– А как ты оказалась в этом клубе? Ты часто там бываешь?

– Нет, что вы! Первый раз. Нас провел Дэн, то есть он как бы давно обещал, мы живем…ну как бы в одном дворе, а он работает на телевидении…

– Так, понятно. Значит, ты сказала, что Даниэль Баров предложил тебе поехать к нему?

– Да. Если бы я знала, что так получится, я бы ни за что не ушла. Тем более, что он мне говорил – не надо никого предупреждать. Потом скажешь, что я тебя выкрал.

– Но ты все же пошла?

– Да.

– Внимание на экран. Послушаем, что говорят друзья Ксюши, которые были с ней в тот вечер.

«Она прибежала… а-а… как бы сама не своя, да? И сказала… что ее… ну то есть… а-а… как бы пригласил известный художник… да?… а-а… ну как бы… написать ее портрет… как бы… то есть… и она еще сказала… а-а… – ну все, я пошла…»

«…она …а-а… так скажем… а-а… волновалась, так скажем… а-а-а… Понимаете, а-а… Даниэль Баров…он…а-а…так скажем… то есть, там много люд ей… да?… ну, грубо говоря, известных… так скажем, но тут… а-а… как бы…».

– Хорошо, Ксюша, и дальше что было?

– Я вернулась, а его нет нигде.

– А тебя долго не было?

– Он сказал прийти через двадцать минут. Но я раньше пришла. А его уже не было. Я ждала, но…он не вернулся.

– Давайте посмотрим на экран. Ты вот здесь стояла?

– Да, да. А вот здесь он сидел, за этим столиком. И здесь стоял такой., ну… как бы стакан с коктейлем. Но когда я пришла, то коктейль стоял, а его самого не было.

– А что он тебе еще говорил?

– Ну что у меня такая улыбка…

– Так, это понятно. А он говорил, что куда-то собирается, звал с собой?

– Он сказал, что ждет звонка. А потом хотел, чтобы я поехала с ним, и он будет меня рисовать.

– И когда это было, не помнишь? Во сколько?

– Это было…где-то… Может, около двенадцати. Где-то так.

– И что потом?

– Ничего, я вернулась к своим, мы еще немного потусили, но мне уже как бы… ну не очень было весело. Мы недолго там еще пробыли, где-то до трех. Может, даже меньше. Ребята поехали куда-то еще. А я домой поехала.

Исчезновение Даниэля Барова иначе, чем «таинственное», не называли. По факту этого таинственного исчезновения было заведено уголовное дело, которое сразу же перешло в разряд «висячих». Ничто не взято, не пропало, никаких требований выкупа, никаких звонков, никаких сообщений. Детализация его телефонных разговоров тоже ничего не дала. Было выявлено, что ему действительно звонили в ноль часов восемнадцать минут, разговор длился сорок три секунды, но номер собеседника определить не удалось. Его собственный телефон был недоступен. Опросили его друзей и знакомых, включая женщин, а также Алину и Марину. Никаких следов, никаких ниточек, никаких, даже самых горьких, определенностей. Обращались к экстрасенсам. Их мнения разошлись: двое сказали, что он жив, но находится где-то очень далеко отсюда, другие уверенно заявили, что не видят этого человека среди живых.

Какое-то время в интернете продолжали появляться короткие сообщения о нем, которые не подтверждались и не опровергались. Постепенно тема о пропаже художника была исчерпана для журналистов, поскольку перестала быть новостью для публики. Затянувшаяся загадка уже не будоражила умы, а, скорее, утомляла.

Новые громкие события, прорывая пелену повседневности, взлетали на самый пик рейтинга, а прореха, вызванная исчезновением Барова, сглаживалась и зарастала без следа.

Ему снилось, что он летит над бесконечной зеленой равниной, немного покатой относительно линии горизонта, словно очень пологий склон гигантского холма. Полет был странный – он не чувствовал ни ветра, ни холода, ни скорости, и мог бы подумать, что завис, распластанный в невесомом состоянии на орлиной высоте, и что упасть ему не дает что-то вроде невидимого упругого воздушного надувного матраса. Но судя по некоторым изменениям ландшафта внизу, это все-таки был полет – беззвучный, без единого мышечного усилия, без понимания, куда и зачем. Его несло вместе с облаками, и он безвольно подчинялся этому направлению.

Вдруг он попал в какую-то воздушную воронку. Его начало крутить, и вращение становилось таким стремительным, что у него заломило в висках и подступила тошнота. К тому же, наряду с вращением, он чувствовал, что его тянет вниз какая-то страшная сила, как будто на него накинули петлю, затянули ее повыше пояса, сдавив ребра, и резко дернули вниз. Почти задохнувшись, он попытался ослабить давление ремня – оказалось, что это петля из ремня, но в это время его пронзила невыносимо острая боль в спине, и он закричал во сне так сильно, что проснулся от этого крика. Но открыв глаза, он увидел только кромешную черноту, которая через секунду заполнилась изумительной красоты синими точками. Эти точки подержались, давая собой налюбоваться, но затем стали расплываться, исчезать. И скоро чернота испещрилась другими точками – разноцветными, большей частью красными и золотыми. Скоро все, кроме золотых, исчезли, и эти золотые точки стали слепить глаза. Он зажмурился и опять оказался в кромешной тьме.

Очевидно, он опять уснул, потому что теперь ему снилось, что он уже не летит, а лежит на чем-то прохладном и жестковатом и смотрит в небо, которое стало так недостижимо высоко, что казалось невероятным, что он только что был там, среди облаков, и летел… «Наверно, я упал», – подумалось ему, и эта мысль настолько была разумной, что оказалась на грани сна и пробуждения. По крайней мере, потом он четко помнил, как он подумал это во сне. Вторая мысль, которую он тоже запомнил – как передать на бумаге или холсте эти удивительные цвета, которые ему приснились – эту голубизну неба, зелень равнины, эту тьму с синими точками. Еще одна мысль также звучала в его голове, и он не мог понять – во сне она пришла к нему, или уже совсем наяву – о том, как он будет рассказывать, что эти удивительные краски пришли к нему во сне, когда он летал. Вот он, секрет Шагала, мелькнуло у него. Он просто воплотил свой сон! Но у меня будет свой полет. Ему захотелось скорей в мастерскую, начать работать. Но как только он сделал попытку подняться с постели, его опять пронзила нестерпимая боль в спине, и он со стоном повалился назад. Черт, что это? Где я застудился? Он попытался нащупать столик у кровати. Куда он делся-то? Подождите-ка, а я-то сам где? Я не дома. И не на кровати. А где? Похоже я на полу. На ковре. Но у кого? Господи! Я ничего не помню! Надо кого-то позвать. Но кого? Эй!!! Ау!!! Доброе утро! Я проснулся! «Где она, черт ее дери? Небось, наводит марафет. Чтобы я ее не увидел утром без грима. Да плевать мне на ее грим!» Эй! Солнце мое! Как там тебя!

Даниэль окончательно проснулся, открыл глаза и… ничего не понял. Он лежал на зеленой траве, кругом, насколько хватало взгляда, до самого горизонта, простиралась равнина. Над ним было огромное холодновато-голубое небо, похожее на глаза одной из девушек, встреченных им в кафе на Малой Дмитровке. «У вас удивительные глаза. Я хотел бы написать ваш портрет. Когда вам позвонить?» «Черт, ведь не позвонил! Надо будет обязательно найти ее телефон».

Но где же я? Не понимаю! Что это все значит? – он с неимоверными усилиями, преодолевая острую боль, попытался подняться, но ему не удавалось даже сесть. При этом он чувствовал ломоту в висках, сильное головокружение и тошноту. Он прикрыл глаза рукой, дожидаясь, пока разболтавшийся вестибулярный аппарат придет в норму. «Ничего себе я вчера набрался! Хотя… я ведь вроде бы ничего не пил… Не помню!»

Несколько раз он снова пытался подняться или хотя бы поменять положение. Но эти попытки были мучительны, спину пронизывало такой острой болью, что он терял сознание и отключался. Потом приходил в себя, и опять начиналось все сначала – попытки подняться на ноги и понять, где он. Ноги его не слушались. Ничего не понимая, измученный и обессиленный, он, наконец, провалился в глубокий сон. Пропустив закат и восход, он проснулся, когда солнце уже было довольно высоко. День, похоже, был более теплый, чем вчерашний. Даниэль чувствовал себя немного бодрее, но когда он попытался встать, опять начались головокружение и тошнота. Да что ж такое, где это видано, чтобы похмелье так долго длилось, раздраженно подумал он. Это прямо отравление какое-то, а не похмелье. Очень хотелось пить. Странно, что не хотелось помочиться. Обычно проснешься – и первым делом бежишь! Подумав об этом, Даниэль вдруг обнаружил, что лежит в мокрых брюках. Что это? Откуда? Мало того, что его дорогостоящие элитные брюки испачканы землей, травой и кое-где продраны. Но он еще и упал в лужу! Он расстегнул молнию, и к своему ужасу увидел, что его мочевой пузырь в это самое мгновение находится в процессе опорожнения. Даниэль потрясенно смотрел, как из него, словно из опрокинутого водочного графина, изливается жидкость. Но ужас был в том, что он сам не почувствовал переполненности, не проконтролировал момент опорожнения и, главное не давал своему мозгу разрешающего сигнала на это. Он ничего не чувствовал! Его мозг потерял контроль над организмом! Даниэль попытался передвинуться, чтобы не лежать в луже, но и это ему не удалось Ноги не слушались и не ощущали влажности. А он не ощущал ног! Даниэль впал в полное оцепенение, как человек, который видит надвигающуюся многотонную волну и тратит последние секунды на то, чтобы не верить своим глазам. На Даниэля такой же волной надвигалось осознание, что это не сон. Не-е-е-ет! – отчаянно закричал он, – не-е-е-е-е-ет! Но… не услышал сам себя! Он закричал еще раз, он открывал рот, он чувствовал свою артикуляцию, но не слышал ни звука. Он оглох!