Три-четыре раза просто посмотрев с улицы, я представился, попросил бланк заявления, убедился в полнейшей деловой солидности школы — у них даже была предусмотрена страховка от несчастных случаев во время занятий — и записался на курс для продвинутых, потому что основы классического бального танца еще были свежи у меня в памяти.
Фрау Лагодны помогала всем новичкам, а стало быть и мне, преодолеть смущение первых дней: меня непринужденно представили разрозненному полукругу остальных учеников без обязательного рукопожатия, в партнерши мне после нескольких шутливых слов настоятельно порекомендовали фройляйн Цвойдрак, вдобавок и небольшой домашний бар, где подавали освежающие, но безалкогольные напитки, помогал завязать первые контакты.
Кроме фройляйн Цвойдрак, мне довелось также разговориться с фройляйн Рудорф и ее партнером господином Вёрляйном. Там, у бара, во время коротких промежутков между танцами, причем только у бара, потому что мы нигде больше не встречались, обычно велись по большей части непринужденные, как я теперь припоминаю, разговоры. Обсуждались планы отдыха. Фройляйн Рудорф умела чрезвычайно убедительно рассказать о своей поездке в Ирландию. Как невинно, как освежающе необычно звучал рассказ о лыжных радостях с препятствиями во время зимнего отдыха в Ханенклее, которым сумела нас попотчевать фройляйн Цвойдрак. Можно припомнить все анекдоты и очаровательные глупости, но те указания, о которых еще пойдет речь, мне ни разу не были даны у стойки бара. Вот и фрау Лагодны, которая от случая к случаю, проходя мимо, обменивалась с нами репликами, держалась — и это я хочу особенно подчеркнуть — на дружеской дистанции.
Сколько я ни подвергал проверке все, даже самые банальные ситуации, равно как и собственную память, выходило, что указания были мне даны один-единственный раз, вечером, между 12 и 13-м марта, а именно в ходе длительного, неоднократно прерываемого разучивания отдельных па медленного вальса, именуемого также английским. Упражнение предусматривало, что мы по знаку фрау Лагодны меняем партнера или, соответственно, партнершу. В ходе этого, отнюдь не легкого упражнения — а медленный вальс по трудности почти можно сравнить с классическим танго — я получал все указания непосредственно от фройляйн Рудорф. Это дает мне основания предполагать, что источником указаний был, по всей вероятности, господин Вёрляйн, который раньше уже проделывал те же упражнения с фройляйн Рудорф. А вот со стороны фрау Лагодны я могу припомнить лишь высказывания, которые могли быть поняты в связи с пробным танцем — это была «рамона» — иными словами, замечания и исправления. Уже первая смена партнеров — до этого я танцевал и не произносил ни слова с фройляйн Цвойдрак — свела меня с фройляйн Рудорф. После нескольких па она, не нарушая при этом предписываемую медленным вальсом подчеркнутую дистанцию между партнерами, сказала: «Сегодня в двадцать три двенадцать». Когда я — что нетрудно себе представить — растерянно переспросил, ответа не последовало. Произошедшая тотчас после этого смена партнеров — фройляйн Зайферт — лишила меня какой бы то ни было возможности настаивать на ответе. Из-за последовавшего затем повтора всего упражнения фройляйн Рудорф, танцевавшая ранее с господином Вёрляйном, лишь после шестикратной смены партнеров улучила возможность дать мне второе указание: «Сегодня в двадцать три двенадцать, угол Литценбургер и Бляйбтрой-штрассе, из машины не вылезать». О том, что я езжу на «принце», она, вероятно, узнала из наших, подчеркиваю еще раз, вполне невинных разговоров у стойки бара. Третье указание повторяло первое и второе и еще содержало дополнение к уже сказанному: «Ровно в двадцать три семнадцать трижды включить и выключить габаритные огни в темпе медленного вальса». Дальнейших указаний я не получил. От встречных вопросов я тоже отказался. Может быть, приказной тон фройляйн Рудорф изменил ее обычно звучащий вопросительно девичий голосок, что и заставило меня умолкнуть.
Вот и после двадцати двух, когда занятия кончились и воля моя снова окрепла, мне не удалось получить от фройляйн Рудорф никаких объяснений. Обычная суматоха на выходе и вдобавок разговор, в который, как можно предположить, меня с явным умыслом втянула сперва фройляйн Цвойдрак, а потом еще и господин Вёрляйн, лишили меня возможности потребовать объяснений.
Время от двадцати двух до без малого двадцати трех я провел возле Халензеебрюке за двумя кружками пива. Там я оказался наедине со своей ситуацией. Мне следовало бы принять решение, вместо того чтобы предаваться мечтам подобно пылкому юноше, мне следовало бы попросить у кельнера бумагу и карандаш, и деталь за деталью укрепить свои подозрения. Я должен был действовать сообразно со своим возрастом и привлечь к делу полицию. Но вместо этого решения, которое я слишком поспешно счел преждевременным и потому не попытался осуществить, у меня хватило дурости, чтобы услышать в указаниях фройляйн Рудорф, звучащих даже здесь, в пивной, призыв к маленькому, галантному приключению. Полный ожиданий, я расплатился. Ибо одно лишь мое любопытство и мое легкомыслие побудили меня двенадцатого марта в двадцать три двенадцать припарковать своего «принца» на углу Литценбургер и Бляйбтрой-штрассе. С веселой сосредоточенностью как следопыт, то есть с точностью до минуты, я подал условленный сигнал в предписанном мне темпе. Чтобы прождать потом двадцать или даже больше минут — но чего?
В самом непродолжительном времени я получил все основания сожалеть о том, что таким образом меня запутали в самое гнусное убийство. Из-за моей наивности мной злоупотребили, как колесиком и, по правде говоря, немаловажным колесиком в некоем сложном механизме, устройство которого я до сих пор не сумел понять. Даже когда я узнал из этой и нескольких других газет, что целая сеть агентов готовила этот террористический акт со взрывом, когда среди описания жестоких подробностей прочитал время взрыва «двадцать три семнадцать», и еще такую подробность, что речь шла о трех, последовавших через равные промежутки времени, взрывах, я все еще не уловил связи с выполненными мною указаниями. Но вот после того, как изыскания «Моргенпост» вскрыли политические мотивы покушения, после того, как далее сообщалось об анонимных телефонных звонках, когда после монотонным голосом произнесенной заставки «Привет от Рамоны» звучало несколько тактов носящего то же имя английского вальса, когда моя память, внезапно озарившись, привела мне на ум разговоры за стойкой бара в школе танцев Лагодны, в ходе которых Вёрляйн, Цвойдрак, но также и фройляйн Рудорф обменивались презрительными замечаниями о шпрингеровской прессе и о жертве запланированного ими покушения, когда я вынужден был признать, что группа радикальных, может быть, даже коммунистических агентов превратила меня в безвольный инструмент своего покушения на демократию и свободную печать, я, готовый дать любые показания, пошел в полицию.
Заяц и ёж
Ренч больше не желал бегать наперегонки. Пороху у него еще хватало, но вот цели он перед собой не видел. Безрадостно свел он воедино мечты спринтера, но всякий раз, несмотря на удачный старт, приходил вторым. Ренч наседает. Ренч теребит свой галстук. Ренч разучивает остроты на каждый случай. Ренч сам начинает смеяться, еще не договорив до конца. Ренч желает себе добра и потому надумал совершить путешествие. Он счел недостойным положить конец дома, во вторник, например, в единственный свободный вечер, в те часы, когда детская передача собирает всю семью перед голубым экраном. Ну и о деле тоже следует подумать. Короче, он заказал билет, взял вещей больше чем надо, задержался у газетного киоска и даже испугался, когда под высокими сводами зала на полную громкость прозвучало его имя. Ему понравилось, как это звучит: «Последний раз просим господина такого-то срочно…» И он внял просьбе, и не курил, и хихикая пристегнул привязные ремни и был уже здесь, еще прежде чем самолет оторвался от земли, а в самолете — чемодан с превышением веса.
