— Много их?

— Не узнали. Там горят костры, моих людей обстреляли из пищалей.

— Значит, стрельцы. Пошли туда тихо.

Мурза и воины Нургали выехали на протоптанную дорогу, шагом двинулись по ней. Наконец, появилась речонка, а на противоположном берегу — люди. Людей было много, горело три костра. Аталык поднял руку, призывая к тишине. На берегу раздавался женский голое, ему вторил глухой мужской бас. Проводник, стоявший рядом с мурзой, сказал тихо:

— Бабы... черемисы.

Мурза отмахнул в обе стороны, вырвал саблю из ножен. Это означало—через лед двигаться за ним тихо, а с берега идти на обхват. Какой-то всадник или не понял знака, или поспешил — его конь вырвался на лед, подскольз-нулся и рухнул, пронзительно заржав. И тогда с берега раздался ружейный залп, засвистели стрелы. Всадники, не ожидавшие огня, повернули коней, рассыпались по берегу. На реке ржали, бились об лед раненые кони, сто-налй и бранились подстреленные всадники. С берега прозвучал еще один залп. И тогда мурза во все горло крикнул:— Биллягы!! — рванул поводья и перемахнул через лед, вырвался на берег, прямо на выстрелы. Часть всадников замолчала, в темноте засвистели стрелы.

Мурза метался меж деревьев, но настигнуть никого не мог. Про себя подумал: «Налет не получился, сотни

растворятся в лесу, до утра не собрать». И вдруг на дорогу выскочил огромный, как медведь, мужик с дубиной, перегородил просеку. Аталык секанул саблей, мужик ловко загородил палкой голову, сабля, ударившись о нее, вылетела из рук. Дубина просвистела в воздухе и со страшной силой опустилась на голову коня. Рывок в сторону, и мурза ударился о мерзлую землю. Мужик, теперь уже без дубины, раскинув руки, пёр на Аталыка. Он что-то громко кричал, длинные космы волос разметались по плечам. Мурза тоже раскинул руки, как бы готовясь к рукопашной схватке. Они медленно пошли друг на друга. И не заметил мужик в темноте ловкого, молниеносного движения — мурза выхватил из-за пояса нож и, приблизившись, воткнул его в пах. Воин охнул, упал навзничь. Аталык подошел к нему, наступил сапогом на горло.

Справа раздался шум, крики, стрельба. Разгадав хитрость мурзы, воевода Шеховской вел сторожевой полк на врага.

Оставив чуть не половину всадников убитыми, Аталык ушел на восток.

I

Со времен Чингисхана все его потомки постоянно воевали между собой. Не за города, не за дворцы и не за пашни. Все они дрались из-за пастбищ. Да и сам потря-сатель вселенной мечтал сровнять города с землей и сделать одно беспредельное пастбище. Дворцы Чингисхан не любил, одноразборная золотая юрта вполне его устраивала, а иметь великое кочевье по всему земному простору, где бы скакали несчетные конские табуны, паслись бы миллионные отары овец — предел мечтаний всякого чингизида.

Точно так же думал крымский хан Ислам-Гирей, когда готовил набег на русские земли. Хан любил думать за шахматной доской. Играя с визирем, он часто проигрывал, но когда садился за шахматы один...

Ислам придвинул к себе доску, поставил черного короля. Это он сам. На другую половину поставил белого короля. Это — царь Федор. Черного ферзя хан поставил в правый край на сторону белых. Это — мурза Аталык. Он ^оть и имеет всего пять тысяч войска, но при надобности может поднять и пятьдесят. А главное, он уже внедрился в русские земли и может угрожать белым даже не с флангов, а с тыла.

Но вот и его недруги Мурат-Гирей и Саадет-Гирей. Мурат — это белая тура, Саадет — черная. Хан поставил обе туры на свою половину. Они пока угрожают ему из ногайских степей. Так. Теперь стало известно—Мурат перешел на службу русскому царю. Через доносчиков стало известно и другое: царь решил войсками Мурата загородить свою южную окраину. Хан взял туру, поставил на передний край белых. Белого ферзя и пешек, защищавших эти позиции, хан переставил ближе к Аталыку. «Это главный просчет русского царя, — подумал хан. — Стоит мне поббе-щать Мурату свою милость и пастбища около Карасубаза-ра, как тот непременно уйдет в Крым и откроет русские границы. Они окажутся незащищенными совсем, и моя конница хлынет к Москве. Мурза Аталык в это время собьет ферзя и белую туру. Остается Саадет-Гирей. Ему одному в ногайских степях делать нечего. Он там на чужих пастбищах, его ногайцы выгонят в два счета. Если бы они были с Муратом, другое дело. Убираем Саадета, убираем Мурата — мат белому королю»-

Такая игра у хана была год назад. Теперь хан сел за шахматную доску снова. Позиции оказались плачевными. Белая королева — это, конечно же, сестра Годунова, выдвинулась на южные границы сама, а Мурат был послан в Астрахань, чтобы вместе с братом укреплять город камнем. Пришла весть — мурзу Аталыка русские побили в первом же бою, и пришлось хану своего ферзя оттягивать назад. Теперь стоит только бросить войско на Русь, а туда надо посылать всех нукеров, все войско, как Мурат и Саадет ринутся на Бахчисарай. Хан в первую игру большую надежду клал на польского короля Батория, тот собирался нападать на царя Федора с запада, но теперь стало известно — король смертельно болен, и его можно смело убрать с доски.

Что же делать с Аталыком? Вчера пришла весть — в бою в новопостроенном русском городе мурза снова побит, и теперь у него, наверно, горстка воинов. Две тысячи, оставленные в запасе, рассеяны Муратом по ногайским степям. Теперь Аталыку дома нечего делать. Но жалко сбрасывать его с доски, хоть он и превратился в пешку. Надо ему написать. Пусть ищет сторонников Крыма среди казанских мурз, пусть собирает под себя черемис, становится у них ханом. Через год-два, когда положение на доске изменится, может, он снова станет ферзем.

Когда мурза Аталык получил письмо от хана и прочитал его, ему показалось, что свод, небес обрушился на голову. После разговоров с вестником, привезшим грамоту, мурза предался безудержному гневу, изрубил саблей все, что было в его юрте, побил, чего никогда не случалось, старого Аббаса, а затем, закрывшись в одиночестве, поносил хана самыми ругательными словами.

Потом напился бузы до бесчувствия и проспал сутки.

Раздумья о своей дальнейшей судьбе начались на хмельную голову.

Когда Ярандай вошел в юрту к мурзе, у него от страха подкосились ноги. Он и так, чувствуя свою вину, дрожал, следуя за посыльным, но когда откинул полог юрты, страх сковал все его тело. Были изрублены все столики, шкап-чики, скамеечки, вспороты подушки, на которых сидел когда-то мурза. Сабля, воткнутая в кошму, покачивалась, мурза стоял посередине жилья, широко расставив ноги. Правая рука на рукоятке ножа, левая заложена за спину.

Упав на четвереньки, Ярандай пополз к Аталыку:

— Я у ног твоих, могучий.

— Скажи мне, храбрый Ярандай, как случилось, что ты, вместо того, чтобы идти на город, пошел назад?

—* Прости, справедливый, но была ночь великого снегопада, во мгле мы приняли старое русло за реку и заблудились.

— Почему не заблудилась ватага Демерджи? Ты местный, а он — пришелец. Однако ты заблудился, а он нашел дорогу в город.

— Будь мудр и сердечен, великий. Кузнец жил в этих местах, а я тут почти не бывал.

.— Как ты думаешь, где сейчас Демерджи?

— Он, как донесли мои люди, в плену у князя, и его ждет плаха.

Гнев подкатил к горлу Аталыка. Этот презренный трус еще смеет врать! Он, конечно же, знает, что ватажники дрались с сотнями Юнуса и задержали его. И все же лжет. Но мурза сдержал гнев, ему сейчас не нужно было показывать его. Сквозь зубы спросил:

— Чем загладишь вину свою?

— Повелевай, могучий.

— Сможешь поднять двадцать тысяч твоих людей? Через месяц.

— Лучше убей меня, грозный Аталык, а людей сейчас не поднять.

— Почему?

— Ты хочешь знать истинную правду, премудрый?

— Конечно, не ложь. Ты и так много врал сегодня.

— Наши леса хоть и густые и глухие, а вести по ним разносятся скорее, чем в степи. Люди знают: Аббас разорил илем Топкая, сжег его кудо, обре*К на голод его род. За эту зиму половина, а то и больше, людей на берегах Кокшаги вымерла бы. Но русские дали им работу, хлеб и деньги. Все в лесах знают: у Топкая не умер с голоду ни один человек. Русские, как взяли весной ясак, так больше и не появлялись у нас. А твои воины весь год рыскали по земле, брали у людей все, что им захочется, и теперь черемис на бунт не поднять. Ты можешь снести мне голову, но это не мои слова. Это — правда.