Но сейчас мы идем смотреть выставку рисунков. Они развешаны в верхней галерее. Да, выставка потрясающая! Особенно сильное впечатление на меня произвела «Мадонна с младенцем» Дюрера. Глядя на нее, я подумала про Нину и ее будущего Прошку… Уходя в тот вечер, она сказала, что ни за что не помирится первой. И спросила:

– А ты бы помирилась?

Я вспомнила Геру, его снисходительную улыбку и сказала, что нет, не помирилась бы. И Нина бросилась меня обнимать… Может, она для того и приходила, чтобы услышать этот ответ.

Выставка не очень большая. Мне запомнился «Мужской торс» Карпаччо, «Мальчик с собакой» Пикассо. Неплохие Тинторетто, Филиппо Липпи, Гуттузо…

Когда мы выходим из музея, на улице уже стемнело, зажглись фонари. В их свете, как дым, курится мелкий снежок.

– Вот и снег, – говорю я Вальке Тарасову. Он идет рядом.

– Это не тот снег, Детка. – Звучит это как-то грустно. И, чтобы развеселить его, я говорю:

– Между прочим, я нашла на карте Тананариве. Это на острове Мадагаскар…

Он смотрит на меня удивленно и тут же догадывается, о чем я.

– Осталось убедиться, что существует Касимов, – говорит он. – Хочешь, махнем?..

У меня чуть не вырвалось: «Когда?» Но я вовремя вспоминаю, как он пригласил меня в гости, «когда снегу подвалит».

– Пожалуй, я начну с Мадагаскара, – говорю я.

В метро мы расстаемся. Нам в разные стороны. Мой поезд приходит раньше, и я уезжаю, а Валька смотрит мне вслед. Он стоит в распахнутом пальто, крепко поставив ноги и спрятав руки в карманы. Стоит и улыбается. И чуть заметно подмигивает мне, так, чтобы этого никто не видел. Никто, кроме меня… У него хорошее лицо. Как жаль, что он не в моем вкусе!..

Дома меня ждет новость: приезжает тетя Варя. Тихая Варя. Юлькина мама. Ей забронировали номер в гостинице, но она, как всегда, остановится у нас.

Моя мама этому рада, – ведь они подруги, и приезд Вари для нее праздник. Я привожу в порядок свою комнату, убираю все лишнее со стола и с подоконника. Папки с рисунками, картон и подрамники я составляю таким образом, чтобы можно было пробраться к кушетке, – тетя Варя будет спать у меня. Я люблю, когда она приезжает. Люблю с ней разговаривать. Это не то что Зинаида. С тетей Варей почти так же интересно, как с Юлькой. Она у нас нарасхват, и маме приходится отбивать ее у нас с папой. Папе она говорит: «По-моему, сегодня по телевизору какой-то хоккей…»

Со мной ей проще. Она делает строгие глаза, а если я не реагирую, грозит мне: «Ну, погоди, придет твоя Юлька!..» Это действует безошибочно, и я выкатываюсь.

Иногда я называю своих родителей «комсомольцы двадцатого года», и мама каждый раз поправляет: «Не двадцатого, а сорок второго».

Ну, пожалуйста, я не против. Все правильно. Они комсомольцы сорок второго.

– Ну, что, девочка? – говорит тетя Варя. – Как ты живешь?

Она спрашивает не из любезности. Ей действительно хочется знать, как я живу. Когда я только родилась и другие дарили пеленки, чепчики и погремушки, тетя Варя подарила пионерский галстук. Она романтик и любит подарки «со значением». Она живет в небольшом городе вблизи Волгограда. Однажды она прислала нам в подарок букет, собранный на Мамаевом кургане. На посылке, в том месте, где обычно указана цена, было написано. «Бесценный!» Этот букет и сейчас стоит у нас в комнате. Он совсем сухой, но все еще источает слабый запах степной полыни.

Тетя Варя тоже строитель. Моих родителей она называет теоретиками, потому что они проектируют, а она руководит строительством. Сейчас она строит город-спутник на Волге.

– Вы бы приехали, черти, – говорит она. – Вы такого и во сне не видели!.. У нас система ансамблей. Жилой ансамбль, культурно-просветительный, промышленный, бытовой…

– А ансамбль песни и пляски у вас есть? – спрашивает папа.

– У нас все есть, – говорит тетя Варя. – А что, хочешь записаться?

Она не обижается на папины шуточки и умеет дать сдачи.

Она берет листок бумаги, проводит несколько энергичных линий и ловко располагает среди них квадраты и прямоугольники… Мои «теоретики» слушают ее с некоторой завистью. У живого дела, по-моему, всегда есть какое-то преимущество перед теорией.

Потом мы обедаем все вместе. Тетя Варя любит грибы, и мы едим грибной борщ и мясо с грибной подливой. И они вспоминают студенческие годы, общежитие и тот студенческий бал, когда в моду вошли длинные платья, – тогда их не называли «макси». У мамы не было такого платья, и Варя придумала замотать ее в отрез из синего шелка, который ей прислали из дому. И вот маму замотали в этот отрез, и получилось очень здорово, и мама весь вечер танцевала. И с папой тоже. Он был тогда просто Павлик из параллельной группы. Они впервые танцевали вместе, и он сказал:

– Тебе идет это платье. Как называется такой фасон?

– «Японка», – сказала мама, В моде тогда был фасон «японка».

Они часто вспоминают эту историю, и смеются, и шумят, перебивая друг друга, и тетя Варя кричит:

– Ну-ка, налейте мне еще одну рюмку! Выпьем за меня! Если бы не мой отрез, не видать бы вам своего счастья!..

Мы ждали к обеду Юльку, но она не пришла. Юлька позвонила и сказала, что никак не сможет вырваться сегодня: завтра у них семинар по западной литературе.

Положив трубку, тетя Варя загрустила и притихла. Теперь к ней очень подходило прозвище «тихая Варя». Я смотрела на ее крутой лоб, на вьющиеся золотые колечки на висках. Такие лица хорошо лепить. Лоб, скулы, подбородок… Все говорит о сильном характере. Почему же так вышло, что тетя Варя одна? Отец Юльки тоже учился в архитектурном, и они дружили все вчетвером… Странно, что он никогда не бывает у нас.

– Юлька от меня отвыкла, – говорит тетя Варя. – Я чувствую…

– Кажется, по телевизору какой-то хоккей, – говорит мама.

Наступило время тихих бесед. Мы с отцом уходим в комнату. Отец шелестит газетой. Я беру с полки книгу. Сын Ренуара, известный французский кинорежиссер, написал о своем отце. Оказывается, Ренуар говорил, что работаешь больше всего тогда, когда ничего не делаешь.

Эта мысль мне понравилась. Тем более, что я эти дни ничего не делаю – просто живу, смотрю, дышу. И я недовольна собой, Может быть, недовольство собой – тоже работа?..

Так мы сидим молча, слышен только шелест страниц, как в читальном зале.

– И ты тут? – вдруг говорит папа. Он делает вид, что только сейчас заметил меня. – А ты как сюда попала?

Папа благодушно настроен. Он всегда благодушно настроен, когда у нас гостит тетя Варя. В такие минуты с ним можно говорить, не боясь, что он сорвется. И даже спорить.

– Ну, как твой Кролик? – спрашивает он.

– Не Кролик, а Сурок, – говорю я.

– Ну, Сурок, – соглашается он. – Мама сказала, что ты его дрессируешь.

– Не дрессирую, а приручаю!..

– Ну, пожалуйста, – соглашается папа. – Ничего не имею против…

Несколько минут проходит в молчании.

– Интересно, о чем они говорят? – спрашивает папа. – О чем говорят эти женщины? – Он кивает в сторону кухни. – О какой-нибудь ерунде, спорим?

– Что толку спорить, если нельзя подслушать?

– Почему нельзя?

– Некрасиво…

– Ты права, – соглашается отец. – Подслушивать некрасиво, и мы никогда не узнаем, о чем говорят эти женщины… Когда мы с матерью поженились, а вы с Юлькой только что родились, тетя Варя почему-то ночевала у нас. Я проснулся в три часа ночи и, не обнаружив твоей матери, а своей жены на ее законном месте, отправился ее искать. Они сидели за столом, друг против друга, совсем уже сонные, и что-то обсуждали… В то время я был молод, и ты еще не успела внушить мне, что подслушивать некрасиво. И я подслушал такой диалог: «Как жаль, что у нас обеих девчонки! Вот если бы у одной был парень, они бы могли потом пожениться…» Это говорила твоя мама. А тетя Варя ей отвечала: «А если бы он ее не полюбил? Или она его? Нет уж, пусть лучше будут девки!»