Кристиан Стендер поднял голову и выпучил глаза. Его лицо приобрело такой же цвет, как стена позади него. Затем его вырвало.

Допрос пришлось отменить. Кристиан Стендер лежал на диване со стоящим перед ним ведром, но во время отключения сознания между двумя рвотными позывами его переложили на пол на бок, вызвали «скорую». Его жена дышала часто и резко, как будто взбегала по крутой лестнице. Прежде чем она последовала за носилками с обмякшим телом супруга и за ней захлопнулись двери «скорой», Йеппе все-таки успел предупредить ее, что им придется вновь встретиться на следующий день.

– Какая муха тебя укусила? – принялась возмущаться Анетте, едва карета «скорой» съехала с тротуара.

– Ты о чем?

– Зачем было рассказывать этим беднягам о том, что преступник издевался над их дочерью? Это было совершенно неуместно. Такая чудовищная бесчувственность для тебя как-то нетипична.

– Но ведь нам нужно понять, какой в этом был смысл.

– Да, но не сию секунду, черт возьми. Дай им немного отойти. Они должны хотя бы осознать, что она мертва.

– Какая разница? – Йеппе раздраженно замахнулся ногой, чтобы пнуть камень, но промазал.

– Просто ты не такой, как обычно. Портье в отеле чуть в штаны не наложил. Это был откровенный перебор.

– К чему ты клонишь?

– Да успокойся же наконец! Просто ты не имеешь обыкновения ни с того ни с сего терять голову. Молчу!

Анетте развернулась и пошла обратно к зданию. Йеппе на мгновение замешкался, провожая взглядом машину «скорой помощи». Затем последовал за напарницей.

Эстер ди Лауренти скинула туфли и налила бокал красного вина. Собаки суетились под ногами. На сей раз она позволила себе шираз из бутылки, настроение сегодня не соответствовало коробочному вину. Стоя у кухонного стола еще в верхней одежде, она сделала большой глоток, закрыла глаза и ощутила, как по всему телу разливается блаженство. Божественно!

Кристофер чистил овощи в раковине. Он махнул ей рукой, когда она вошла в квартиру, но не стал расспрашивать о больнице. Он хорошо ее знал. Ей нужно было дать время прийти в себя.

В гостиной она тяжело опустилась на диван. Собаки подпрыгивали, лизали ее в лицо и оставляли шерсть на кашемировом блейзере. Ничего не поделаешь, потом можно будет почистить, а в данный момент ей требовалась забота. В квартире пахло свежеиспеченным хлебом. Очевидно, это был хлеб со свежими травами, приготовленный в чугунной форме, результат последних кулинарных экспериментов Кристофера. Этот аромат настолько ассоциировался с утешением, что Эстер расплакалась. Тяжесть на сердце – вот как точнее всего можно назвать то, что я в сейчас чувствую, подумала она. Она снова отпила из бокала, позвала Эпистему на диван и откинула голову.

В такси по дороге домой она услышала, как в выпуске новостей упомянули об убийстве молодой девушки в историческом центре города, но было невозможно осознать, что речь шла о ее собственном доме, о ее квартирантке. Об ее Юлии. А ведь убита именно Юлия. Пока что никто этого не сказал, но Эстер была уверена в этом настолько, насколько можно быть уверенным в том, что немецкий поезд отправится точно по расписанию. Водитель выключил радио и покачал головой, а она сидела на заднем сиденье и чувствовала себя виновной.

– Я готовлю баранину и горячий салат с помидорами и фасолью. Пойдет?

Кристофер стоял в проеме арки между кухней и гостиной и вытирал руки ветхим полотенцем. Его взгляд был направлен влево и вниз, как обычно, когда он с кем-то говорил. Она улыбнулась и кивнула.

– Прекрасно, дорогой. Спасибо!

Он вновь скрылся на кухне; оттуда донесся грохот мисок и сковородок. Уют в сложившейся ситуации был бы практически противоестественным. Она не могла спокойно вдыхать аромат еды, домашней выпечки, хорошо себя чувствовать, когда двумя этажами ниже только что произошло убийство. В такой день она предпочла бы прозябать в одиночестве, напиться, реветь и бодрствовать всю ночь. Это гораздо лучше соответствовало бы моменту.

Она выпрямилась, расправила плечи и принялась описывать руками круги над головой, словно пыталась поймать воображаемый поток воздуха. Ежедневные дыхательные упражнения еще со студенческих времен помогали ей успокоиться. Эстер закрыла глаза и расслабилась. С ворохом тревожных мыслей невозможно было справиться таким образом.

Неужели это действительно Юлия? Она была прекрасной квартиранткой, спокойнее и аккуратнее Каролины. Может, не такая красивая, но привлекательная не только благодаря молодости. В уголках ее ангельской улыбки скрывались дерзость и способность к бунту. Юлия подавляла в себе мятежницу. Эстер сразу это увидела и почувствовала сильнейшую нужду взять ее под крыло и помочь ей добиться в жизни гораздо большего, чем она сама. Не как суррогатная мать, но как товарищ по страданиям; как женщина, которая сама получила от жизни пинок, но встала и пошла дальше.

Юлия часто сидела на кухонном подоконнике, говорила с ней или слушала, как Эстер разучивала гаммы. Несколько раз она помогала Эстер во время приемов гостей, но редко принимала активное участие в беседе, предпочитая вытирать тарелки и с улыбкой вбирать в себя шум и смех, как аккумулятор. Вообще-то Эстер всегда считала молчаливых людей жутко скучными, но с Юлией было иначе. Юлия была как тихое озеро, полное тайн и неведомых чудищ.

Кристофер включил блендер, от чего Эпистема вздрогнула и спрыгнула с дивана. Наверное, Кристофер готовит дукку к баранине. А может, песто. Эстер осушила бокал и вспомнила, что Юлия с Кристофером несколько раз помогали ей принимать гостей.

Нужно было поинтересоваться у него, насколько близко он успел ее узнать. Нужно было переосмыслить весь свой проект. Нужно было решить, рассказывать ли полицейским, что это она убила Юлию.

Йеппе плеснул себе в лицо водой и посмотрелся в зеркало на кафельной стене туалетной комнаты. Он выглядел уставшим и понимал, что дело тут не только в свете энергосберегающих ламп полицейского управления. Дурацкая затея с осветлением волос не помогла, не стоило поддаваться на уговоры Йоханнеса. Наверное, разумнее было бы побриться наголо. Так по крайней мере он был бы похож на полицейского. В одном зеркале над раковиной отражение получалось каким-то вогнутым, второе неестественно растягивало лицо вширь. Он все время забывал, какое из них дает какой эффект, пока не начинал мыть руки. Сейчас он выбрал вогнутое и поэтому походил на мунковский «Крик». Это было очень кстати.

Анетте была права – он пребывал в отвратительном настроении. Поясница ныла, и он напомнил себе, что нужно позвонить врачу и попросить очередной рецепт на оксиконтин. Дело дрянь. Самая отвратительная дрянь.

В последний раз нечто похожее на то, что досталось ему теперь, было пять лет назад, семейная трагедия. Несчастный отец в отчаянии убил свою бывшую жену на глазах у их троих детей, а затем попытался сжечь всю семью, чтобы скрыть преступление. Тогда у него была Тереза, которая поздними вечерами, когда он возвращался домой, окутывала его домашним теплом. Тогда он успокаивал себя тем, что самоотверженная забота Терезы в глобальном смысле уравновешивала недостатки человечества. Теперь он уже в этом сомневался.

В канун последнего Нового года она была красивее, чем когда-либо. Так по крайней мере помнилось ему сейчас – хотя он и не смог бы вспомнить в подробностях, что на ней было надето. Что-то черное, сверкающее, как глаза летучих мышей во мраке пещеры. Но не платье придавало ей красоту, а отстраненность и его усиливавшаяся неуверенность, которая делала ее недостижимой. Они ехали в центр города на такси, чтобы успеть к новогодней речи королевы, и каждый в свое окно смотрел на падающий снег. Она сидела в полуметре от него и не видела свободного падения его сердца. Он упустил ее и сам это прекрасно понимал, он слишком часто отсутствовал и был полностью поглощен карьерой. Избегал личных поражений и домашних перепалок. Но ведь и она тоже. Со следующего года все будет иначе: знай, наступающий год станет особенным для нас и нашей будущей семьи, я приложу к этому все усилия. Наконец-то у нас все получится! Ведь для меня нет ничего важнее в жизни, ты же знаешь?