Он с усмешкой парировал:

– Ну и что? По сути, будет тот же автор «Руслана и Людмилы», пожелавший, чтобы его знали именно под таким именем. Или группа авторов, если брать все творчество. Хотя, мне кажется, наука литературоведение опровергнет теорию про группу авторов. Здесь тебе видней… Хорошо хоть не сказал, что произведения возникли путем эволюционных преобразований целлюлозы и литра типографской краски.

– А то! Сорок миллионов мартышек за сорока миллионами печатных машинок, и никак иначе.

Шутник! Но, в принципе, логично. Автор, он и есть автор, какой фамилией ни подпишись. При желании дискуссию можно развить, но мне лень.

– Угу, я тебя понял. Будем считать, он… этот мой персонаж – сумасшедший.

– Ну и отлично. Рад, что помог. – И, еще раз пробежавшись глазами по строчкам на экране, добавил: – Ладно, ты сиди, а я спать пойду. Только сначала почту проверю, если ты не против.

– Садись. – Я освободил кресло, пуская брата за стол.

Нет, все-таки я своего младшенького уважаю. Обладает он тем ценным качеством, недоступным большинству верующих. Качеством, недоступным его дружкам, с кем он по случаю меня знакомил. Стасик умеет верить, но не голосить о своей вере. Попросишь – с радостью расскажет и объяснит все, что знает. Не спроси – будет помалкивать. Великое благо, уметь «верить в душе».

Хотя… кто его знает, не для того ли знакомил с дружками-апологетами, чтобы так или иначе дать старшему брату послушать о прекрасном Спасителе? Хе-хе, с него станется. Вроде как и не при делах…

– Кстати, пока ты не ушел, – со всем доступным равнодушием «спохватился» я. – Сегодня Вероника собиралась заехать, какие-то вещи забрать. Приезжала?

– Приезжала, ага.

Он тактично уперся носом в монитор, вроде занялся своими делами.

– И как она? – продолжил изображать равнодушие я.

– Любит, – лаконично ответил брат.

Еще одна святая наивность. Если любит, то почему…

– Сомневаюсь, – я покачал головой.

Стас оставил в покое компьютер и сел ко мне лицом.

– Потому и ничего не имеешь, что сомневаешься. Сам ведь знаешь, я прав.

Порой он умеет быть деликатным, не встревать не в свое дело, не надоедать советами и расспросами. Но иногда… Братскую любовь, что ли, так проявляет?

– Да не фига ты не прав! – вспылил я. – Живешь в придуманном мире, ублажаешься сладенькой чушью. Хорошо, если сам в нее веришь.

– Я-то верю, – тихо отозвался он. – А она – любит. Просто пока еще боится простить.

И мне почему-то сделалось еще противней в душе. Еще запутанней.

Выделить всё.

«Delete».

Назавтра я не пошел на работу. Позвонил начальнику, сказался больным. Никого не хотелось видеть, даже Любу Смирнову.

Стасик с утра куда-то уехал, и я пребывал в благословенном одиночестве. Перво-наперво проверил, сохранилась ли резервная копия стертого по дурости варианта «Вероники». Есть! Не забыл скинуть на съемный диск. Обидно было бы потерять многострадальную страничку. Может, чего из нее вытяну. В конце концов, идеи роятся, осталось выловить основную, сюжетообразующую. Да найти мужество сесть и написать дурацкий рассказ. Вернее, могучий и гениальный.

Запиликал лежащий у системника телефон. На экранчике высветились знакомые цифры с билайновским «девятьсот три» в начале. Надо же, не успеешь вспомнить… Подождал, провел большим пальцем по стеклу. Будто желая их стереть.

Отвечать абсолютно не хотелось.

– Алло? Привет, Любаш. Ага, заболел. Приступ хитрости с осложнением на ноги. Ходить вообще неохота. Да нет, не волнуйся, живой я. Ладно, слушай, у меня дела, если честно. Так что пока. Спасибо, что позвонила.

Я отключился, повертел мобильник в пальцах. Выключил совсем и, вздохнув, побрел на кухню.

К моменту, когда закончила журчать кофеварка, сконструировал и сунул в ростер бутерброды. Налил большую кружку кофе, плеснул в него коньяку. Подумал – и плеснул еще. И, заставив себя почувствовать вкус, позавтракал. После чего сполоснул посуду и уселся за комп.

По привычке скачал почту, заглянул в блог, лениво пролистав ленту друзей. У всех какие-то дурацкие приключения, мысли, фантазии. Посмотрели новый фильм, обсудили модную книгу, поругались на тему очередной спортивной неудачи. Кто виноват – судейство или тренеры? Тоже мне, казнить нельзя помиловать. Кому оно важно!

Мышиная возня одна. Крестины, именины… Надоело всё и все.

Предусмотрительно сохраненный файл с началом рассказа развернулся на мониторе. Я перечитал, заменил пару слов, удалил ненужное местоимение. Затем включил музыку и час-полтора по слову, по предложению набирал текст. А когда понял, что больше не в состоянии выдавить ни полстрочки, закрыл документ и отправился погулять.

Погода шептала. Люблю осень. Вот такую: по-городскому пыльно-золотистую, когда еще сухо и солнечно, а лужи, если и появляются, то высыхают за ночь. Когда еще можно гулять, не боясь назавтра получить мокрый нос. Уже не жарко, но пока тепло. Исчезли комары – вместо них в воздухе звенит легкая, едва заметная грусть. И сам воздух пахнет чем-то иным, недоступным в остальные месяцы…

Я брел без цели, вдыхая конец сентября и медитируя над будущим произведением. Над тем, насколько они разные, две Вероники – настоящая и вымышленная. Собственно, непохожести я и добивался, пытаясь завуалировать чувства, детали, подробности. Даже придумал игру – назвал героиню по имени бывшей супруги и постарался максимально развести характеры. Но, с другой стороны, есть ли среди этих двух женщин хоть одна настоящая? Как выяснилось, жены я совсем не знал. Что начал понимать, к сожалению, лишь спустя три года совместной жизни.

Однажды, вскоре после нашего знакомства, она попросила: «Яшка, если я буду выпендриваться и капризничать, ты схвати меня в охапку и крепко-крепко, долго-долго держи. Я буду вырываться, пытаться дать коленкой в пах, ноты, пожалуйста, потерпи. И не отпускай, пусть я буду звать на помощь соседей. Ты ведь маленький сильный медвежонок, у тебя должно получиться».

Об этом она забыла очень быстро. Забыла, что я не более чем неуклюжий маленький медвежонок. Когда-то уверяла, что неуклюжесть делает меня милым. А однажды я получил откровение: моя неуклюжесть – первое, что ее во мне бесило. Она ждала, что я буду читать ее мысли, чувствовать с полуслова, полувзгляда.

А ведь так и было. Давно. В самом начале.

Когда мы были молодыми восторженными дурачками, принимающими друг друга такими, какие есть. Или наоборот, пока не знали друг друга по-настоящему и слепо любили придуманные собой же картинки. Прошло время, и нам сделалось убийственно скучно друг с другом. Сначала она заскучала со мной, чего почти не скрывала. Затем мне захотелось большего…

Результат не заставил себя ждать.

Я честно и долго старался исправить положение. Даже молился, как учил Стасик. Долго, исступленно. С верой, что ответ придет, и Вероника меня простит. Каялся и перед ней, и перед небесами. И – тишина. С женой расстался, а с Богом ни разу не встретился.

И впрямь был готов возненавидеть весь мир, только бы она меня простила. На стенку лезть.

Нет! Дребедень и бред. Все – бред и дребедень. Отвернуться, забыть, не озираться. Лучшее впереди. Еще немного, и все пройдет, утихнет. В конце концов, я сделал, что мог. Не простила – ее проблемы.