- Я-то, как раз, думаю. А вот ты?..
Андрей поднял на Вильдама мутный упрямый взгляд.
- Я - офицер, - повторил он, ударяя себя в грудь - И есть приказ...
- Вот в том-то и дело, что приказ, - примирительно сказал Вильдам, разливая остатки мастики. - А заявление ты тоже по приказу писал?
- Почти... - Андрей уставился в стопку невидящим взглядом. - Если бы не написал, выперли бы к чертовой матери из вооруженных сил, или под трибунал отдали.
- А под трибунал за что? - изумился Вильдам.
- Они бы нашли, состряпали б...
- Значит, кругом тебя обложили...
- Не только меня. У Илюхи сыну полтора годика и мать больная, а у Равиля жена беременная. Ни с кем не считаются. Приказ... Успокаивает только то, что обещают не более, чем на полгода, а потом хоть в академию...
- Где полгода - там и год, а то и больше...
Они допили остатки мастики.
- У меня еще коньяк есть, будешь? - спросил Андрей, от неприятного разговора он почти протрезвел.
- А спать?
- На том свете выспимся, - мрачно пошутил Андрей.
- На тот свет не торопись, рановато тебе, еще успеешь. А коньяк...не люблю я его - он клопами пахнет... разве что с кофе...
- Будет тебе кофе. Правда, я не умею его, как Алена, варить. Вроде все так, а что-то не так.
- Да... Елена во всем удивительна и совершенна!
И они опять вернулись к разговору о ней.
За кофе с коньяком, которого в чашках было в два раза больше, они просидели еще час и разошлись спать, договорившись, что Андрей будет беречь себя для нее там, а Вильдам будет беречь ее для него здесь.
Весь следующий день Елена ни разу ни в чем не упрекнула Андрея, была с ним ласкова и нежна. А ночью они любили друг друга так, будто это было в последний раз, хотя никто из них не проронил об этом ни слова.
Наутро Андрей уехал, он запретил ей провожать его. Прощаясь с ним у двери, Елена не выдержала и заплакала.
- Не надо, моя королева, - назвал он ее прежним именем. - Я приеду, и мы все начнем сначала.
- Нет. Мы продолжим, как будто не расставались.
- Да, как будто не расставались...
...А через семь с половиной месяцев привезли цинковый гроб с телом Андрея...
...А еще через две недели, не выходя из больницы, Елена родила свою первую девочку, недоношенной, но здоровой.
Из роддома ее забирали Надежда и Вильдам. Надежда хотела забрать ее с ребенком к себе, но Елена отказалась.
- Я хочу домой. Там Андрей.
Надежда переглянулась с Вильдамом.
- Вы не пугайтесь, я не сошла с ума. Просто, Андрей всегда будет со мной в нашей квартире, мне так легче.
- Поехали, - сказал Вильдам, не давая Надежде еще что-то возразить.
- Но ей там одной, с ребенком, будет тяжело, тем более она еще такая слабая, - шептала на ухо Вильдаму Надежда.
- А мы ей поможем: когда ты, когда я, когда Катя, когда Татьяна, - ответил он ей тихо.
- Какие вы помощники: ты - мужчина, Катя - еще ребенок, а Татьяне не до нее, она даже встречать ее из роддома не приехала.
Вильдам ничего ей не ответил. Ехали молча. Девочка мирно спала на руках у Елены, она никому ее не отдала. Но у подъезда Вильдам забрал ребенка у нее из рук и отдал бабушке, а сам взял Елену на руки.
- Ты уж извини, двоих я не донесу.
Елена улыбнулась его словам и подчинилась.
Дома их ждали Катерина, Евгения Семеновна и Татьяна с Александром. Евгения Семеновна приняла девочку из рук Надежды и отнесла в спальню. Там уже стояла детская кроватка, а рядом пеленальный столик с ящиками внизу, заполненными пеленками, распашонками, ползунками - всем тем, что необходимо младенцу с первых дней. В углу у окна стояла новенькая облегченная немецкая коляска. Надежда удивилась. После похорон Андрея не прошло и месяца, и она только после родов Елены начала приходить в себя, потому в этой квартире еще не была.
- Когда вы все успели, - тихо спросила она, оглядываясь и переводя взгляд с одного на другого.
- Мы готовились, - ответила шепотом за всех Татьяна. - Кроватку мы с Сашей купили, пеленки, распашонки, простынки и прочее сшила Марина, коляску достал Вильдам Хабибович, ванночку, масла, кремы, аптечку и бутылочки - Евгения Семеновна с Катей, костюмчики, ползунки и игрушки - все остальные понемногу.
- А я? Что же от меня? - растерянно спросила Надежда.
Елена подошла к ней и обняла.
- А тебе предстоит самое трудное: помогать растить и воспитывать внучку, Андрюшину дочку, - они заплакали.
Подошла Евгения Семеновна, девочку она уже уложила в кроватку.
- Пойдемте отсюда. Пусть поспит, пока спится. А тебе, - она обратилась к Елене, - плакать нельзя, молоко пропадет. Оно хоть есть?
- Есть, но мало.
- Ничего, насосик маленький рассосет. Пойдемте в гостиную. Там уже и стол накрыт. Надо посидеть, пяточки обмыть. Ты как ее назвала?
- Марией, в честь моей бабушки, я ей обещала.
- Хорошее имя, красивое, старое. Мария Андревна - ладно звучит.
Уже за столом она спросила:
- Ты крестить-то будешь?
- Буду.
- И правильно.
Надежда удивленно посмотрела на них.
- А ты, бабушка, не смотри так. Партийная, небось?
- Партийная, - ответила, улыбнувшись, Надежда.
- Ты и знать ничего не будешь. А дите надо богу представить.
- Как хотите, - согласилась Надежда.
- А мы в крестные пойдем, - подхватила Татьяна.
- Вы жениться-то собираетесь?
- Собираемся, - ответил за Татьяну Александр, обнимая ее.
- Так вам вместе нельзя. Лучше ты, давай, крестным отцом будешь, - обратилась Евгения Семеновна к Саше, - а в крестные матери, мы тебе Катюшку дадим.
- Так она ж еще не совершеннолетняя? - удивилась Татя.
- Богу все равно, а в церкви документов не спрашивают. Ей уже пятнадцать - можно.
- Мам, - вмешался Вильдам, - они же комсомольцы.
- А кто сейчас не комсомольцы? Их же никто ничего делать не заставляет. Постоят, перекрестятся пару раз, примут дитя из купели и все.
- Только, не сейчас, - возразила Елена. - Она еще маленькая. Месяца через три-четыре, когда тепло будет.
- Как пожелаешь. Ты - мать.
За столом сидели уже часа два, а малышка все не просыпалась. Елена забеспокоилась.
- Ее уже кормить пора, а она все спит.
- Так ее, наверняка, в роддоме покормили перед выпиской. Не беспокойся, голодная спать не будет, - успокоила ее Евгения Семеновна.
Надежда ревниво заметила.
- Вы, Евгения Семеновна, как родная бабушка.
- А ты не обижайся, она мне и впрямь родная, - и тихо добавила, чтоб не слышала Катя. - Она ведь Катеньку нашу от позора спасла. Если бы не она, не знаю, чем бы все закончилось для Кати.
Надежда знала ту историю, она понимающе кивнула.
Договорились, что первый месяц, поочередно, с Еленой будут Евгения Семеновна и Надежда: Евгения Семеновна в будни, а Надежда в выходные. Остальные будут наведываться, чтоб, по необходимости, покупать продукты, гулять с Машенькой. Елена сначала хотела возразить, но передумала, чувствуя, что помощь ей пока действительно понадобится. Перед родами, сразу после похорон Андрея, она попала в больницу с высоким давлением. Две недели врачи кололи ей всевозможные лекарства, но давление только росло, тогда они решили больше не рисковать ни ребенком, ни матерью и сделать кесарево сечение, но у нее начались схватки, и она родила сама. Но то количество лекарств, которые ей кололи до и во время родов, не прошло даром, она смогла подняться лишь на четвертые сутки, выписали ее из роддома лишь на десятые. До сих пор она иногда чувствовала, что теряет сознание.
Вильдам молча наблюдал за Еленой. Со дня отъезда Андрея, он ни разу не притронулся к ней. Он только радовался вместе с ней, когда она получала письма от Андрея, успокаивал ее, когда писем не было. Узнав о ее беременности, он стал еще более предупредителен и заботлив, словно то был его ребенок, а не Андрея, махнув рукой на досужих сплетниц. Похороны Андрея тоже организовывал он. И каждый день носил Елене в больницу фрукты. И первые поздравления, и цветы ей тоже были от него. Но он молчал о своих чувствах. Ему было стыдно, что он дождался ее свободы такой ценой. Он не хотел смерти ее мужа, но судьбе, видно, было угодно распорядиться именно так. Его донимало беспокойство: а не утратил ли он со смертью Андрея ее любовь? Он был готов ждать ее еще и еще: год, два, три..., он понимал, что ее сердечная рана должна затянуться, чтоб она опять не почувствовала предательства по отношению к памяти Андрея. Но любит ли она его по-прежнему или нет? Ответ он искал в ее глазах. А глаза ее были непроницаемы и мрачны, даже когда она улыбалась. Он пытался слушать себя: не почувствует ли он, как прежде, ее любовь? Но сердце молчало.
