Получается так, что каждым своим ласковым прикосновением, своим бесконечным терпением Дельфина Сент-Джеймс заставляет его почувствовать, что он еще чего-то стоит.

Стивен уже начал испытывать чувство потери, начал жалеть, что оставляет ее здесь, отправляясь в Англию. И вдруг понял, что хочет лучше узнать ее. Возможно, когда-нибудь – вернее, если, если… – у него восстановится зрение, он не умрет от гангрены, тогда обязательно найдет ее и поблагодарит за все.

Если, если…

Неужели этот упрямый глупый мужчина не понимает, насколько нуждается в ней?

Он очень удивился, узнав, что Дельфина возвращается на родину вместе с Мэг. И с ним тоже. Испугался – это факт. Он был груб и ворчлив, когда вообще говорил. В этом не было ничего неожиданного. Его постоянно мучили боли.

Однако когда карету затрясло на разбитых бельгийских дорогах, Стивен замолчал. На лбу у него выступили крупные капли пота. Его кулаки были так крепко сжаты, что побелели костяшки. Он бравировал, потому что рядом находились она и Мэг? Ее так и подмывало сказать ему, чтобы не мучил себя: пусть кричит, стонет, ругается – это облегчит боль. Но Стивен, будучи джентльменом, солдатом, дипломатом, только стиснул зубы, когда сержант Браунинг осторожно, насколько это было возможно, нес его вниз по лестнице, а потом проглотил стон, когда его усаживали в карету.

Жилы на его шее напряглись, когда они налетели на очередной камень на дороге. Дельфина поморщилась вместо него. Он отказался от лауданума и отстранял ее руку всякий раз, когда она пыталась промокнуть пот у него на лбу или поправить плед, которым его укрыли. Лицо Стивена было кипенно-белым, как повязка, которая поддерживала его сломанную руку. Кто-нибудь другой на его месте уже ругался бы последними словами.

Если бы не присутствие Мэг, она позволила бы ему это. Себастьян научил ее всем ругательствам, какие знал сам, и, если сейчас Дельфина услышала бы что-то из того набора, ее бы это не шокировало. У Стивена имелся для этого хороший повод. Она подавила вздох. Разве такой мужественный человек может быть трусом?

Дельфина чувствовала, что им владеет гнев – такой же сильный, как боль, – и надеялась, что сможет защитить его и от этого мрака.

За несколько недель, прошедших после битвы, она общалась с огромным количеством раненых, держала их за руки, вытирала пот со лба, подносила воду к губам, подбадривала улыбкой или добрым словом, помогала осознать, что война осталась в прошлом. Говорила им, что теперь, исполнив свой воинский долг, они смогут вернуться домой, где их обнимут любящие жены, матери и сестры. Она встречала надежду и благодарность в их глазах.

Стивена не ждал никто. Только недели лечения, потом трибунал. А потом? Она была уверена, даже сам он не знал, что произойдет потом. Стивен не позволил написать его сестре. Может ли человек умереть от никому не видимых ран? Ведь стыд, страх, потеря репутации способны нанести такой же ущерб, стать такими же опасными, как удар пули. Дельфина опасалась, что, если отведет от него взгляд хоть на минуту, Стивен Айвз, которого она знала и обожала, исчезнет и будет потерян для нее навсегда.

Если он лишится мужества, она сделает его храбрым; если потеряет надежду, она вернет ему ее. Даже если все перестанут видеть в нем благородство, она распознает. Она станет его глазами, пока зрение не восстановится. Дельфина подавила вздох, когда поток солнца, ворвавшийся через окно, осветил круги усталости и боли у него под глазами. Синяки на лице Стивена пожелтели, на месте затянувшихся порезов и ссадин появились белесые отметины, которые навсегда останутся шрамами. Дельфина потянулась, чтобы опустить занавеску.

– Оставьте, пусть, – угрюмо произнес он. – Так я хоть чувствую тепло солнца, пусть даже и не вижу его. Который час?

– Уже недалеко до Антверпена, – быстро ответила Дельфина, увидев, что Мэг посмотрела на свои маленькие часики, приколотые к лифу.

Когда подруга уже открыла было рот, чтобы поправить ее и сказать, что им еще ехать и ехать, знаком попросила ее молчать и добавила:

– Я могу почитать вслух, или можем побеседовать, чтобы скоротать время.

– Нет! – воскликнул он. – Господи, лучше бы мне поехать верхом с Николасом!

Ответа не последовало, потому что такое было невозможно. Стивен беспокойно заерзал на сиденье. Дельфина видела, как напряженно сжаты его челюсти. Она потянулась, чтобы поправить плед, прикрывавший его колени, но Стивен, как капризный ребенок, вырвал его у нее из рук и бросил на пол. Атмосфера в карете накалилась в дополнение к духоте и пыли, висевшей в воздухе.

– Когда у Доротеи подойдет срок? – спросила Мэг с наигранной веселостью, пытаясь начать беседу. – Она, должно быть, волнуется – точно так же как и я. Может, стоит написать ей, чтобы сравнить наш опыт? Вам, наверное, будет очень приятно вновь стать дядюшкой.

– Нет, – буркнул Стивен.

– Нет? – пискнула Мэг.

– Не надо ей писать! И ничего не сообщайте обо мне. Я не хочу, чтобы она узнала. – Голос его был безразличен. Так офицер отдает приказ, а дипломат диктует официальное послание.

Мэг наклонилась и взяла его за руку.

– Но, вне всякого сомнения, она хочет узнать, что с вами.

Карета подскочила на ухабе, и Стивен вцепился в ее руку, но больше ничем не выдал своего состояния.

– Нет, – повторил он, отпустил руку и повернулся к окну, где проплывал пейзаж, которого он не мог видеть. – Доротея не перенесет… этого! А я не хочу становиться причиной ее новой боли или беспокойства.

– Я поняла, – сказала Мэг, хотя вид у нее был озадаченный и печальный.

Женщины намного сильнее и мужественнее, чем полагают мужчины. Стивен тут же раскаялся в собственной грубости, когда дамы замолчали, явно испытывая неловкость. Если бы его здесь не было, они наверняка трещали бы как сороки. Стивен понимал, что им хочется помочь ему, но ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал себя инвалидом, бесполезным, слабым, разбитым, сидящим здесь с женщинами, в то время как остальные мужчины ехали верхом впереди кареты. Даже безгласный бедняга Браунинг скакал на лошади. Дельфина заранее предупредила Стивена, что сержант будет держаться рядом с окном, готовый прийти на помощь по единому взмаху руки.

Он упорно держал руки на коленях. Ему претило то, что днем и ночью приходится пользоваться чьей-то помощью. Но самостоятельно он не мог ни поесть, ни почитать, ни переодеться. Он был лишен свободы действий, личного пространства, жизни вообще. Ему оставалась лишь бесконечная боль и темнота. Браунинг был тих, терпелив и мягок в обхождении. Копье проткнуло ему щеку и отсекло язык. Он больше никогда не будет говорить, а писать и не умел никогда, за исключением с тщательностью выведенных букв собственной фамилии. Помимо имени, звания и полка, в котором служил, о нем больше ничего не знали. Браунинг состоял в драгунах, и для Николаса этого было вполне достаточно, чтобы выбрать его.

Закрыв глаза, Стивен притворился спящим. Он чувствовал, как свет падает на него через окно – жаркий, когда они ехали через открытое пространство, и более прохладный, когда карета въезжала в лесную тень. Он вслушивался в звуки, доносившиеся снаружи: позвякивание сбруи, мужские голоса. Внутри кареты Стивен различал легкий шорох платьев, шелест переворачиваемых страниц книги. Он снова ощутил аромат духов Дельфины и понял, что без труда может отличить его от запаха духов Мэг.

Дельфина… Стивен вздохнул. Он думал, что они расстанутся в Брюсселе, но оказалось, она возвращается в Англию вместе с Мэг и Николасом, а значит, и с ним. Это было неожиданно и нежелательно.

Перед тем как отправиться в Вену, он нанял для своей сестры компаньонку, которая смогла бы выступать в качестве попутчицы, подруги и сиделки, если потребуется. Стивен тогда и представить себе не мог, что кто-то будет играть такую роль при нем, и уж тем более Дельфина Сент-Джеймс.

Еще одна колдобина, и опять мучительная боль пронзила его. Стиснув зубы, Стивен подавил стон. Но если путешествие продлится еще, он будет кричать в голос.