Первая дипломатическая встреча показалась мне такой скучной, что я отказался впредь в них участвовать. Но Вудворт упросил меня встретить еще одного союзника: мое отсутствие, объяснил он, может осложнить дипломатические переговоры, союзник – любитель этикета. К тому же обидчив. Он говорил о Лоне Чудине, президенте Великого Лепиня.

Впрочем, я не раскаялся, что пошел. Выход Лона Чудина на землю Латании напоминал спектакль. Водолет приземлился мягко, ледяной пар начал медленно рассеиваться. Дежурные покатили трап, но никто не вышел, пока не осталось и легкой дымки от посадочного тумана. А затем вдруг из водолета грянула музыка. Машина загремела как оглашенная, а когда грохот умолк, из нее выбрались музыканты, выстроились по обе стороны трапа, взметнули трубы, ударили в барабаны, забили в тарелки – повторный шум был еще громче. И на трапе возник Лон Чудин. Он именно возник, а не просто показался. Он красовался над нами, неподвижный, как бронзовая статуя самого себя. Я не удержался от улыбки. Лону Чудину было рискованно возвышаться над зрителями, ибо при этом отчетливей видны несообразности фигуры, а их было чрезмерно много: бедра шире плеч, ноги короче рук, а две массивные щеки чуть ли не ложились на плечи. Между этими мешками прятался крохотный носик, топорщливая кнопочка с ноздрями вперед. Впрочем, чудовищное безобразие президента Великого Лепиня не отвращало, а скорей пугало. И он – умный все же человек – и не скрывал уродства, а выпячивал его. Я вспомнил стихи знакомого поэта – тот, кстати, был скорей красивым, чем уродливым:

Лон Чудин был похож только на себя. Он стоял, пока музыка не исчерпалась в последнем диком аккорде, потом стал величаво спускать себя по трапу. Я не преувеличиваю – он не спускался, а спускал свое тело, как статую. И единственным отличием от монумента было лишь то, что у скульптуры и ноги неподвижны, а у Лона Чудина они двигались, перемещая негнущееся туловище со ступеньки на ступеньку.

Гамов обменялся с ним рукопожатием. Вудворт поклонился Чудину, тот небрежно кивнул. Чтобы не нарваться на такой же оскорбительный кивок, я не двинулся с места, но Лон Чудин сам подал руку. Пальцы мои сжали мешочек теста – так мягка была рука властителя Великого Лепиня. Я шепнул Вудворту, когда Гамов увел гостя:

– Почему мне такое предпочтение перед вами, Вудворт?

– Вы заместитель Гамова, Лон остро ощущает различие рангов. Но сейчас я его так побешу, что он пожалеет о своей надменности.

И Вудворт приветливо улыбнулся одному вельможе из свиты Лона Чудина. Я говорил, что на худом лице Вудворта все настроения выпечатывались с особой резкостью. Он обрадовался Киру Кируну – так звали вельможу, брата Лона Чудина, – во всяком случае, захотел, чтобы другие оценили их встречу как радость. Лон Чудин обернулся, маленькие глаза его сузились, когда он увидел, что Вудворт чрезмерно долго трясет руку брата.

Я догнал Гамова и бесцеремонно прервал его разговор с Лоном Чудином:

– Я могу считать свою дипломатическую миссию выполненной? Тогда разрешите отбыть.

Гамов быстро преобразовал мой некорректный поступок в государственную операцию.

– Разрешаю. Разрабатывайте дальше наши военные планы. Потом доложите решения. Нашего друга президента Великого Лепиня интересует все, что вы делаете.

– Да, очень интересует, – подтвердил Лон Чудин. У него и голос соответствовал внешности: не звучный, не хриплый, не низкий, не высокий, а рыхлый и жирный – таким он мне послышался.

Больше на встречи союзников я не ходил. Предстояли важные операции на фронте: я подготавливал отвоевание потерянных областей. Резервные склады в тылу опустошались, боевой потенциал армий быстро рос. И были отменены никого не обманывающие обманные названия «добровольных» полков и дивизий. Армия стала профессиональной и по названию.

Вудворт настоял, чтобы перед открытием конференции устроили торжественный ужин и бал в классических традициях дипломатии. Я пробовал возражать, но Гамов поддержал Вудворта. По-моему, он просто хотел разок посмотреть, что это за штука – торжественный ужин с вином и речами, а после него – танцы. Единственным членом правительства, кому понравились и речи, и последующее топтание ногами под громкую музыку, была Елена. Она впервые показалась на людях как заместитель министра – единственная в правительстве женщина. Гамов попросил ее произнести речь, она пожаловалась, что война – штука вредная: в госпиталях множатся раненые и больные, – и Вудворт совершил открытие:

– Семипалов, ваша жена не только красивая, но и умная женщина. Мне кажется, она вполне на своем месте.

– Очень рад, что вам так кажется, Вудворт, – поблагодарил я. – Мне тоже иногда кажется, что она не только красивая, но и умная. Умней, чем требуется от хорошей жены.

Вряд ли до такого сухаря, как Вудворт, дошла ирония. Он вдумчиво выслушал мое признание и одобрил его серьезным кивком.

Перед открытием конференции Гамов созвал Ядро.

– Докладываю о работе промышленности, – сказал Готлиб Бар – Гамов дал ему слово первому. – И хочу порадовать: дела прекрасны.

В промышленности перевыполнялись твердо зафиксированные нормы выработки. Все так хотели новой валюты, что добровольно оставались на сверхурочные работы. Бар выпустил первую партию золотых монет – они, естественно, сразу выпали из обращения, но банкнот люди не прятали: дорогие товары из госрезерва раскупались быстро. Гамов обещал, что повысит выработку в промышленности процентов на двадцать, Бар с торжеством извещал, что уже подошло к тридцати.

Единственное слабое место – производство сгущенной воды. До ввода новых заводов заявки армии и метеорологов полностью не удовлетворить.

Казимира Штупу тревожила осень. Летние циклоны удалось отразить, небо над столицей безоблачно. И урожай хороший. Но метеогенераторы используют резервные запасы сгущенной воды, запасов осталось мало. Если промышленность не удвоит поставку энерговоды, противник осенью зальет нас дождями, зимой завалит снегом.

– Об удвоении не может быть и речи! – воскликнул Бар. – Выше собственной головы еще никто не прыгал.

Гамов подвел итоги. Надо прыгнуть выше собственной головы. Строительству заводов энерговоды присваивается высший приоритет. Рабочим на них – повышенную плату, и только в валюте. Эффект это даст.

– Теперь вы, Вудворт. Чего требуют наши дорогие союзники?

На союзников произвели нехорошее впечатление наши военные неудачи, доложил Вудворт. Если недавно они так и рвались в бой (во всяком случае – в речах и газетах), то теперь и слова осторожней, и статьи прохладней. Они требуют оружия, продовольствия и денег, да еще кортезских диданов или нашей новой золотой валюты. Кир Кирун пожаловался, что последнюю выдачу наш банк произвел в юланях. «Зачем нам юлани? – возмущался он. – Мы и без вас можем их напечатать сколько угодно». Вот такие претензии у союзников. А его величество Кнурка Девятый, кроме снаряжения, продовольствия и денег, просит еще и солдат: он согласен воевать с кортезами, но нашими солдатами, своих у него очень мало. Список товаров и денег, затребованных союзниками, я передал в министерство организации, закончил Вудворт.

– Ваше мнение о списке? – обратился Гамов к Бару.

– Отлично составлен! Многообразие требований восхищает. Когда я работал на заводе, ко мне однажды поступило требование на спирт для промывки оптических осей в биноклях и фотоаппаратах. О спирте союзники промолчали, но Великий Лепинь среди прочего запросил две тысячи шерстяных ковров высшего качества для казарм. Чем не спирт для промывки оптических осей?

– Отказать всем и во всем! – сказал Пеано и так заулыбался, словно предлагал облагодетельствовать союзников.

– И выгнать всех из Адана! – добавил Гонсалес. Он теперь во всех спорных случаях выносил только суровые приговоры.