ее ;
пость особая, й посадили меня сюда, дряхлого, ради сеДйн моих, а не дела.
I
II
III
VI
I
II
1
IV
V
I
III
VI
I
II
V
VIII
I
I
IV
VI
I
ру.
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
ЛРКЛД1Ш КРУГШКОЁ
ПОШКАР-ОЛА ЧДРИПСКОЕ КНИЖНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
1984
Книга рассказывает о событиях русской исто-рии конца XVI века. Основное событие, вокруг которого строится повествование, — основание города-крепости на реке Кокшаге, то есть нынешней Йошкар-Олы, 400-летию которой автор и посвящает это произведение.
Рецензент доктор исторических наук В. А. Кучкин
Художник Б. А. Аржекаев
„ 4702010200—16 К —“— без объявл. М 129—84
© Марийское книжное издательство, 1984
Куда ни глянь — на тысячи верст леса, леса и леса.
Ни дорог, ни путей, только реки синими змейками вьются, петляют по холодным хвойным просторам, пробиваются через суглинистые земли, через коричневые торфяные залежи, через песчаные наносные холмы к матушке Волге-реке.
Между Новгородом Нижним и Казанью, где-то посередине, текут с севера и впадают в великую русскую реку две Кокшаги. Одна Малая, другая Большая. Текут спокойно, почти нигде не приближаясь и не отдаляясь друг от друга. Между ними около ста верст лесистых земель. Это черемисское междуречье — обиталище белого народа. Живут тут люди, промышляют охотой, ловят рыбу, пашут землю, выращивают рожь, овес, коноплю. Ткут холст, отбеливают на росных травах, зимою на снегу, шьют себе белые одежды. Если рубаха — тувыр, — то непременно белая, если сарафан — шовыр, — то еще белей. И войлок на шляпу — белый, сукно на кафтан — из белой овечьей шерсти. Штаны, как для мужчин, так и для женщин, из отбелен-
ного конопляного холста. Обосновались они в этих лесах, назвали себя черемисами, что на древнем их языке означает боевой, смелый человек.
Царями черемисы так и не обзавелись, князей тоже слава богу, нет. Есть у них лужаи, что по-нашему округа в каждом округе правит глава рода — лужавуй. По лужа-ям разбросаны селения — илемы, а около них руэмы — выруба. На этих вырубах пашется земля, родится хлеб.
Веру держат свою — языческую. Молятся своим богам в священных рощах — кюсото, попов пока тоже не завели. Есть в каждом илеме карт. Он и знахарь, он и лекарь, он и хранитель обычаев предков.
Ровно тридцать лет назад лужавуй горной черемисской стороны Аказ Тугаев первым пришел к молодому Московскому государю Ивану Васильевичу и попросился в русское подданство. Царь назвал лужавуя Седым барсом видимо, за смелость и за мудрость, дал ему титул князя и обещал, если черемисы помогут ему взять Казань, не брать с них ясак. Князь Акпарс отважно воевал на стороне русских, помог взять Казань, позднее погиб в рдной из битв. Многих черемис наспех привели к православной вере, одели на шеи лесным людям железные крестики, на этом внедрение христовой веры и закончилось. Храмов божьих в тех лесах, почитай, совсем не было, попов тем более, и посему вера почти не утвердилась. Крестики черемисы попрятали, кюсото и картов оставили и продолжали жить' по старым обычаям.
II
Зима в этом году выдалась мягкая, многоснежная. Ходить на охоту даже на лыжах стало трудно. Бабы прядут, ткут холсты, вышивают рубахи. А мужикам зимой что делать? Они собираются в долгие зимние вечера в самом большом и просторном кудо, плетут из лыка лапти, из березовой коры — заплечные сумки лаче, ладят из той же коры туеса — пураки и слушают сказки.
Там, где Изи Кокшан1 после мелких изгибов делает большую петлю, берег самый высокий. На четырех холмах этого берега раскинулся илем лужавуя Топкая. Место это древнее, здесь корень Топкаева рода начался. Больно хорошее место. С одной стороны река, с другой лес стеной стоит. В реке много рыбы, в лесу много зверя. С севера болото, там полным-полно уток, цапли водятся, гуси прилетают. На юге поля распаханы, луга травой богаты. Около ста кудо раскиданы по холмам, а в середине илема бьет из земли родник — вода в нем чистая, как слеза. На самом высоком холме срублена клеть. Над этим просторным срубом вышка, там в тревожные дни сторож сидит, вокруг смотрит.
Нынче очередь сидеть на вышке подошла младшему сыну Топкая. Не успел Кори забраться наверх, только запахнулся в овчинный тулуп, колокольчик на ошлинской дороге зазвенел. А с колокольчиком на дуге в этих местах только один человек ездит — сборщик ясака Митька Суслопаров. Кори кубарем скатился вниз, и скоро весь илем узнал — русский гость едет.
Топкай почесал в затылке: зачем Митьку шайтан несет? Ясак давно уплачен,, бунтовать вроде в округе никто не собирается. Однако гостя надо встречать. Лужавуй велел Топкаихе прибрать в кудо, сам вышел на дорогу.
И еще больше удивился. Суслопаров ехал один, без стрельцов. Осадил жеребца перед Топкаем, легко выскочил из санного возка:
— Гостей, Топкай, принимаешь?!
— Гостю мы всегда рады. Хорошо ли доехал?
— Доехал, слава богу, хорошо. Малость приостыл.
— Пойдем в кудо, погрейся.
Суслопаров ввалился в кудо, скинул заячий тулуп, снял ушанку, обнажил круглую, большую, как арбуз, голову, погладил ладонью лысину.
— Давно я у тя не был, стосковался, прямо беда! — гость хитро блеснул глазами, заглянул в котел, висевший над очагом посреди кудо, прошел в угол, крутанул жерновку, па которой перемалывалось зерно, стрельнул глазом под нары: — Коришка, младшенький-то, где?
— В караулке. На. вышке сидит. Очередь подошла.
— А случаем не в кузнице? Он ведь у гя подмастерьем у кузнеца был?
— Давно. Пять зим прошло с тех пор. Кузнеца не стало, кузница заперта.
— Да, да. Проезжал я мимо, видел. Крышу всю снегом завалило. Только вот прямо беда—отдушина на кры ше откуль-то взялась, и сажей окинута. Отчего бы?
— Не замечал, право.
— Про царский указ помнишь?
— Какой? Много их было.
— Чтобы черемисам железо не держать, никакую кузнь не ковать. За ослушание смерть.
— А мы и не ковали. Кузнец у нас русский был. Про русских указа не было.
— Как его звали-то? Я чтой-то запамятовал.
— Илья ему имя.
— Ну-ну. Так почему он ушел?
— Ты что, Митька, совсем память потерял? Сам же приезжал, сам кричал, грозился, хотел в Москву царю писать...
— Но я же потом гнев на милость сменил. Узнал, что он только серпы кует, лемехи, а оружие никакое не кует И обещал я смотреть на сие дело сквозь пальцы.
— А кузнец тебе не поверил. Ты ведь хитер как лис...
— Да и у него, видно, рыльце-то в пушку, а?
— Не знаю.
— А я знаю. Разбойник твой кузнец! В минулое бунтовое время озоровал он супротив царя, на Каме более тысячи мятежников водил.
— Может, другой какой? Наш Илейка честный, добрый человек был.
— Он! Известна стало — ушел он от вас снова на Каму, работал у лаишевского помещика Бекбулата в кузне. А как пошли его розыски, снова утек. А бежать ему боле, как к тебе, некуда. Уж, поди, сопрятал в каку зимовку? Тебя хитростью тоже бог не обидел. Не зря на караулке зимой и летом сторожей держишь. Меня, наверно, еще на Ошле заприметил, а?
— Ты, Суслопар, старика не обижай. Когда я тебя обманывал? Я врать не умею.
— Почему тогда на кузне в отдушине сажа? Почему туда тропка в снегу проторена? Если кузнеца нет, стало быть, сын твой кует. А это еще и того хуже. Может, он пики да мечи ладит? Давай отпирай кузню. Поглядим.
Топкай накинул на плечи чапан, надел шапку.
Кузница стояла на отшибе, за илемом. И верно, тропка протоптана, отдушина на крыше окинута сажей. Топкай открыл дверь, в нос ударил сивушный запах. На горне стоит котел, крышка замазана тестом. На столбце, рядом с наковальней, прилажена деревянная колода.
