных терниями полях[8].

– Будет худо, – подвел итог Айхендорфф. – Но мы ведь об этом знаем, верно?

– И насколько, как думаешь, будет худо?

– Святой Отец создаст новую институцию, которая станет конкурировать с нами, – ответил он. – Я слышал также о планах устава, гласящего, что всякий епископ сможет призывать священников своей епархии, чтобы те получили согласно его приказу полномочия инквизиторов. И тогда благородная миссия поимки чародеев и еретиков будет утеряна в спорах о компетенции.

Споры о компетенции были не столь уж страшны сами по себе, хотя, несомненно, заставляли нервничать. Хуже, что случись так, как пророчил Айхендорфф, – позиции инквизиторов сильно ослабнут, мы станем открыты ударам, наносимым отовсюду. Словно нам мало проблем с чернокнижниками, ведьмами и еретиками.

– Станем молиться, чтобы такого не произошло, – сказал я серьезно.

– Станем молиться, ибо ничего иного нам не остается, – с горечью согласился он со мной. – Нам не хватает людей, Мордимер. Не таких, как ты или я, – людей действия; нам не хватает юристов, докторов права, теологов. Рим засыпал нас письмами, жалобами, интерпретациями установлений, экспертизами, а мы порой не можем даже оспорить их, поскольку не до конца понимаем, о чем речь… Да и епископ… – он лишь махнул рукой. – Что ни пошлешь в канцелярию – будто камень в воду…

Это верно, у Его Преосвященства оставалось все меньше времени и желания на инквизиторов. Управление богатыми имениями, как и споры внутри Церкви, все больше отвлекали его внимание. Управление Инквизиториумом оставалось лишь одной из многих его обязанностей, к исполнению которой, как я мог судить, епископа тянуло все меньше. Делу не помогало и то, что он постоянно болел и крепко пил. Оттого я вздохнул и решил сменить тему разговора.

– У меня есть просьба, Лукас, и буду весьма благодарен, если ты ее выслушаешь.

– Да?

– Не слишком ли хлопотно напроситься взглянуть на личные дела Инквизиториума?

– Если не ошибаюсь, ты утверждал, что здесь – не по службе, – тон голоса его не изменился ни на йоту.

– И это святая правда, – ответил я. – Но кое-кто в Аквизгране попросил меня об услуге. И изучение дел весьма помогло бы в ее исполнении.

– На чьи же дела ты хочешь взглянуть?

Я знал, что этот вопрос раньше или позже прозвучит. Но все еще не мог определиться, как на него ответить. А поскольку молчание затягивалось, то я принял решение.

– Если посчитаешь это необходимым условием, чтобы допустить меня к делам, я назову имена. Однако искренне признаю, что не хотел бы того делать… Могу лишь заверить, что людей этих в Аквизгране нет.

– Что ж… – задумчиво взглянул он на меня. – Не вижу причин для отказа. Я слыхал, что ты – человек, достойный доверия.

– Я лояльный инквизитор, – ответил я ему. – А дело это не касается Инквизиториума напрямую. Будь иначе, я не преминул бы посвятить тебя во все подробности.

Он кивнул, принимая мои слова к сведению.

Понятное дело, я хотел взглянуть на дела, касавшиеся трех людей при дворе императора, которые столь неожиданно сошли с ума. Заремба, правда, утверждал, что сие не важно для задания, но я предпочитал прислушиваться к собственной интуиции. Я не сомневался, что дела тех людей находятся в Инквизиториуме, поскольку Святой Официум совершенно справедливо полагал, что немного есть вещей более важных, нежели знание о людях. Конечно, мы собирали информацию лишь о тех, кто обладал весом в обществе или мог заинтересовать инквизиторов. И я был уверен, что найду сведения о всех людях императорского двора. Конечно, мне предоставили бы доступ лишь к части дел, но я не сомневался, что информация о лекаре, конюшем и чашнике не подпадала под клаузулу секретности.

– После обеда попрошу провести тебя в тайную канцелярию, – сказал Айхендорфф. – Взглянешь, что да как. И сам убедишься, насколько хорошо там у нас все устроено.

Глава аквизгранского Инквизиториума был совершенно прав. Когда я добрался до канцелярии и осмотрелся, то увидел, что все документы рассортированы по алфавиту. Я нашел интересовавшие меня – и, увы, разочаровался.

Там не было ничего, что могло бы пригодиться. Ну какое мне было дело до того, что Клюзе любил развлекаться с малолетними служанками, Хильдебрандт не пил ничего, кроме травяных отваров, а Тахтенберг сердечно ненавидел своего брата, который отбил у него невесту? Бумаги же были наполнены именно такими подробностями. О том, что Клюзе на пьяную голову заявлял, будто не сыскать большего сборища негодяев и воров, чем кардинальский конклав; о том, что Хильдебрандт решительно противился вере в благо лечения пиявками; о том, что Тахтенберг как-то сказал, будто его гнедок обладает большим разумом, чем канцлер Его Императорского Величества. Однако ничто не указывало, чтобы этих троих связывало хоть что-то, кроме единственного факта: все трое были верными слугами Светлейшего Государя. Также ничто не объединяло их с канцлером, если не принимать во внимание дурного мнения, высказанного о нем Тахтенбергом; да и, как я знал, это было достаточно распространенное мнение.

Словом – уж не случай ли тому причиной, что со всеми троими приключилась болезнь головы? Конечно, я знал, что людям можно дать соответствующие декокты, после которых сознание их уносится на крыльях безумия, но зачем кому-то травить именно этих троих? Я знал из дел, что они были преданными слугами императора, так, может, некто просто хотел напасть на людей, близких к нашему владыке?

«Близких» – повторил я мысленно, и меня осенила некая идея. Ведь и конюшего, и медика безумие охватило в тот миг, когда они были рядом со Светлейшим Государем (я не знал, правда, как оно было в случае с чашником). Я представил себе, как стою рядом с приятелем, в грудь которого внезапно втыкается стрела. В другой раз прогуливаюсь с другим приятелем – и тот также оказывается со стрелой в глотке. Стоит тогда задуматься: старается ли стрелок уничтожить близких мне людей – или попросту толком не умеет стрелять. Целью же его являюсь именно я…