Старика отвязали от столба, поставили на ноги. Он гулко кашлянул. Толпа, вывшая от восторга, стихла.

- Ты все-таки поквитался со мной. Трус, - последнее слово вылетело плевком в лицо, от которого нельзя укрыться. Впервые слышал Сван голос Бьёрна, голос, перекрывший шум толпы, голос, некогда перебивавший рев веселящегося в море Эгира.

Бьёрн презрительно отвернулся. Его увели.

Они сделали все так, как обещали. Аск шел на канате за драккаром, а скованный по рукам и ногам Бьёрн мог сидеть или лежать, как ему вздумается. Вечером аск подтаскивали к борту, кидали вниз куски сырого мяса или рыбы, лили воду в маленький бурдюк и спускали ему. Сырое и мало. Чтобы не завялил впрок. Они продолжали его бояться. А он молчал. Он и так много сказал тогда, на суде. Зря.

Дикий. Одинокий и дикий, он был счастлив, как давно не был. Вокруг было море. То, что это была казнь, его занимало мало. Боги решают, кого брать в Валгаллу, кого нет, что мог, он сделал, а там видно будет - упадет Радужный мост под его ногами, или он войдет под крышу, сделанную из щитов.

В пятнадцатый день аск подтащили к драккару днем. Торопятся. Надоело играть. Надоело бояться, мерзким страхом, что прячешь от себя сам - он слышал, что такой бывает.

Веревкой с крюком на конце его подхватили за цепь, сковавшую руки и подняли на борт.

- Я держу слово, - улыбнулся Сван, - сейчас в твой аск, дарю его тебе, спустят воду и еду. На девять дней. С тебя снимут железо, оставят руки связанными веревкой. Потом снова опустят в аск. И больше, мразь, никто о тебе и не вспомнит. Легенды о твоей жизни уже стали забываться, а с такой смертью - сам понимаешь. И еще. Если, пока с тебя снимают железо, ты дернешься - тебе отрежут все твое мужское хозяйство и сдохнешь среднеполым.

Дикий. Одинокий и дикий, он стерпел все. И снова оказался в аске. Ему скинули даже его старый плащ. Но не молот. Бьёрн молчал. Не хотел напоминать. Это было бы похоже на просьбу.

Бьерна спустили в аск, на сей раз подцепив крюком за веревку, стягивающую руки. А потом просто смотрели на него, от души потешаясь, некоторое время, глядя, как Бьерн торопится перетереть веревку, стягивавшую руки. Он успел, содрав себе кожу до мяса, успел перетереть ее о край борта аска, нового, сделанного наспех. С грубоватыми краями бортов. Он не хотел думать, о том, на что хотел бы надеяться.

- Эй! - Донеслось с драккара, Сван снова вострубил в свое лебединое горло, - вот твой молот, Бьёрн! Чуть не забыл! - И молот Бьёрна упал в волны. Не думая, старик прыгнул с аска в весеннюю воду, со связанными ногами.

- Вот и все, - усмехнулся франк, чье имя потом забыли.

- Все, - как-то устало согласился Сван. - В расчете. И я не обманул его.

- Хевдинг! - Рыкнул кто-то, подавившись изумлением. Сван резко повернулся к морю, к которому стоял спиной.

Из глубины, медленно, тяжело, поднималось что-то темное, что-то, что могло быть только одним - Бьёрном.

- Видимо, молот он не нашел, - усмехнулся франк и сделал знак лучникам, - если полезет на борт, стреляйте. Хватит с нас и бойни в горде.

Но Бьёрн и не думал всплывать. Темное пятно уходило к аску. Старик не собирался искушать судьбу, подумал франк.

Дикий. Дикий и одинокий, найдя в ледяной воде свой молот, погружавшийся в кладовые Ран, старик успел поймать его и подняться с ним на поверхность.

- Как это... - начал было франк, но Сван молча обрубил канат, который связывал аск и драккар, а затем застучал гонг и драккар пошел своей дорогой, а Бьёрн, со своим молотом и запасом жизни на девять дней, остался на аске, в котором не было весел.

Дни уходили и приходили ночи, чтобы стать днями. О Бьёрне уже надоело болтать даже досужим жителям горда. Сван давно вернулся из своего похода, который, собственно, кончился, как только Бьёрн скрылся из вида - драккар развернулся и по дуге ушел домой. Никому не нужный ни при жизни, ни после смерти берсерк снился ему ночами, подыхающий, обезумевший, хлебающий морскую воду - и, наконец, мертвый. И Сван смеялся во сне. И просыпался в хорошем расположении духа.

...Дверь тихо скрипнула, Сван поднял голову. На пороге, ночью, пройдя сквозь стражу и собак, стоял Бьёрн. Дух. Неистовый дух берсерка нашел его. Вернулся. Что теперь?!

Дух тяжело ступил на половицу, скрипнувшую под его ногой и страх, сломавший было Свана, чуть ослабел, чтобы затем накатить снова. Это не дух! Только теперь разглядел он, как исхудал Бьёрн, но молот по-прежнему легко лежал в его руке.

- Как?! - Только и вымолвил Сван, протягивая к Бьёрну руки, моля, заклиная, не о пощаде, об ответе, о простом ответе.

"Дурак. Трус. Ты оставил мне плащ, канат - всю его длину, обрубив у своего борта, доски лавки в аске, плащ и еды на девять дней! Ты всерьез думал, что я не смогу наловить рыбы, высасывая из нее соки, так как весной она идет на все съедобное, устав от зимы, а еды мне оставили на девять дней! Девять фунтов приманки, дурак! Ты серьезно думал, что мне не хватит доски, чтобы грести? И плаща, которым я ловил ветер, стоя на дне, расставив руки крестом, пока хватало сил? Нет, ты серьезно думал, что я не вернусь? Что я не найду дорогу домой?" - Отвечал Бьёрн, по обыкновению, молча.

Сван умирал долго. Грибов у Бьёрна на это не было, ярости берсерка тоже, иначе все бы кончилось слишком просто, а потому он просто заткнул Свану рот, растянул его руки и ноги меж ножек стола, бывшего в комнате, а потом пустил в ход молот, начав с кончиков пальцев ног, временами переходя к рукам хевдинга, а затем снова возвращаясь к ногам. Когда дело дошло до бедер, Сван, наконец, умер.

Дикий. Дикий и одинокий, стоя над кровавой грудой, которой он оставил только голову, так как смерть Свана не остановила его, Бьерн тяжело перевел дыхание. И мертвый Сван, хоть и не услышал его голоса, все же удостоился того, чтобы к нему обратился Бьёрн, слышавший, как дом окружают хирдманы, проспавшие все веселье, а теперь ожидающие, пока он выйдет. Что же. В поясе у него лежал заклятый кусочек гриба Правящего победой, он выйдет. Выйдет, как выходил всегда. Но сперва...

- Ты спросил меня, что такое берсерк глазами берсерка? Это война. Война, облеченная в кровь и плоть. Ярость, голод и жажда крови. Война настоящая, война ради войны. Дитя войны на земле. Я не последний берсерк Норвегии, Сван. Я - последыш.

И Бьёрн, вернувший все долги до единого, благодарный Одину за все, а особенно - за последний поход и смерть дома, ногой распахнул дверь из зала, шагнув к дверям на двор, на ходу жуя последний кусочек гриба, когда-то коснувшегося тела Воителя. И вышел на двор, навстречу десяткам стрел, с воем прошивающих воздух ночи. Его рев огласил округу. Как тогда, на полях...

Как всегда.

Дикий. Одинокий и дикий.

Последыш.