Сын — самое ужасное во всей этой истории. У мистера и миссис Марблхолл есть ребенок! Они произвели на свет это невероятное фантасмагорическое существо уже в глубокой старости. При одной мысли об этом жители Натчеза до сих пор изумляются до оторопи и всплескивают руками. Во всяком случае, так кажется мистеру Марблхоллу. Он считает, что люди просто не хотят детей, хотя на самом деле почти у всех есть дети и наверняка будут еще. Сейчас его сыну шесть лет. Вид у мальчишки хитрющий, кажется, он видит все насквозь. Волосы жидкие, прямые и черные, как у японца, мелкие жемчужные зубки, длинные вялые пальчики. Каждый день его медленно одевают в дорогие костюмчики и ведут в католическую школу. Он шагает по улице с мистером или миссис Марблхолл и вдруг наступает на зеленую гусеницу и с тихой бессмысленной злобой давит ее своим маленьким башмаком, а родители стоят рядом и ждут. Глядя на него, прохожие думают, что он знает, зачем родители произвели его на свет: хотели доказать, что они тоже могут. Видите, как все непросто, как все пронизано желанием отомстить.
Мистер Марблхолл спешит к реке, туда, где опускается солнце, и Бог с ним — пусть удаляется от нас по улицам своего родного городка, в котором без конца устраиваются званые вечера и все ходят друг к другу в гости. Стоит ли он такого внимания? В Натчезе вот уже больше ста лет есть старый мистер Марблхолл — первый появился в 1818 году, когда какой-то театр привез сюда «Венецию» Отуэя[1], после которой показывали «Потешное состязание двух слепых скрипачей», и представляете, этот первый мистер Марблхолл был актер! Марблхоллы мало кого интересуют. Да, они занимают достойное положение в обществе, их простили, но решительно никому нет до них дела. Умри старый мистер Марблхолл, ни одна душа не пожалеет; некоторые даже удивляются: «Как, он еще жив?» А мистер Марблхолл все так же неукоснительно совершает свой ежедневный моцион, однако порой садится в древнюю разбитую коляску с фонарями, похожими на пустые глазницы, и куда-то едет. Считается, что путешествия полезны для здоровья. Ну вот он уехал, а что толку? На свете существует лишь один-единственный город — Натчез, а если бы и был другой, мистер Марблхолл не заметил бы этого, окажись он там. Я представляю себе, как огромные пальцы поднимают его с Променада, проносят по воздуху — причем он все так же размеренно перебирает своими старческими ногами, будто идет по земле, — и опускают где-нибудь на Востоке или на Западе, а то и в самом царствии небесном, где он как ни в чем не бывало будет продолжать свой неизменный моцион. Что всем до старого мистера Марблхолла — ведь он одной ногой в могиле! Минет неделя, другая, мистер Марблхолл снова появится в Натчезе, мы увидим, как он идет по Кэтрин-стрит точно такой же бодрый и древний.
Естественно, всех это раздражает.
— До шестидесяти лет жил один, наконец женился, а спрашивается — зачем? — говорят друг другу люди, явно пытаясь оправдать свое равнодушие и свое раздражение. Даже когда в Натчезе думают, что его может хватить удар во время празднеств в честь отцов-пилигримов и он упадет прямо на глазах нарядной толпы, все лишь вздыхают, как бы желая сказать, что никто, кроме него, не виноват, зачем нужна эта оскорбительная и ненадежная бодрость. Нужно, чтобы его всегда сопровождал мальчишка-негр. Ох уж это его драгоценное здоровье, никогда еще оно не было столь цветущим! С каким строгим, укоризненным выражением стоит мистер Марблхолл на углу, дожидаясь, пока проедет транспорт, чтобы он мог перейти на ту сторону. Так и кажется, что он сейчас крикнет, потрясая тростью: «Вот, глядите — каков я! Видели?» Но никто в городе не замечает ни его строгости, ни укоризны. Ну старик и старик, что в нем особенного? Может быть, он каждую ночь танцует в раю с кордебалетом ангелов, но даже такое известие никого в Натчезе не расшевелило бы. И никто никогда не узнает, что мистер Марблхолл ведет двойную жизнь.
Самое удивительное, что эта двойная жизнь началась совсем недавно. Он ждал до шестидесяти лег. Ну не безумие ли? А до того он, по сути, и не жил. Не знал, что ему делать. Казалось, год за годом длится его первый бал. Он слонялся, почитывал книги из отцовской библиотеки, в молодости съездил во Францию, но ему там не понравилось.
Попробуйте проехаться по улицам этого раскинувшегося на холмах городка — вы очень скоро потеряетесь. Небольшие особнячки с портиками неотличимо похожи друг на друга. Желтеющие японские мелии поднимаются выше крыш, перед домом круглые клумбы — как будто кто-то откусил кусок зеленого газона; скрипят затянутые москитной сеткой двери, громыхают фургоны, развозящие лед, смеются играющие дети. Никому никогда не придет в голову поглядеть, кто живет в таком доме. В это время дня хозяева сами выходят на улицу и поливают из шланга мостовую, чтобы прибить пыль, потом сидят на веранде и наконец возвращаются в комнаты, где два часа играет радио. Такое впечатление, что оно скорбит, оплакивает их. Спать жители ложатся рано.
Не удивляйтесь, если увидите возле одного из таких домов мистера Марблхолла, он будет стоять возле цинний, посаженных вдоль дорожки к парадному крыльцу, и осторожно, бережно, чтобы упаси Бог как-нибудь не повредить себе, наклоняться к цветам — он хочет полюбоваться ими. Конечно же, это он их посадил! Цветы бурые: каждый лепесток — маленькое сердечко, наполненное пылью. У этих цветов нет запаха. Сумерки, стрекочут цикады, еще более сгущая темноту; никто ничего не видит. Зачем мистер Марблхолл наклоняется к цинниям? Этой тайны никогда не разгадать. А он по-прежнему стоит перед нами, живой, во плоти, такой старый, ведущий странную, двойную жизнь.
В этой жизни у него есть другая жена, она стоит на залитой ночной темнотой веранде возле горшка с папоротником и вопит — беседует с соседкой. Эта жена еще хуже той. Она ниже, толще, массивнее, не такая, правда, безобразная, но нескладная — дальше некуда. Кажется, будто ее вырубили из дерева — она похожа на топорную балясину в лестничных перилах любого дома в Натчезе, даже головка у нее такая же маленькая, скучная, круглая и глупая, — или на баварскую ведьму с гравюры: указательный палец вытянут, воздух вокруг вьется вихрем. Но в отличие от ведьмы она не носится, она стоит столбом — квадратные плечи застыли, ни одна складка коричневого, прямого, как труба, платья не шевельнется, маленькие тупоносые домашние туфли словно вросли в пол. Стоит как истукан и вопит что-то соседке.
Эта жена считает, что мистера Марблхолла зовут мистер Берд.
— Представляете, я прошу мистера Берда: «Ложись спать!», а он? Нет, вы посмотрите на него! — трещит она. — Не понимаю, хоть убейте!
Ее преданность клокочет как лава и от отчаяния вот-вот выплеснется. Эта жена всем все рассказывает. Сначала соседям, потом обрушивается на мистера Марблхолла. Вырываясь из плоской, как доска, груди, сетования обиженной жены наполняют дом.
— Наконец-то я уговорю мистера Берда лечь спать, — верещит она. — А он? Знаете, что он после этого делает? Плюхается на постель прямо в пиджаке и брюках, и слова от него не добьешься. Рассказать вам, чем он занимается?
И пока ее муж стоит, склонившись над цинниями, она рассказывает соседям, чем занимается мистер Марблхолл (он же мистер Берд) после того, как лег в постель. Все, что она говорит, — правда. Да, он читает детективы и фантастику. Сама она их не открывает — это же от страху умереть можно. Сплошные ужасы, какие-то сверхъестественные силы, голые женщины, ученые. В одном рассказе герой выдвигает ящик комода, а там женская нога, а на ноге — подвязка. Миссис Берд тут же захлопнула журнал. «Призраки неотступно преследовали его…», «Красноглазая ведьма что-то глухо бормотала…», «Ее бедро сияло в свете луны…», «Древний культ солнцепоклонников…», «На алтаре темнели зловещие пятна…» — ничего другого там не найдешь. А мистеру Марблхоллу хоть бы что, он знай себе читает и читает. Он убивает время. Это как праздничная еда — экзотическая, но безвкусная. Часы тикают громко, взволнованно, наступает полночь, и вот постепенно они успокаиваются, размеренно отстукивая ленивое «тик-так». Время летит с таким звуком, будто в ухе жук жужжит. А мистер Берд — представляете, он даже не позволяет надеть на лампу абажур, с восхищением жалуется эта его жена. Читает при свете голой лампочки. Журнал за журналом, целую пачку. «Можно подумать, у него нет семьи», — неизменно завершает она несправедливостью и вкатывается в дом, как будто все время стояла на невидимом колесе.
