Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Выйдя из павильона, Люций остановился у самой «двери».

Очень большое само по себе, куполообразное помещение целиком находилось в другом, еще большем помещении. Оно было заполнено бесчисленными машинами самого разнообразного вида. Вдоль стен и на потолке размещались концентрическими рядами аппараты, напоминавшие прожекторы. Их открытые «жерла» были направлены на стены павильона.

Прямо напротив «двери» огромный стенд искрился многочисленными разноцветными лампочками. Несколько разной величины и цвета экранов, множество движущихся за стеклами диаграмм и круглых дисков, по которым быстро скользили цветные стрелки, заполняли его до отказа.

Перед этим стендом в мягком глубоком кресле сидел Ио и внимательно смотрел на большой экран, на котором отчетливо виднелись внутренность павильона, постель и фигура Волгина, лежавшего на ней.

Люций быстро подошел к стенду и выключил экран.

— Дмитрий просил не наблюдать за ним в продолжение трех часов, — сказал он в ответ на недоуменный взгляд Ио. — Он хочет остаться совершенно один.

— А вы не опасаетесь?..

— Нет. Он понял, что у нас может возникнуть эта мысль, и сказал мне, что ничего с собой не сделает. К тому же я не мог бы не заметить, если бы Дмитрий только притворялся спокойным.

Оба молча смотрели на потухший экран.

В огромном здании стояла полная тишина, и только чуть слышный шорох в одном из приборов нарушал ее, Люций посмотрел на прибор и протянул к нему руку.

— Его сердце бьется совсем спокойно, — сказал он. — Но раз Дмитрий просил не наблюдать за ним, то и биение его сердца не надо видеть.

И лента прибора за тонким стеклом остановилась.

В первый раз за десять лет люди выпустили из поля зрения воскрешенного ими человека.

Что делал он в одиночестве? Какие мысли и чувства владели им, вернувшимся к жизни из небытия?..

Прошел час. Но все так же неподвижно сидел в кресле Ио, устремив взгляд на белый прямоугольник погасшего экрана, и так же стоял возле него Люций.

Они не могли ни о чем говорить.

Исполинская задача, взятая ими на себя, была выполнена. Наука девятого века новой эры сделала то, что было некогда только мечтой, одержала победу над силами природы в ее самой недоступной и самой загадочной области. Отныне смерть будет послушно подчиняться человеку. Из непонятного и жестокого врага она превращалась в друга, избавлявшего человека от жизни, когда естественный предел возраста делал эту жизнь ненужной и тягостной.

Они чувствовали и знали, что достигнутый ими успех является гранью истории, за которой остались долгие века, когда человек покорно склонял голову перед смертью.

«СМЕРТЬ ЕСТЬ ФАКТ, ПОДЛЕЖАЩИЙ ИЗУЧЕНИЮ», — не эти ли слова Максима Горького были путеводной звездой длинному ряду поколений ученых, настойчиво старавшихся раскрыть все ее тайны? Не их ли труды дали возможность Люцию и Ио победить смерть? Победа, одержанная ими, не была ли победой всей науки Земли на всем протяжении ее истории?

Время шло медленно и томительно для них. Они молчали все эти три часа, мучимые неопределенными опасениями, волнениями и тревожными мыслями. Они верили Волгину и все же невольно боялись.

3

— Ваш рассказ, Люций, я слушал с захватывающим интересом. Конечно, я и сейчас не понимаю, как вы смогли оживить меня через тысячу девятьсот лет после смерти, но, надеюсь, вы объясните мне это со временем, если, конечно, я смогу вас понять. В вашем мире, куда я так неожиданно попал, для меня все будет непонятно, и потребуется много времени для объяснений, если, повторяю, я вообще смогу что-либо понять…

Волгин говорил спокойным и ровным голосом. Черты его лица были невозмутимы, но Люцию казалось, что оно в чем-то неуловимо изменилось. Словно печать времени легла на него, словно встретились они не через три часа, а после долголетней разлуки. Оно не постарело, не имело на себе следов слез, отчаяния или пережитых тяжелых раздумий. Странным спокойствием дышали ставшие неподвижными черты этого лица.

«Это пройдет», — с тяжестью в сердце думал Люций.

— Тысяча девятьсот лет — срок невероятно огромный.

Наука и техника, быт и общественные отношения — все должно было уйти далеко вперед, и мне вряд ли удастся понять все до конца. Тем более что я не ученый, не инженер, не врач. Я юрист, и моя былая профессия вряд ли пригодится мне сейчас. Так что в этом отношении вам не повезло. Никакой пользы от меня ваши современники не получат. Мне придется изучить какое-нибудь простое дело. Вы просили меня «судить» вас. Я это понимаю так, что вы хотите знать — разрешил ли бы я вам воскресить меня или нет. Определенно ответить на такой вопрос мне трудно…

Конечно, очень интересна ваша новая жизнь. Кроме этого павильона, я еще ничего не видел. Но если бы даже впоследствии я пожалел о том, что «воскрес», то все же не стал бы «проклинать» вас, как это предсказывает ваш отец. Я вижу, что люди переменились за это время и смотрят на многое иначе, чем смотрели мы. Мы были трезвыми людьми, отнюдь не склонными к трагедиям и психологическим копаниям в душе. У нас на это просто не было времени. У вас иная психология, чем у людей моего поколения. Одно то, что моей судьбой занялся Верховный совет науки, говорит о многом. Возможно, что я не понимаю чего-нибудь, и это даже наверное так, но мне странно слышать, что все человечество взволновано тем, как я буду переживать свое возвращение к жизни. Может быть, когда я разберусь и привыкну к новым условиям жизни и новым отношениям между людьми, я пойму это. В конце концов ваш мир — это прямое следствие нашей борьбы и усилий, и я буду рад увидеть его и приветствовать ваших людей от имени их далеких предков. С помощью вас и ваших друзей, которые, я верю, являются и моими друзьями, я найду себе место в вашей жизни. Так что отбросьте все ваши сомнения. На мою долю выпала очень странная, необычайная судьба, и хотел бы я испытать ее или нет, не играет никакой роли. Вы вернули меня к жизни по решению всего человечества, так могу ли я, коммунист, протестовать против этого? Конечно, нет. Я горжусь, что послужил науке, и этого сознания мне достаточно. Конечно, мне тяжело, что все люди, которых я знал, все, к чему я привык, исчезло с лица Земли. Горечь этой разлуки я пережил только что и больше никогда не буду говорить о ней… Начну новую жизнь. В одном ваш отец прав: прежде чем войти в мир, мне хорошо будет провести у него некоторое время. Отвезите меня к нему, это удачная мысль. Я хочу прочесть книги по истории человечества за эти две тысячи лет и, насколько это возможно для меня, ознакомиться с достижениями науки и техники. И, разумеется, прежде всего надо изучить современный язык. Все это потребует немало времени.

— Я счастлив, что вы так просто смотрите на вещи, — сказал Люций. — На вашем месте я, вероятно, был бы потрясен сильнее.

— Это потому, что вы не привыкли к ударам жизни, — ответил Волгин. — Но вы ошибаетесь, если думаете, что меня не поразил ваш рассказ. Ваши слова меня глубоко взволновали, но за эти три часа я успокоился. Жизнь в мое время была суровой школой. Теперь, по-видимому, этого нет. Вам ничто не угрожает. Ничто не может изменить спокойного течения вашей жизни, я говорю о жизни человечества в целом, а не об отдельном человеке. Нужда, голод, болезни, войны, внезапные смерти — все, что веками терзало человечество, вам, вероятно, неизвестно.

— Вы правы и не правы, Дмитрий. Нам действительно не угрожает то, что вы сейчас назвали. Но борнба за овладение силами природы еще далеко не окончена. Развитие познания никогда не остановится. Мы знаем свои радости и горести. Мы люди.

— Я хочу выйти отсюда и увидеть ваш мир, — сказал Волгин. — Надеюсь, что этот разговор вас успокоил и вы не будете больше терзать свою совесть. Десять лет своей жизни отдали вы, чтобы вернуть жизнь мне. Могу ли я не. ценить этого? Я у вас в неоплатном долгу.

Он протянул руку Люцию, тот порывисто схватил ее.

— Спасибо вам, Дмитрий! — сказал он.

17
{"b":"587156","o":1}