— Что спрашивать-то? — тихонько обратился он к командиру.

Тот на миг задумался.

— Да обо всем пытай. Кто он есть, сколько немцев в округе, где штаб.

— Пытать? — растерянно переспросил Серёжка. К этому он, несмотря на всю ненависть, готов не был.

— Да спрашивать! — батька неожиданно развеселился. — Ты, партизан, привыкай к нашей мове.

Он начал, медленно выстраивая фразы и выворачивая язык, как заставляла Клара Альфредовна, задавать вопросы.

Услышав немецкую речь, пленный радостно затараторил:

— Это чудовищная ошибка! Я профессор Лейденского университета! Молодой человек, объясните этим господам, что я не военный!

Серёжка старательно переводил.

Григорий Афанасьевич скептически хмыкнул.

— Ага, не военный. Знаем мы этих профессоров неизвестных наук. То-то на нем цацек, как на елке. Пусть не запирается. Ты давай, коли его. Эх, и добре ты по-ихнему хлещешь! Аж заслухался.

— Молодой человек! — не унимался толстяк, — Если бы не эта форма, мне никогда бы не попасть в эту экспедицию, она под патронажем СС, у меня не было выбора! Вы ничего не понимаете, вы живёте в уникальном месте, такого больше не осталось нигде в Европе! По количеству эндемиков местные флора и фауна сопоставимы с австралийскими! Вы ничего не понимаете, вокруг вас — настоящие сокровища! Да вы посмотрите, эти громилы отобрали у меня все материалы! Одних только найденных мною Cypripedium, не описанных ни в каких источниках, уже достаточно, чтобы навсегда остаться в истории науки! А ваши знаменитые Bison bonasus! Я биолог, молодой человек, учёный, а не питекантроп, способный лишь воевать. Между прочим, я с тридцать девятого года лишён возможности общаться со своими европейскими коллегами. Вам не понять…

Пленный, наконец, иссяк, бессильно махнул вялой ладонью и, задыхаясь, стал обтираться огромным грязным платком. Выглядел он необычайно жалко.

— Он про какие-то документы говорит. — Серёжка, не понимая доброй половины из сказанного говорливым немцем, повернулся к командиру.

— Точно, притащили хлопцы вместе с пузаном портфель какой-то. А ну, побач[4]!

В портфеле — чудо, а не портфель, кожаный, с серебряным замочком, с красивой монограммой, — в замечательном портфеле нашлись и документы на имя Эрнста Краубе, профессора, доктора, почётного члена множества учёных обществ (включая Советскую Академию Наук), и исписанные строгим почерком толстые тетради с рисунками, и большая папка, заполненная засохшими листьями.

— Я проделал колоссальную работу! — вновь подал голос немец. — Эта дурацкая война рано или поздно кончится, мои открытия произведут фурор в Европе! Вы должны быть благодарны мне за вклад в сохранение вашей уникальной биосистемы!

— Вроде, правду говорит, — робко проговорил Серёжка.

— Сам вижу, — буркнул батька. — Ты давай, по делу спрашивай.

На интересующие партизан вопросы профессор отвечал, что экспедицию из четырех учёных охранял взвод ваффен-СС, причем господа повстанцы могли сами убедиться, насколько скверно это делалось. Что же касается других частей, то его они мало интересовали, так как, хоть они и относятся, безусловно, к объектам биологическим, но, тем не менее…

— Хватит, — батька махнул рукой.

— Тоже мне, языка привели, — язвительно скривился он. — Блазного якога-то[5].

— Хто ж знал, батька, — подал голос Егор. — Идет фриц по лесу, травки дёргает. Ну, и мы того… дёрнули.

— Ясно всё. Ладно. Ты, Балаболка, эту кашу заварил, тебе и прибирать.

Партизан кивнул.

— Это мы завсегда пожалуйста. Ты уж не обижайся, — обратился он к немцу. — Судьба такая.

Серёжка, кажется, начал понимать происходящее. Отпускать взятого по ошибке пленника никто не думал. Значит, сейчас этот весёлый боец со смешной фамилией Балаболка возьмет автомат, отведет несчастного профессора в лес и… Решение, кристальное в своем безумии, возникло мгновенной вспышкой.

— Товарищ командир, Гри… батька Рыгор! — почему-то Серёжка решил, что обратиться нужно именно так. — А можно я? Ну, гада этого толстого?

— И правда, батька! — обрадовался Егор. — Хай хлопец стрельнёт, ему полезно будет.

Минуту командир отряда с сомнением глядел в Серёжкины глаза.

— Видать, крепко тебе, парень, фрицы насолили… Ладно. До рощи березовой сведёшь его. Там… Разберёшься короче. Но смотри! У меня здесь разговор короткий.

Уже погибший однажды юноша серьёзно кивнул. Пожалуй, раньше, тогда, он бы не сумел обмануть такого человека, как Григорий Афанасьевич. Что ж. Ведь так надо, мама?

Легонько подталкивая немца — тот все пытался вернуться за драгоценным портфелем, — Серёжка довел его до белеющего березняка.

— Я понимаю, юноша, — вдруг обратился к нему профессор. — Вы сейчас меня убьёте. Прошу вас, сохраните мои материалы. Мне все равно, куда они попадут — лишь бы к людям…

Лицо его внезапно расплылось, стало мятым и жалким. Тишину леса прорезали выстрелы.

Столкнувшийся с группой Василя отряд егерей был не единственным. На поиски пропавшего профессора, за которым, как и за всей экспедицией, маячила зловещая фигура рейхсфюрера Гиммлера, были брошены все силы немцев. Партизаны отряда имени Кастуся Калиновского, не принимая боя, отошли им одним известными тропками на потаённый островок в сердце Припятских болот. Их война продолжалась.

Всего этого Серёжка, конечно, не знал. Не слыша ни выстрелов, ни оголтелого собачьего лая, он отрешённо смотрел на сливающиеся стеною стволы, за которыми с неожиданным проворством опытного походника скрылась фигура Эрнста Краубе. «Ты довольна, мама?» — беззвучно шептали губы. — «Я всё сделал правильно?». Сзади хрустнула ветка.

— Отпустил? — тихо спросил батька Рыгор.

— Отпустил, Григорий Афанасьевич.

— Что за это на войне полагается, понимаешь? — партизанский командир пристально смотрел на него грустными глазами.

Серёжка кивнул. Ему было все равно.

Батька вскинул винтовку. Перед ним уже никого не было.

Чертыхаясь и крестясь одновременно, он поспешил за отходящим отрядом.

Да, всякое бывало… Я, пока погоны носил, такого насмотрелся — до Нового Года рассказывать можно. Подхожу как-то к палатке, где у нас офицерская столовая была, а там, у входа, толпа перекуривает. Я говорю, что, мужики, пообедали уже? А они мне — ага, пообедали, и тебе оставили. Ну, захожу. С опаской. Знаю я своих офицеров… Так и есть: прямо напротив входа кобра расположилась. Щеки раздула, из стороны в сторону покачивается… Не помню, как из палатки выскочил. Пообедали, называется. Стоим, с ноги на ногу переминаемся. Мимо старикан какой-то местный проходит. Ну, местный — должен в кобрах сечь, логично? Мы его за шиворот — и в палатку. Он через секунду вылетает, кричит — «Русские убивают!» Аксакал, понимаешь… Хорошо — контрактник мой, таджик, за два увала вызвался, выволок змею. Это называется — смешная история.

Вообще, в Таджикистане тогда весело было. Нас как раз из Афгана выкинули. Как с Ляура в Душанбе выберемся, так сразу — в «Осетинку». Это кафешка такая, в самом центре, её осетины держали — так и прилепилось название. Любимое наше место, если мы в городе, значит — в «Осетинке». Место постоянной дислокации. В Афгане так не посидишь. А в остальном — то же самое. Азия.

Случай со мной был — никогда забуду. Я там крепко с одним подполковником сдружился, с Вадькой Камшиным. Вечно он меня выручал, ну и я его, когда мог. А однажды не смог. У Вадьки машина была служебная, так он меня постоянно то с полигона до города, то с города на Ляур подбрасывал. Ну, забились в «Осетинке», как обычно. Жара, лето! Я сижу, чай пью — до сих пор зеленый люблю, привык там, — Вадьку жду. Вижу через улицу — машина его подъехала, сам выходит — здоровый, чертяка, в плечах вдвое меня шире. Ну, я крикнул, что б мясо несли, а сам — Вадьке навстречу. Метров полста до него было. Вдруг пацан какой-то, лет двенадцати, что ли, кто их разберет, за Вадькиной спиной «макар» достает. И Вадьке в спину — раз, два, три, четыре…